Берсерк - Григорьева Ольга - Страница 19

— Моим словам можно не верить, но найдите эста Реаса и спросите у него, а заодно поглядите на меня. — Словно показывая киевлянам свои слепые глаза, старик неуверенно покрутил головой. — Разве я подобрал бы девочку, если б она не помирала от голода и побоев? Я и себя-то кормлю с трудом…

Вокруг сочувственно зашептались, задвигались и постепенно возле Сигурда образовался небольшой пустой круг. Люди пятились от воеводы, будто от чумного. По словам видока, выходило, что Сигурд заморил меня голодом, избил, а потом бросил на верную смерть. Это было похуже воровства…

Воевода растерянно огляделся, словно не понимал ни слова из обвинений старика, перевел взгляд на серое от гнева лицо Олава и наконец сообразил, что из-за нелепого оговора теряет доверие родича. Да что там родича — всего Киева!

— Замолчи, лживый пес!

Никто не успел схватить его за руку. Что-то блестящее воткнулось в живот старика. Слепец упал на колени, а нож Сигурда серебристой рыбиной нырнул в грязь и остался там. Его рукоять утонула в луже, и наружу высовывался только острый окровавленный хвост.

— Я не хотел… Он лгал… Тебе, всем! Лгал! — глядя на Олава, забормотал Сигурд и вдруг, вспомнив обо мне, жалобно выкрикнул:

— Скажи же им!!!

Но я молчала. Я попросту не слышала его…

Под ногами на грязной земле корчился и истекал кровью несчастный, слепой старик, который долгие годы делил со мной кров и еду. Он часто надоедал мне своим брюзжанием и пугал необъяснимыми поступками, но я не желала ему смерти! Боги и так лишили беднягу глаз и разума… Зачем я взяла его в Киев?! Чтоб он умер тут, в грязи, так же нелепо и страшно, как жил его странный трехликий бог?

— Слепец, — всхлипнула я и, осознавая неотвратимость смерти, рухнула возле старика на колени: — Слепец!!!

Он вздрогнул. Живой! Холодеющие пальцы старика дернулись и нащупали мою руку.

— Посох, — прохрипел он едва слышно. — Где мой посох?!

«Мой посох — мои глаза», — вспомнились мне его давние слова. Страшно умирать в темноте… Где же посох?! Я зашлепала ладонями по грязи, нащупала клюку старика и поспешно сунула ее в руки умирающего.

— Нет, — забормотал он. — Держи сама… И прости… Не успел…

Он умирал… Я сдавила посох. Ладони обдало теплом, мир покачнулся и вокруг застыла глубокая тишина. Не было слышно оправданий Сигурда, упреков Олава и крика Аллогии. Я ошарашенно глядела на махающих руками людей, на их разинутые, будто в удушье, рты и вдруг услышала громкий голос слепца. Его губы не шевелились, но посох, словно живой, дрожал и рвался из моих рук. Казалось, это он передает мне прощальные слова своего умирающего хозяина.

— Я так и не убил Сигурда, Дара. Я не убил своего врага, — говорил старик. — Теперь мары сожрут мою душу, и ей уже никогда не попасть в светлый ирий, но пусть Сигурд тоже испьет чашу страданий! Прошу, не опровергай моих последних слов! Молчи, коли не можешь солгать, но не делай мою смерть напрасной. И прости…

Захлебываясь слезами, я закивала. Я не очень-то понимала, что и кому обещаю, но не смела отказать слепому в его последней просьбе. Он харкнул кровью, заколотился головой о мои колени и затих. Зато вернулись звуки. Они оглушили меня. Совсем рядом громко звенели мечи. Этот звон пробивался сквозь крики оцепивших воющую на все лады толпу дружинников, ржание лошадей и визг Аллогии. Княгиня еще пыталась приказывать, но ее уже никто не слушал. Отчаянно, словно давние и злобные враги, два киевских воеводы сошлись в поединке и бились насмерть.

Я перевела глаза на старика. Его щеки ввалились, лицо приобрело мертвенный, синюшный оттенок, а ногти потемнели. Вместе со слепцом умер и его посох. На миг мне почудилось, что в руках не деревянная палка, а высохшая кость мертвеца. Я отбросила посох и подскочила к Аллогии:

— Сделай что-нибудь! Ты же княгиня! Она захлопала испуганными глазами и закусила губу. Казалось, что не Олав дерется тут, на ее дворе, а она сама едва успевает уклоняться от умелых ударов Сигурда.

