Комната Джованни - Болдуин Джеймс - Страница 30

– Расскажи мне о Джованни, – попросила она, когда мы, улегшись в постель, смотрели, как ночь поддразнивает чернотой белые накрахмаленные занавески. – Мне интересно, какой он.

– Чертовски бестактно просить меня об этом сейчас, – сказал я. – И почему тебя это так интересует?

– В этом нет ничего предосудительного. Просто я хочу знать, кто он, чем живет и дышит?

– Я смотрю, он поразил твое воображение.

– Ничуть. Просто он очень красив, вот и все. Но в этой красоте есть что-то старомодное.

– Давай-ка лучше спи, – сказал я, – ты уже заговариваешься.

– Где ты с ним познакомился?

– В баре, во время ночной попойки.

– А Жак там тоже был?

– Не помню. Кажется, был. Да, конечно, он вроде бы познакомился с Джованни той же ночью.

– А почему ты перебрался жить к нему?

– Я тебе уже говорил. Сидел на мели, а у него была комната…

– Не может быть, чтобы только из-за комнаты…

– Ну, хорошо. Он мне понравился.

– А теперь он больше тебе не нравится?

– Я очень привязан к Джованни. Ты его не видела, когда он в ударе, но, поверь, он очень славный парень.

Я засмеялся. Защищенный темнотой, чувствуя телом тело любимой женщины, успокоенный уверенным звучанием собственного голоса, я приободрился и с облегчением добавил:

– Я по-своему его люблю, действительно люблю.

– Мне кажется, он чувствует, что ты проявляешь свою любовь к нему довольно странным образом.

– Ну и что, – сказал я, – эти люди ведут себя иначе, чем мы. У них все чувства на виду. Ничего не поделаешь. Я не могу так, как они.

– Да, – задумчиво протянула она, – я это заметила. – Что ты заметила?

– Здешние парни и не думают проявлять большую привязанность друг к другу. Поначалу это шокирует и только потом понимаешь, что под их грубостью скрывается настоящая нежность.

– Да, – сказал я, – нежность.

– Хватит об этом, – сказала она. – Надо нам на днях пообедать вместе с Джованни. В конце концов, он в некотором роде твой спаситель.

– Неплохая мысль, – сказал я, – не знаю, чем он занят в ближайшие дни, но думаю, что один свободный вечерок выберет для нас.

– А он, что, всюду таскает за собой Жака?

– Нет. Скорее всего, случайно забежал к нему сегодня вечером.

Я помолчал.

– Я начинаю понимать, – продолжал я, подбирая слова, – что такому парню, как Джованни, довольно трудно жить. Париж, сама понимаешь, не пристанище удачников, и манна небесная на всех не сыпется. Джованни – бедный, в том смысле, что он из бедной, простой семьи. И в самом деле, здесь он мало на что может рассчитывать. Здесь огромная конкуренция. А при ничтожных деньгах трудно думать об устройстве хоть какого-нибудь будущего. Поэтому многие такие, как Джованни, шатаются по улицам без дела и рано или поздно становятся гангстерами, сутенерами и бог знает кем еще.

– Да, холодно здесь в Старом Свете.

– Но в Новом Свете тоже не жарко, – сказал я,-а в Париже наступили холода, уже осень.

– А нас согревает любовь, – засмеялась она.

– Мы не первые, кого в постели посещала эта мысль.

Однако некоторое время мы лежали молча, крепко обняв друг друга.

– Хелла! – наконец нарушил я молчание.

– Что?

– Хелла, давай, когда придут деньги, смотаемся из Парижа.

– Смотаться из Парижа? А куда?

– Все равно. Только бы смотаться, Париж надоел до чертиков. Хочу с ним на время расстаться. Поедем на юг. Может, там есть солнышко и тепло.

– Значит, мы поженимся на юге?

– Хелла, – сказал я, – ты должна мне поверить на слово, что я ничего не могу затевать, ни на что решиться, не могу даже думать об этом всерьез, пока мы не смотаемся из этого города. Я не хочу здесь жениться, не хочу даже думать о женитьбе. Давай скорей уедем.

– Я не знала, что твои планы так изменились, – сказала она.

– Я жил в комнате Джованни несколько месяцев, – сказал я, – и больше не могу так жить. Мне нужно отсюда уехать. Ну, пожалуйста. Она нервно рассмеялась и легонько отодвинулась от меня.

