Милость Келсона - Куртц Кэтрин Ирен - Страница 8

— О, да. Однако я боюсь, мы видели кое-что такое, что не слишком тебе понравится. Кортеж королевы менее чем в часе пути от городских ворот.

— Ох, нет!

— Им, похоже, понадобилось меньше времени на дорогу от Сент-Жиля, чем мы ожидали. Я оставил с ними восемь человек для эскорта.

— Черт!

Ругательство было произнесено едва слышным шепотом, но тут же Келсон, не сдержавшись, резко ударил стрелой о колено и швырнул обломки на землю.

— А… Только не сегодня! Почему бы ей было не подождать денек, или хоть до позднего вечера?!

Морган гадал, может ли Джехана и в самом деле знать, что они задумали, и даже спросил об этом короля, но Келсон лишь покачал головой и тяжело вздохнул, уже полностью овладев собой.

— Нет, я уверен, нам просто не повезло. — Он снова вздохнул. — Полагаю, нам ничего не остается, кроме как встретить ее и надеяться, что она изменилась… хотя в этом я сомневаюсь. Аларик, тебе бы лучше скрыться с глаз, пока я не выясню, жаждет ли все еще она твоей крови. Она вряд ли осмелится сделать что-нибудь, но нет смысла самим напрашиваться на неприятности.

— Я стану невидимкой, мой принц, — тихо произнес Морган.

— Да, и еще нам придется вечером начать позже, чем мы рассчитывали, — продолжил Келсон, к которому вернулась уверенность. — Дункан, ты можешь известить епископа Арилана?

— Разумеется, сир.

Келсон еще раз вздохнул.

— Ну, хорошо. Думаю, мне лучше пойти к дяде Нигелю и сказать, что она вот-вот явится. Я не очень-то жду этой встречи.

Глава II

Разве дам ему первенца моего за преступление мое и плод чрева моего — за грех души моей?[3]

Внезапно закрытый паланкин, несший мать короля Гвиннеда, покачнулся и накренился, когда коренник взял в сторону, чтобы обойти рытвину, наполненную жидкой грязью. В паланкине, за тяжелыми шерстяными занавесками, не пропускавшими внутрь лучи весеннего солнца, в таинственной полутьме, Джехана Гвиннедская обеими руками ухватилась за деревянные поручни и принялась молиться о том, чтобы дорога стала лучше.

Она ненавидела путешествия в конном паланкине; ее тошнило от них. Но она уже три года не вдевала башмаки в стремена, и к тому же вела строго аскетический образ жизни, что было частью ее религиозной практики, — так что она просто не в состоянии была добраться от Сент-Жиля до Ремута каким-то иным способом. Бледные ухоженные руки, цеплявшиеся за полированные подлокотники кресла, были болезненно худы; золотое обручальное кольцо, подарок ее покойного мужа, готово было соскользнуть с пальца при малейшем движении, и соскользнуло бы, не будь оно привязано к запястью тонкой белой шелковой нитью.

Строгое платье королевы, с высоким воротником, тоже было белым, как эта нить; белый цвет являлся обязательным для кандидатов на вступление в орден, хотя наряд королевы был сшит из шелкового букле, а не из домотканой шерсти, как у ее сестер, а ее плащ был подбит мехом горностая. Роскошные темно-рыжие волосы, всегда составлявшие ее гордость и так радовавшие Бриона, скрывались под белым шелковым платом, скрывшим заодно и седину, начавшую пробиваться на висках. Но королеве был к лицу такой наряд. Впавшие щеки и высокий лоб создавали скорее впечатление аскетической красоты, чем изможденности, хотя тоскливый взгляд говорил о том, что причина этой красоты — скорее внутренняя мука, нежели удовлетворенность.

Лишь цвет глаз королевы не изменился за прошедшие годы: они были дымчато-зелеными, как тенистые летние леса, и цвет их был роскошным, как изумруды, которые Бриону так нравилось видеть на ней. Ей исполнилось всего тридцать шесть лет.

Резкий мужской голос внезапно оторвал Джехану от размышлений, и тут же до нее донесся стук множества копыт; ей навстречу неслись всадники. Паланкин резко остановился; у королевы перехватило дыхание, и она взмолилась о том, чтобы среди встречающих не было Келсона. Потом она осторожно раздвинула занавески слева от себя и выглянула. Сначала она увидела только зад гнедого жеребца сэра Делри и его пышный хвост, перевязанный лентой, и аналогичную часть белого мула отца Амброза.

