Сын епископа - Куртц Кэтрин Ирен - Страница 20

— Это, знаешь ли, вовсе не скверно — быть Дерини, — продолжал Келсон, прощупывая собеседника. — Ты сам это увидел, когда я усыпил ополченца, чтобы тебе проще было зашить ему руку. Это можно использовать на благо людям.

Дугал шумно прочистил горло, он выглядел куда трезвее, чем каких-то несколько секунд назад, и вся его веселость испарилась.

— У меня появилось внезапное предчувствие, будто вот-вот случится нечто жуткое. Ты предостерегаешь меня, это так?

— Не совсем… — Келсон поглядел сверху на запрокинутое лицо Дугала, а затем мимо него — на спящего Каулая.

— Дугал, я никогда прежде даже искушения не испытывал как-либо злоупотребить дружбой, — сказал он негромко. — Но — проклятье! — он не сказал мне всего, что знает.

— Это ты о чем?

Келсон покачал головой.

— О, не о том, что за этим может стоять умышленный обман. Думаю, он просто не хочет, чтобы его впутывали, и едва ли можно его осуждать. В конце концов, Сикард ему брат. К несчастью, Сикард также отец мальчика, который может попытаться отнять у меня престол… А Каулай за обедом намекнул на заговор — как раз перед тем, как замолчал.

— Но надеюсь, ты не считаешь, что он мог бы скрывать подобные сведения от тебя, если действительно существует опасность? — спросил Дугал.

— Не знаю, — ответил Келсон. — Знаю только, что у твоего отца имеются сведения, которые мне нужны… а я располагаю средствами добыть их — без его ведома, и ничем ему не повредив.

— С помощью волшебства, — дополнил Дугал. Его лицо одеревенело и превратилось в маску, пока Келсон говорил, и теперь в янтарных глазах сквозило холодное негодование и некоторый страх. — Келсон, я не могу тебя остановить, — продолжал он, испустив долгий медленный вздох. — Если ты решился это предпринять, я никак и ничем не в состоянии тебе воспрепятствовать.

— Знаю. Поэтому и спрашиваю твоего позволения. Он не вспомнит ни о чем, — добавил Келсон. — И не вспомнит даже о том, что я говорил с ним нынче вечером.

— А если тебе придется использовать то, что ты узнаешь, против него? — спросил Дугал.

Келсон вздохнул.

— Избави нас Боже дожить до такого, — промолвил он, опустив глаза. — Сам знаешь, я бы никогда умышленно не совершил ничего такого, что повредило бы твоей семье. Но если сведения, которые я получу, потребуется использовать, чтобы предотвратить войну, чтобы спасти невинные жизни… ну, а ты бы как поступил?

Лишь после долгого промедления прозвучал ответ Дугала: неохотный, запинающийся и мрачный.

— Полагаю, что я… сделал бы то, что должен, — прошептал он.

Глава V

Поставили царей сами, без Меня; ставили князей, но без моего ведома.[6]

— Я сделал бы то, что должен.

Слова Дугала вновь облекли Келсона ответственностью, той, которая всегда была на нем, наряду с прочими обязанностями того, кто носит корону — но это совершенно особый род ответственности, такой, что присущ королю с магическим даром. Келсон обнаружил, что вновь и вновь спрашивает себя, а приходилось ли когда-либо его отцу обращаться с подобной просьбой к другу. Почему-то он едва ли мог себе представить Бриона, применяющего свою мощь для чего-то подобного, хотя и знал, что его отец чародейством убил Марлука и, очевидно, принял необходимые меры, чтобы обеспечить престолонаследие для Келсона.

Но магия Халдейнов и волшебство, унаследованное им от матери-Дерини — не одно и то же. Возможно, это различие и оказалось теперь источником тревоги для Келсона, ведь и то, и другое имело свои ограничения, равно как и преимущества. Наследие Халдейнов переходило полностью к каждому наследнику мужского пола по старшей линии королевского рода, эта чудесная сила запечатывалась королем-предшественником и пробуждалась в наследнике с помощью обряда, основные части которого явно мало изменились почти за две сотни лет. Он был деринийского происхождения, разумеется, но в него было привнесено много искусственного, насколько удалось установить Келсону — в нынешнем виде его утвердил Святой Камбер для защиты Синхила Халдейна от безумца Имре в конце Междуцарствия, и с тех пор он сохранялся у синхиловых потомков. Это волшебство, в первую очередь, имело отношение к защите, к сохранению всего, что есть достояние Халдейнов. Но эту мощь можно было пробудить без подготовки и без подлинного понимания: набор отработанных чар, применение, да и само существование которых, как правило, становилось очевидным, лишь когда возникала нужда — их трудно было вызвать в уме по своей прихоти. Несколько случайных умений были по происхождению халдейнскими, такие, как чары истины и усиление телесной выносливости, повторявшие кое-какие деринийские возможности — но более хитрое и полное применение магии, а заодно и такое, каким легко злоупотребить, принадлежало исключительно Дерини.