– Ладно. Только я не могу понять, почему бежать из этой комнаты означает бежать из Парижа.

– Хелла, пожалуйста, не надо, – вздохнул я, – я не склонен сегодня к пространным объяснениям. Может быть, если я останусь в Париже, то опять помчусь, сломя голову, к Джованни и тогда… Я осекся.

– Но почему тебя это мучает?

– Потому что я ничем не смогу ему помочь и не выдержу, если он станет опекать меня… Я американец, Хелла, и он думает, что я богач.

Я замолчал, сел на кровати и уставился в темноту. Хелла смотрела на меня.

– Он очень славный малый, я уже тебе говорил, но он такой надоедливый… вбил себе в голову такие вещи обо мне, он думает, что я сам господь Бог. А его комната – такая грязная, вонючая! Скоро придет зима, там будет холодно…

Я снова повернулся к ней и крепко сжал ее руки.

– Послушай, давай уедем. Подробности я расскажу тебе, когда нас уже здесь не будет.

Наступило долгое молчание.

– Так ты хочешь отправиться прямо сейчас?

– Да. Как придут деньги, давай снимем где-нибудь домик.

– А ты убежден, что тебе не хочется домой, в Штаты?

– Да пока нет, – простонал я, – не про это я тебе толкую.

Она поцеловала меня и сказала:

– Мне все равно, куда ехать, лишь бы быть с тобой.

– На дворе уже почти утро, – сказала она, – хорошо бы нам немножко поспать!

Я пришел к Джованни на следующий день поздно вечером. С Хеллой мы долго гуляли вдоль Сены, а потом я здорово поднабрался в нескольких бистро.

Когда я открыл дверь, в комнату ворвался свет. Джованни сидел на кровати, перепуганный насмерть, и кричал:

– Qui est la? Qui est la?

Я остановился на пороге, чуть покачиваясь, и сказал:

– Это я, Джованни, не шуми.

Джованни посмотрел на меня, лег на бок и, отвернувшись к стене, заплакал.

«Господи Иисусе», – подумал я и тихо прикрыл за собой дверь. Потом достал пачку сигарет из кармана куртки и повесил ее на стул. Зажав сигарету в пальцах, я подошел к кровати и склонился над Джованни.

– Брось, малыш, не плачь. Ну, пожалуйста, перестань плакать.

Он повернулся и взглянул на меня. Веки у него покраснели, в глазах стояли слезы, а на лице застыла странная улыбка – жестокая, виноватая и в то же время счастливая. Он протянул мне руки, и я, примостившись рядом, поправил волосы, сбившиеся ему на глаза.

– От тебя несет вином, – выдавил он.

– Вина я не пил. Поэтому ты так перепугался и теперь плачешь?

– Нет.

– А что случилось?

– Почему ты от меня ушел?

Я не знал, что и ответить. Джованни снова отвернулся к стене. Я надеялся, вернее, думал, что ничего не испытываю в эту минуту, но в самом укромном уголке сердца что-то защемило, заныло тоскливо и больно.

– Ты никогда не был моим, – сказал Джованни, – и, по правде сказать, никогда здесь не жил. Не думаю, что ты меня обманывал, но и не говорил никогда правду. Почему, Дэвид? Бывали дни, когда ты все время сидел дома, читал, открывал окно или что-нибудь стряпал. Я не сводил с тебя глаз, но ты никогда ничего не говорил, а если и смотрел на меня, то невидящим взглядом. И так каждый день, пока я зарабатывал нам на жизнь.

Я молча смотрел мимо Джованни на квадратные окна, залитые слабым лунным светом.

– Чем ты был занят все время? Почему всегда молчал? Ты нехороший человек и сам это знаешь! Бывали дни, когда ты улыбался, а я тебя ненавидел в эти минуты, мне хотелось ударить тебя, разбить в кровь твое лицо. Ведь ты улыбался мне, как улыбался каждому встречному, ты разговаривал со мной так же, как со всеми. И всегда врал. Ты вечно таился от меня. Думаешь, я не знаю, что, когда мы занимались любовью, тебя не было в постели. Ты витал где-то, неизвестно с кем, но только не со мной. Что я тебе? Пустое место, пустое. Ты отдавался мне, но не дарил мне счастья. Никогда.

Я поискал сигареты. Пачка оказалась у меня в руке. Я прикурил и решил, что надо что-то сказать, сказать и навсегда уйти из этой комнаты.