«Да она ж попросту до безумия любит своего молодого воеводу!» — догадалась я, но нынче было не до рассуждений. Старик хитро отомстил своему врагу. Олав был последней надеждой Сигурда. Страшно сражаться с единственной надеждой. Так же страшно, как умереть самому… Я могла бы все объяснить и остановить бессмысленную схватку, — но последняя просьба старика связывала мои уста.

— Батюшки-светы, — пропыхтела какая-то баба из толпы. — Что ж этакое делается? Род свой забыли, грызутся, как волки… А еще воеводы… Ай-яй-яй!

«Как волки, — застучало у меня в ушах, — как волки… Нет, киевские воеводы — не волки! И этот бой нечестный, подлый, как многие другие хитрости слепца! Поединок нужно остановить! Я не смею говорить, но могу двигаться…»

Я опустилась на четвереньки и подобралась поближе к дерущимся. «Перунница, дева пресветлая, помоги, осени шеломом златым, дай храбрости и силы!» — шевелились мои губы. Грязные брызги шлепали по лицу, перед глазами топтались ноги противников, а над головой звонко сталкивались мечи. Я стиснула зубы, подняла взгляд и затаилась, словно подстерегала опасного и ловкого зверя. Мое терпение было вознаграждено — Олав промахнулся и упал на колено. Ничего не опасаясь, Сигурд высоко занес меч, и я прыгнула. Воевода не ожидал нападения. Он качнулся назад, устоял и постался сбросить меня со спины. Я стиснула его потную, , — красную шею. Сигурд захрипел, Олав громко и зло выругался по-урмански, а в вершке от моего лица промелькнуло лезвие его меча. —Не надо — в отчаянии закричала я. — Не надо!

Олав замер. Этой заминки хватило. На него и Сигурда набросились и обезоружили. Кто-то оторвал меня от воеводы и отволок в сторону. В ушах шумело, а мимо проплывали чужие лица — заботливое, залитое слезами Аллогии, красное и сердитое Сигурда, пепельно-серое слепого старика… И вдруг, выделяясь средь всех, возникло строгое и решительное лицо киевского князя.

— Князь, — прошептала я. — Все-таки я нашла Олава… Нашла…

Владимир не ответил, только задумчиво поглядел мне в глаза, отвернулся, что-то негромко сказал и пошел прочь. За ним двинулись Олав, Сигурд, те два коренастых мужика, что совсем недавно пытались поймать меня, еще кто-то, и вскоре широкие спины выходящих со двора людей скрыли моего единственного друга. Я застонала и попыталась встать, но ноги не слушались…

— Давай-ка помогу! — Один из приехавших с Олавом парней протянул руку: — Вставай, пошли…

Я оттолкнула его ладонь к поднялась. За этот короткий день я так устала, что уже не хотела знать, куда и зачем иду, — просто покорно брела за парнем и старалась не терять из виду его покачивающуюся впереди спину. Теперь, когда Олав остался жив, все остальное не имело никакого значения.

— Ну и ну, — выйдя за ворота, забормотал мой провожатый. — Вот уж не ведал, что такое доведется увидеть — Сигурд с Али схлестнулись… Ругались-то они частенько, но чтоб так… Ну и ну.

Он покосился на меня и, убедившись, что я слушаю, продолжил:

— Теперь о княгине и Али звон пойдет по всему Киеву. Владимир такого не потерпит. Да никто и не думал, что у них все этак…

О чем он говорил? Я устало вздохнула. Приняв мой издох за сочувствие, парень понизил голос — Я так думаю, что Али теперь в Киеве недолго жить — Владимир его спровадит куда подальше. А Сигурд выкрутится — он и не из такой грязи выбирался.

Ощущая страшную, почти нечеловеческую усталость я едва разомкнула губы:

— А что будет со мной?

— Разве ты не слышала? — удивился парень. — Теперь ты — наложница Олава. Сигурд сам отказался от тебя, да и Владимир так порешил.

Он распахнул двери большой избы и впихнул меня внутрь:

— Будешь тут жить. Это дом Али.

— А где он сам?

Парень рассмеялся:

— Странная ты! Разве ему нынче до тебя? Ему перед Владимиром оправдываться надо — ведь все слышали, как княгиня назвала его любимым.

Любимым? Все?! Я отрицательно помотала головой. Нет, не все — я не слышала.