Берсерк - Григорьева Ольга - Страница 13

— Что ж мне теперь делать, Баюн? — откидываясь на подушку, спросила я. — Нет у меня на свете никого, только Олав.

— Вот и ступай к Олаву. Только немного подожди. Нынче он не в силе — не сумеет тебя отстоять, а Сигурд не простит побега. Поэтому не спеши. Живи, будто ничего не случилось. Год-другой, пока не почуешь, что пора. Тогда и ступай в Киев.

— А слепец? Его тихий смех зашуршал над моим ухом:

— Слепой не противник твоей воле. Он и сам не ведает — как быть дальше. Перечить тебе он не станет и, куда ты пойдешь, туда отправится.

Старик заворочался и хрипло задышал,

— Просыпается. — Баюн поднялся с лавки и принялся пробираться к дверям. Затаив дыхание, я глядела, как он бесшумно протиснулся в узкую щель. Мне не хотелось, чтоб он уходил, но задержать его я не решалась. Сопение старика стало громче. Я закрыла глаза. Что-то мягко закачало меня из стороны в сторону, где-то запели заунывные женские голоса, а вдали растеклись два светлых голубых озера, цветом напоминающие глаза Баюна.

Проснулась я утром. Старик уже не спал, а сидел возле идола деревянного бога, гладил его руки и, тихо всхлипывая, о чем-то упрашивал. Вспомнив ночное видение, я смирила обиду и негромко окликнула:

— Эй, слепец!

Он беспомощно закрутил седой головой и недоверчиво Прошептал:

— Дара? Жива?

— Жива, — хмыкнула я.

— Благодарю тебя, благодарю! — припав заросшей щекой к сложенным на деревянном животе ладоням идола, прошептал старик, а затем, семеня, подковылял к моему ложу, нащупал мои пальцы и быстро, словно оправдываясь, забормотал:

— Я уж испугался… Думал — умрешь… Никакие настои не помогали… Просил за тебя денно и нощно.

Я убрала одну руку, но слабость была так велика, что вытянуть из-под его потных ладоней другую уже не хватило сил.

— Ты побежала, а полынью-то не заметила. Я кричал, кричал, упредить хотел… — продолжал слепец.

«Я, зрячая, полынью не увидела, так как же ты ее заметил?» — вертелось в моей голове, но разговаривать не хотелось, и вопрос остался невысказанным.

— Тебя спас Баюн, — стискивая мои пальцы, бормотал старик. — Появился у полыньи, будто из-под снега, и побежал по льду до самой воды. Все кричали, боялись — лед подломится, но он держал мальчишку, будто невесомого. Когда люди подоспели, Баюн тебя утянул уже далеко от опасного места.

У меня померкло в глазах. Неужели Баюн и впрямь щилыхан? Даже мне, выросшей средь болотных духов, подобное казалось невозможным!

— Странное что-то в этом мальчишке, — словно подслушав мои мысли, сказал старик. — Есть в нем что-то чужое, а что — не пойму. Когда хоронили его мать мальчишка ни слезинки не пролил. И откуда узнал, что она померла? Ведь был у родичей в Новом Городе, а тут всего на день появился у погоста, постоял на том месте, где ее сожгли, и вновь ушел.

Неужели все — правда?! Слова старика точь-в-точь повторяли речи приснившегося мне Баюна!

— Да что я все болтаю да болтаю! — вдруг опомнился слепец. — Тебе ж поесть надо, травки выпить, чтоб хворь побыстрей ушла.

Он вскочил и принялся суетливо шарить вокруг, отыскивая миски и горшки с лечебными зельями. Тупо глядя на него, я думала о Баюне и вспоминала нашу первую встречу на лесной поляне. Тогда Баюн ничуть не походил на шилыхана. Маленький, остроносый, живой… Нет, должно быть, все, что я слышала иль видела ночью, — бред. Но совет немного подождать и пойти искать Олава мне понравился. Вот поправлюсь, окрепну и пойду в Киев. К тому времени воевода забудет обо мне, а Олав… В конце концов, хоть он-то должен остаться моим другом!

Слепец наконец отыскал плошку с вареной репой, влил в нее зеленую, дурно пахнущую жижу и осторожно потянул мне:

— Вот, поешь.

Я вспомнила сон и отодвинула его руку:

— Погоди. Сперва скажи — зачем ты солгал мне? Если ты не Сигурдов слуга, то зачем увел меня из Ладоги?

Старик задрожал. Зеленое варево выплеснулось из миски и потекло по его пальцам.

— Только теперь не лги, — предупредила я. — Второй раз не прощу. Уйду.

