Берсерк - Григорьева Ольга - Страница 7

— Я никого не боюсь! Слышишь?! Я сам сумею защитить тех, кого люблю!

Растерявшись, я не сразу уразумела его слова, а когда поняла, было уже поздно. Проскочив между широко расставленными ногами Реаса, Олав очутился перед разъяренным Линном. Рядом с двумя взрослыми мужами он казался совсем маленьким и слабым.

— Уберите паренька! — вскрикнула какая-то женщина.

Олав сверкнул на нее глазами и шагнул к Линну. Не знаю, где и у кого он учился драться, а может, просто взыграла его воинственная урманская кровь, но с резким, лающим выкриком он прыгнул вперед и влепил кулаком в склонившееся недоумевающее лицо моего недавнего обидчика. Брызнула кровь. Толпа дружно охнула.

— Перестань! — кидаясь к закусившему губу Олаву, крикнул Реас, но опоздал. Не давая толстомордому эсту опомниться, Олав ткнул головой в живот противника. Линн повалился навзничь.

— Перестань, же! — Реас наконец сумел ухватить Олава за рукав.

— Не тронь! — чужим, совсем не похожим на свой голосом выкрикнул тот. — Он — мой!

— Но, сын…

— Я не твой сын! Я не верю тебе! Ты продаешь Дару!

Реас попятился, растерянно развел руки, но ткнулся спиной в зазевавшегося зрителя и опомнился:

—Замолчи! Ты не знаешь, что говоришь! Послушай отца…

— Ты мне не отец, — уже успокаиваясь, отчетливо произнес Олав.

С хохотком и издевками его поверженного соперника потянули прочь, но толпа не расходилась. Обо мне забыли. Потихоньку протискиваясь между людьми, я сумела подобраться поближе к Олаву.

— Мальчик прав, ты — не его отец, — сказал кто-то за моей спиной.

Я обернулась. Стоящий позади человек был очень красив. Раскрыв рот и боясь даже прикоснуться к его роскошному плащу, я попятилась. Высокий, белокурый, с синими, как море, глазами и суровым лицом, он походил на тех сказочных витязей, о которых любила рассказывать мать. Окружавшие незнакомца люди тоже выделялись из толпы. Рукояти их длинных мечей пестрели драгоценными каменьями, а одинаковая одежда выдавала дружинников. «Неужели какой-нибудь князь?» — восхитилась я, но вокруг почтительно зашумели:

— Сигурд, Сигурд…

«Там будет сам Сигурд, воевода киевского князя Владимира», — всплыл в памяти утешающий голос Рекон.

Перед расставанием эстонка много плакала. Даже когда я уже влезала на груженную добром телегу, из ее покрасневших глаз текли слезы. Рекон так и не поняла, что самое страшное уже случилось и беда вовсе не в моем отъезде, а в том, что я перестала сравнивать ее с матерью, — мать никогда не смогла бы расстаться со мной.

— Я повторю, Реас. Мальчик действительно не твой сын. — Рука в кожаной перчатке легла на мое плечо. Отодвинув меня в сторону, Сигурд шагнул к насупившемуся Олаву: — Кто твой родители, юный воин?

Тяжело дыша, Олав молчал. В ожидании его ответа толпа стихла, .и тут я ощутила в своей груди что-то теплое и беспокойное. «Пусть скажет ему правду, пусть скажет!» — шептало оно. Подобное чувство было мне не внове. В Приболотье многие обладали даром слышать ведогонов — бесплотных охранников человеческих душ, неуклонно следящих за нами с незримой кромки. В Ладоге или Новом Городе мало кто верил в кромку или населяющих ее Домовых, Водяных и Лесных духов, но в Приболотье свято хранили заветы мудрых Волхвов, с малолетства обучали детей прислушиваться к шуму листвы над головой, пению птиц и рокоту земли. И теперь молчание Олава казалось мне чем-то непоправимо страшным.

Я робко дернула Сигурда за рукав. Повернувшись, он удивленно вскинул брови:

— Что тебе?

— Он не скажет… При всех… — выдавила я.

— Неужели ты стыдишься своего рода? — обратился Сигурд к побледневшему Олаву и неожиданно перешел на хриплый, лающий язык урман.

Я не поняла, что он сказал Олаву, но тот гордо выкатил грудь, шагнул к воеводе и громко произнес.

— Я — Олав, сын Трюггви и Астрид, дочери Эйрика Бьодаскалли!

— Дочери Бьодаскалли?! — изумился Сигурд.