В самом деле, большая часть волшебных умений, уже доступных Келсону, исходила из его деринийского, а не халдейнского наследия. Главным образом то, чему оказались в состоянии научить его Морган и Дункан, знавшие, как обращаться с этой частью его дарований, и о многом таком, что по-прежнему лишь дремало в нем. Теперь же ему предстояло соединить свой скудный опыт, почерпнутый у этих двоих, и безличное знание, имевшееся в его распоряжении, а также воззвать к своим халдейнским корням и выбрать действия, пригодные для той особой задачи, что стояла перед ним сейчас. Несколько раз за минувшие два года он наблюдал, как подобные вещи проделывает Морган, и сам раз-другой проделывал их под его руководством. Но теперь — совсем другое: он один-одинешенек станет допрашивать человека, который ему дорог, не пленного врага, от которого любой ценой можно добиться правды. Учитывая, что присущую Каулаю осторожность уже ослабило вино, Келсон не слишком беспокоился, насколько легко пойдет дело, но его беспокоило, что он может вызвать отчуждение Дугала. Друзей, которым он мог доверять, которые не боялись его, нашлось бы немного, и он их ценил.

— Если так, то полагаю, мне придется сделать то, что надлежит, — прошептал он наконец, горестно встретив взгляд Дугала. — Это одна из самых неприятных сторон жизни короля. И между тем, я здорово боюсь, что как раз этим мне часто придется заниматься. — Он помедлил немного. — Тебе вовсе не нужно наблюдать за мной, если не хочется. Можешь уйти, или я мог бы погрузить тебя в сон, избавить от воспоминаний. И ты тоже обо всем забудешь.

У Дугала заметно напряглись челюсти, сияющие янтарные глаза стали испуганными и немного отчаянными.

— Если ты этого хочешь, то я… склоняюсь перед твоей волей, разумеется… но, черт побери, Келсон, уж я-то никогда не стану тебя бояться! Видит Бог, я не понимаю, чем ты стал, и если ты предпочитаешь, чтобы я не смотрел, то я… я разрешаю тебе усыпить меня или что еще ты считаешь нужным. Но уходить все-таки не хочу.

Отвага и слепое доверие, озарившее лицо Дугала, когда он взглянул на короля, сделало ненужным дальнейший разговор. Благодарное: «Тогда останься» скорее прошелестело, чем прозвучало членораздельно, но Дугал понял. Его дрожащая улыбка и быстрая ответная улыбка Келсона — и больше никаких обсуждений. Они вернулись вдвоем в каморку, где спал Каулай, Келсон больше не тревожился.

Старик невозмутимо храпел, когда Келсон подошел и присел на постель справа. Он сделал несколько глубоких вдохов, чтобы собраться, как учил его Морган. Он не касался спящего, ибо не желал встревожить Дугала на этой первой ступени. Дугал, настроившийся несколько игриво, поставил табурет у противоположной стороны постели и уселся, чтобы наблюдать; но мало-помалу даже ему передалось твердое спокойствие, излучаемое королем.

Как и у Келсона, его дыхание вскоре замедлилось и стало почти неощутимо, ловкие пальцы хирурга безвольно опустились на колени, прикрытые килтом.

Теперь Келсон мог переключить внимание со своего плавного дыхания на Каулая, осторожно простер правую руку надо лбом старика и на несколько секунд легонечко коснулся большим пальцем и мизинцем сомкнутых век. Он ощутил хмельной дурман, когда ненавязчиво вплыл в сознание Каулая, но быстро миновал эту преграду и принялся образовывать все необходимые для него связи, закрыв глаза и все дальше бредя на ощупь через пьяные грезы.