Колдун - Григорьева Ольга - Страница 2

– Ты что, совсем умом тронулся?! – разозлился Егоша.

Онох не ответил. Осел на землю и замер без движения, будто умер. Экий притвора! И в кого только такой уродился?! Все Приболотье стонало от его проделок, а с него как с гуся вода!

Егоша отдышался и легонько толкнул Оноха ногой.

– Хорош притворяться. Вставай…

Уткнувшись носом в снег и косясь на родича голубым глазом, тот по-прежнему не шевелился. Присев на корточки рядом с ним, Егоша назидательно вымолвил:

– Шутки шутками, а другой раз ты на меня исподтишка не кидайся. А то ведь и впрямь зашибить могу. Особливо когда дышать нечем…

Парня крепче и сильней Оноха в печище не было, но постращать шкодливого бугая не мешало…

Легкая пороша пробежала по земле, подняла и бросила в лицо Оноха белую крупу – тот стерпел, не шевельнулся.

– Ах, ты притворяться!..

Егоша поддел Оноха ногой, и тяжелое тело отрока лениво перекатилось на бок. К его щеке прилип снег, голубые испуганные глаза почти тупо уставились в небо. Что-то было не так… Еще не понимая что, Егоша наклонился и потряс Оноха за плечо. Голова парня отклонилась набок, прижатая к боку рука съехала, обнажая торчащую из груди костяную рукоять. Егоша знал этот нож. Поначалу он даже удивился – как же это мог его нож очутиться в Оноховом боку? А потом пришло неожиданное прозрение, ударило в голову страшной темной силой.

– Не-е-ет!!!

Закачали голыми ветвями деревья, стихли весенние птицы, укрывая чистый взор за набежавшими облаками, отвернулся ясноликий Хорс. Под разбежавшимися тенями показалось, будто рука Оноха слегка двинулась, светлые ресницы дрогнули. Егоша стиснул пальцы, вгляделся. А вдруг Онох еще жив? Вдруг ему еще можно помочь? Вскочив, Егоша взвалил тяжелое тело родича на спину и побежал к дому. Отчаяние темной пеленой завесило путь, заглушило лесные шорохи. Он не заметил выскользнувших на поляну девчонок-малолеток. Зато они углядели Егошу сразу. И нож приметили. Завизжали пронзительно, метнулись белыми всполохами в лесные заросли. Сквозь шум в ушах Егоша расслышал их крики, остановился. «В печище побежали, – устало подумал он. – Теперь придут люди, помогут…»

Бережно опустив Оноха на землю, он сел рядом, откинулся спиной к рябому стволу старой березы и застонал от сжавшей сердце мучительной вины. Как же не заметил, когда вытянул из-за пояса нож?! Почему не удержался?!

– Мы вышли, а он… – совсем близко раздался сбивающийся девичий голосок. – Страшный такой… В крови весь… Прочь от печища бежал и Оноха в лес тащил… Мертвого.

– Прочь?

В тяжелом мужском рыке Егоша сразу признал голос отца. Хотел было броситься ему навстречу, рассказать все но вокруг затрещали кусты, затопало множество ног. Печищенцы надвинулись, обступили плотным кольцом. Неверящие, растерянные… Смотрели сверху вниз на его слипшиеся от пота и снега волосы, на перемазанные кровью Оноха ладони. И молчали..

Егоша медленно встал, вскинул голову. Толпа ахнула, подалась назад, бабы завопили, пряча лица. Испугались… Но почему? Он же не хотел убивать… Он шагнул навстречу отцу, к плечу которого, доверчиво распахнув яркие синие глаза, жалась худенькая, не по годам маленькая Настена:

– Я не хотел…

– Стой где стоишь, тварь!

Егоша обернулся на крик. За его спиной, грозно натянув лук, замер старший брат Оноха Первак. Тонкая ткань его рубахи пузырилась под легким ветерком, и от этого Первак казался еще мощнее и громадней, чем был на самом деле. Губы его дрожали, по щекам ползли слезы, но уложенная на тетиву стрела глядела прямо в Егошину грудь.

– Стой, убивец! – еще раз повторил Первак. Егоша замер. Меткость Первака была всем известна.

– Я не хотел…

– Куда, говоришь, он Оноха тащил? – негромко спросил отец у румяной, прячущейся за его спину толстушки. Та осторожно высунулась и, бросив взгляд на кровавое, понемногу расплывающееся вокруг мертвеца пятно, поспешно залопотала:

– В лес тащил, в лее…

Егошу будто плетью хлестнули.