Удостоив его презрительным взглядом, Олав пролез ко мне, крепко ухватил за запястье и повел прочь. Пальцы воеводы железным капканом сомкнулись на его плече. Суровые глаза киевлянина отыскали Реаса:

— Этот мальчик — твой раб? Опасаясь спорить с воеводой Владимира, тот помолчал. Сигурд нетерпеливо дернул головой:

— Я хочу забрать его. Сколько?

— Сколько дашь, если он пойдет к тебе сам, — поклонился Реас. Он понимал, что Сигурду знакомо имя матери или отца Олава. А еще понимал, что при желании грозный воевода попросту отнимет у него мальчика, но сдаваться не хотел. Сигурд кивнул и что-то коротко сказал Олаву. Тот неверяще уставился на его губы, а потом улыбнулся. Раньше я никогда не видела, чтоб Олав улыбался. Изображая веселье, он лишь кривил рот и сужал глаза, но слова Сигурда действительно обрадовали его. Ни мгновения не раздумывая, он прощально кивнул Реасу и вложил руку в ладонь Сигурда. Поняв, что сделка состоялась, мальчик продан и смотреть больше не на что, люди стали расходиться. Окружавшие воеводу воины направились к своим лошадям, Олав последовал за ними, и мы с Реасом остались одни. Никому больше не было до нас дела.

— Вот видишь, — грустно сказал Реас. — Хотел продать тебя, а продал его…

— Нет. Его никто не смог бы продать. Он сам ушел. — Мне тоже было больно. Олав нашел кого-то из своих родичей, но он даже не попрощался со мной! «Он не пара девчонке из болот, — вспомнились слова Рекон. — И когда-нибудь он станет тем, кем должен был стать по рождению». Похоже, это произойдет гораздо быстрее, чем ожидала добрая эстонка.

— Зато ты теперь останешься с нами. — Покряхтывая, Реас направился к стоящей под деревом телеге. — Рекон будет рада…

Но мне уже не хотелось возвращаться. Без Олава дом эстов опустел, а Реасу и Рекон я больше не верила…

Скрипя старыми колесами, телега поползла прочь из городища. Расстроенный Реас не стал дожидаться, пока Сигурд примется собирать дань, а свалил привезенное добро у избы какого-то плешивого мужика, поставил на вбитом возле колышке свое пятно и, цыкнув на пристроившуюся к сочным листьям репы лошаденку, прыгнул на телегу. Под его тяжестью та дрогнула. Пряднув ушами, кобылка поплелась к воротам Хьяллы. Деревянные морды выдр вновь проплыли мимо, но теперь они казались мне удивленными и озабоченными.

Всю дорогу мы с Реасом молчали. Говорить было не о чем. Мы оба понимали, что Олав ушел навсегда, и я останусь в усадьбе Реаса, но это понимание не радовало ни меня, ни эста.

Мы отъехали уже довольно далеко от Хьяллы. Темные, нависшие над дорогой ветви орешника скрывали от нас преследователей, когда сзади раздался топот копыт и кто-то крикнул:

— Эй, стой!

От резкого окрика я вздрогнула, а Реас пугливо заозирался и хлестнул лошаденку:

— Вперед! Пш-ш-шла!

Я понимала его тревогу. Здесь, вдали от обжитых мест, случайные встречи приносили мало хорошего. Верно приняв нас за удачно поторговавших в Хьялле купцов, лесные тати вышли на охоту.

Вцепившись в низкие борта телеги и вздрагивая, когда Реас подхлестывал и без того мчащуюся во весь опор пегую, я испуганно уставилась на дорогу.

— Эй, стойте! — вылетел из-за поворота всадник.

Как бы не так! Стараясь рассмотреть преследователя, я изо всех сил вытянула шею, но стоило ему показаться, как дорога делала петлю, и он вновь скрывался в зарослях. «Хорошо, что здесь так много кустов и поворотов, — думала я. — А то еще стали бы стрелять…»

Мне представились страшные лесные разбойники, их тяжелые луки и летящие в мою грудь стрелы с длинными, не ведающими жалости наконечниками… Я закусила губу и устыдилась: "Струсила, а вот Олав ничего не боялся! Как он сказал там, на площади? «Я сумею защитить тех, кого люблю».

Воспоминание шевельнулось в душе теплой птицей и тут же спорхнуло, оставив после себя щемящую боль. Любовь Олава оказалась недолгой, а память короткой…

— Эге-гей! Фьюить! — Окрик Реаса слился с посвистом хлыста, и от этой двойной угрозы лошадь рванулась из последних сил. Мои пальцы скользнули по борту телеги и внезапно ощутили под собой пустоту. Земля метнулась навстречу.