Потом, когда Делри подал коня вперед, навстречу вновь прибывшим, Джехана увидела мелькнувшие кожаные куртки и клетчатые пледы всадников, в зеленую, черную и белую клетку. Джехана видела прежде такую расцветку, но не могла припомнить, какому клану она принадлежала.

Она наблюдала за тем, как Делри несколько минут совещался с офицером — Делри был старшим из тех четырех рыцарей-бремагнийцев, которых ее брат прислал для ее охраны. Затем Делри оставил нескольких человек в конвое, а остальные умчались обратно. Джехана собралась уже опустить занавеску на место, когда отец Амброз подъехал к паланкину на своем муле и, закрыв от королевы всех остальных, наклонился к окну, чтобы успокоить женщину.

— Нам прислали почетную охрану, миледи, — мягко сказал он, с такой улыбкой, от которой растаяло бы и сердце ангела. — Это патруль герцога Кассана. Его люди присмотрят, чтобы мы спокойно добрались до Ремута.

Герцог Кассанский… Поскольку и Джаред, и Кевин Мак-Лайны умерли, герцогом теперь должен быть Дункан Мак-Лайн — отец Мак-Лайн, духовник Келсона в течение многих лет… и дальний родственник Аларика Моргана, Дерини. То, что Дункан — тоже Дерини, потрясло Джехану… но, конечно, у нее и в мыслях не было сообщать данный факт кому-либо, не осведомленному об этом. Господь должен обрушить свою месть на Дункана Мак-Лайна — за то, что тот принял духовный сан вопреки тому, что Церковь запретила Дерини вступать в духовные ордена… хотя как Господь мог дозволить, чтобы Дункан возвысился до сана епископа, Джехана понять не могла.

— Да, конечно. Благодарю вас, отец, — пробормотала она.

Она не знала, удалось ли ей, торопливо опустив занавеску, скрыть охватившую ее панику, или нет, — она лишь надеялась, что голос не выдал ее. Ну, вряд ли Амброз так уж проницателен, в конце концов он еще слишком молод, настолько, что годится ей в сыновья.

Но тут же мелькнувшая мысль о ее собственном сыне была ничуть не более утешительна, чем мысль о Мак-Лайне… и Моргане.

Ну, у нее еще будет время подумать о них. Королева на мгновение прижала ладони к губам и, закрыв глаза, вознесла к небу еще одну горячую молитву, прося даровать ей храбрость… и тут же ухватилась за подлокотники, поскольку процессия тронулась с места.

Встреча с ее сыном, Дерини, было не единственной причиной, по которой Джехана страшилась возвращения в Ремут. Возобновление светской жизни, которой, естественно, ожидали от королевы при дворе, пугало ее, потому что она давно отвыкла видеть кого-либо, кроме своих сестер по Сент-Жилю. Хотя за три года уединения она официально так и не приняла обеты, она жила так, как все в общине, молясь ради искупления той ужасной грязи, того зла Дерини, которое, как она знала, она несла в своей душе, ища освобождения от той муки, которую причиняло ей это знание. Ее с самого раннего детства учили, и в семье, и в Церкви, что Дерини были злом, — и она до сих пор не сумела разрешить те противоречия, которые возникли в ее уме, когда она узнала, что и сама принадлежит к проклятой расе. Ее духовные наставники в Сент-Жиле постоянно уверяли ее, что это грех простительный… если вообще можно назвать грехом то, что кто-то использует все свои силы, желая защитить своего ребенка от неминуемой смерти от руки злобного врага… но то, что было внушено в раннем возрасте, продолжало жить в по-детски доверчивой душе Джеханы, и она верила, что греховна.

Страстность ее отрицания собственной крови слегка ослабла за время пребывания королевы в Сент-Жиле — поскольку, оставаясь в уединении, она почти не видела тех, кто мог хотя бы упомянуть о других Дерини; но ее страхи возродились и разгорались все сильнее по мере приближения к Ремуту и к ее сыну — Дерини. Она покинула монастырь лишь ради спасения души Келсона, ведь проклятие его крови сказывалось на других людях… даже его юная невеста не смогла спастись.