– Врет она! – Он было метнулся вперед, но вовремя вспомнил о Перваке и стреле, замершей на его луке. – Врет! Я и место могу показать, где Онох на меня бросился. Там пятна кровавые видны еще! В печище я его нес! Помочь хотел!

– Не вру! – Забыв о страхе, девка выскочила вперед, вперила в оплывшие бока круглые белые кулаки. – Не вру я! В лес тянул! Злодейство скрыть думал!

– Брехунья сопливая! Не было этого!

– Но убил-то ты? – тихо спросил отец. От этого тихого, будто надломленного голоса Егоше вдруг захотелось заплакать. И гнев на девку-пустомелю пропал. Голову потянуло к земле, ощутив неведомую тяжесть, плечи покаянно согнулись.

– Я…

– Гад!

Первака вовремя подтолкнули, и стрела пропела над самым ухом Егоши.

– Расквитаемся еще! Выродок! – дергаясь в крепких руках родичей, отчаянно заорал Первак.

А их становилось все больше. Пришел грозный отец Оноха – Житобуд, возле него пристроилась седая, истертая заботами женщина с отупевшими от горя глазами – мать убитого – и две высокие ладные девки – сестры. Два других брата – Хомуня и Дрозд – стояли чуть в сторонке, прожигали Егошу ненавидящими взглядами.

– Погодите. – Житобуд шагнул в круг и, склонившись над телом Оноха, легко выдернул из раны нож. – Неладно такие дела сгоряча судить. Разобраться надобно. Коли Егоша моего младшенького ненароком зашиб и к печищу его нес, спасти желая, то нет на нем вины. А коли было все не так, я, правду вскрыв, сам его казню, на муки вечные к Кровнику отправлю!

Костяная рукоять будто прилипла к крепким пальцам Житобуда, выпрашивая новой жертвы, лезвие нетерпеливо подрагивало. Егоше стало страшно. До этого мига он твердо верил в справедливость родичей, но теперь вдруг углядел в трясущихся пальцах Житобуда непримиримую, совсем не схожую с его разумными речами ненависть и похолодел от обиды и страха.

Первака отпустили. Оправив рубаху) он зло покосился на отца, но не кинулся к Егоше – остался на месте, крепко сцепив побелевшие пальцы.

– Ты, Егоша, – глядя в землю и небрежно покачивая в руке нож, продолжал Житобуд, – покуда в медуше моей посидишь, подумаешь, что лучше – правду сказывать иль лгать да изворачиваться А к утру решим, что с тобой делать.

Не дожидаясь приказа, братья Оноха быстро подскочили к Егоше, закрутили ему за спину руки, толкнули к печищу:

– Добром ступай!

Раньше Егоша никогда не был пленником. Даже в детстве, в мальчишечьих играх… На миг ему показалось, что чужая жестокая сила затопила его со всех сторон. Захотелось завыть отчаянно, выдраться из цепких пальцев, ринуться опрометью в тихий вечереющий лес…

– Отец! – выкликнул жалобно, метнулся глазами к понурившейся невысокой фигуре отца. Тот печально качнул головой, будто отказываясь от чего-то очень дорогого, и отвернулся. И мать отвернулась. Только Настена продолжала смотреть по-детски большими и чистыми глазами.

Земля качнулась, поплыла под ногами Егоши, оставляя его в зловещей душной пустоте. Он не чуял, как доплелся до высокого дома Житобуда, лишь иногда вспоминал, что, кажется, едва отвели его от тела, как истошно заголосила мать Оноха:

– Деточка моя, кровинка! Почто покинул меня, почто соколом ясным в дали высокие вознесся?!

Вторя ее горестным крикам, запричитали, завопили, срываясь на волчий вой остальные бабы. Этот вой и теперь звенел у него в ушах – пронзительный, отчаянный… А ведь уж немало времени прошло.

Егоша подтянулся повыше, прильнул глазом к узкой щели. Мала щелочка оказалась – ничего не разглядел. Ох, кабы все это ему просто примерещилось и Онох по-прежнему бродил бы, где-то по печищу, ухмылялся щербатым ртом, приставал к румяным девкам, похвалялся сноровкой перед парнями!

– Егоша… Егоша… – Слабый девчоночий голос нарушил тишину, вернул прежние страхи.

– Настена?

– Беда, Егоша, – быстро зашептала сестра. – Родичи Оноха весь лес обошли, а место, на которое ты указывал, так и не сыскали. Говорят – нет такого.

– Как, нет?!

– Я им не верю, и отец тоже не поверил. Хотел сам пойти поискать, но не успел. Стемнело быстро.