— Хорошо. — Старик сглотнул, поставил плошку на край моей постели и отошел в угол. — Меня не зря зовут колдуном. Я умею многое и не случайно оказался в Ладоге. Там жил мой враг. Последнее время он часто болел. Я пришел к нему и представился знахарем. Со времени нашей последней встречи прошло очень много лет, и он не узнал меня. Но как и много лет назад, он верно служил Сигурду. «Ты должен поднять меня на ноги за один день, — сказал он. — Я жду „гостью“ от воеводы». Меня заинтересовали его речи. Сигурд истребил весь мой род! Из-за него я продал душу марам — мерзким прислужницам смерти!

Выходит, шилыхан рассказал правду? Или мои видения были вещими? Я все-таки болотница, а наши Сновидицы часто видели во сне прошлые и будущие события… Но мне было безразлично прошлое старика.

— Хватит! — одернула я его. — Мне плевать на твои уговоры с нежитями!

Слепец опустил голову и медленно вытер испачканные зеленью пальцы:

— Да… Прости… Я не хотел тебя обманывать. Все началось с сонного зелья. Я напоил им Сигурдова слугу, и во сне тот открыл правду. «Воевода нашел племянника и везет мальчишку в Киев, — сказал он, — а его подружку отправил ко мне в Ладогу. Вчера приезжал гонец и приказал мне назваться ее дедом. Девчонка не знает меня, а я — ее, но гонец велел с утра ждать у ворот». А еще этот спящий враг сказал, что племянник воеводы смел и упрям, но в нем течет кровь норвежских конунгов. Он — единственная надежда Сигурда.

— Надежда?

— Да. Сигурд не забыл своей родины. Все эти годы он мечтал вернуться. У него были корабли и воины, но не было никаких прав на норвежские земли. Или ты не знаешь, что в северных землях только сын конунга может стать конунгом?

Я покачала головой. Этого я не знала. Выходит, Рекон была права и когда-нибудь Олав станет могучим властителем северных земель? Я не могла представить своего чумазого приятеля в пышных одеждах и в окружении слуг…

— Сигурд очень умен, — продолжал старик. — Он знает — те, кто побратался в рабстве, никогда не предадут друг друга. Олав может стать королем, но он не забудет тебя. Поэтому воевода сделал тебя своей рабыней. Рано или поздно, но ты стала бы ему нужна…

— Для чего?

— Управлять Олавом…

Я расхохоталась. Глупый слепой старик! Ничего-то он не видел! Так вот зачем он выкрал меня из Ладоги! Мне-то казалось, что он просто хотел досадить воеводе!

Все еще смеясь, я села на постели и потянулась к плошке с едой.

— Ты спятил от ненависти! Думаешь, Олав станет меня слушать? Ты не знаешь его…

— Я не знаю Олава, но знаю Сигурда, — обиделся старик. — Воевода скрывал тебя как величайшую ценность. Даже тот, настоящий «дед» должен был молчать о тебе под страхом смерти.

Я проглотила теплое варево и недовольно поморщилась:

— Ну и гадость! А куда делся тот «дед»?

— Я убил его, — равнодушно признался слепец. — Дал слишком много сонного зелья. Перед смертью он вспомнил моего отца…

Я поперхнулась. Убил спящего из-за глупых домыслов и древних обид?!

— Ты сумасшедший…

— Мары научили меня ненавидеть.

— Нет, — возразила я, — ты старый, больной… — И осеклась. В памяти всплыло лицо матери. «Хаки», — шевельнулись мои губы. Я сглотнула и отдышалась. Старик поступил правильно. Он убил своего врага так же безжалостно, как я убила бы своего…

— Пойми, — начал он, но я перебила:

— Не надо. Ничего не объясняй. Пусть все останется, как есть. — И не глядя на его растерянное лицо, поспешно принялась уплетать уже остывшую репу.

Мое отвращение к слепцу вскоре прошло, и, хоть прежнее доверие исчезло, мы жили без ссор. Только теперь старик все чаще оставался хлопотать по хозяйству, а я уходила на промысел. Когда-то слепец жил лишь подачками печищинцев и раздобытыми в лесу кореньями, но на двоих этой еды не хватало. Сначала я стыдилась взяться за лук и топор, но голод — не тетка, и тем же летом я отправилась на свою первую охоту. Из лесу я вернулась с пустыми руками, но на другой раз принесла подстреленного зайца, а на третий сумела сбить на взлете тонкошеюю цесарку. С каждым разом находить добычу становилось все легче. Я узнала множество тайных укрытий и научилась по приметам распознавать логово любого зверя. Конечно, равняться с опытными охотниками я не могла, но к зиме уже уходила в лес не только за едой: печищенцы охотно меняли раздобытые мной шкурки на одежду и утварь.