Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Полное собрание стихотворений

Волошин Максимилиан Александрович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Полное собрание стихотворений - Волошин Максимилиан Александрович - Страница 54

Изменить размер шрифта:

Великий Петр был первый большевик,

Замысливший Россию перебросить,

Склонениям и нравам вопреки,

За сотни лет к ее грядущим далям.

Он, как и мы, не знал иных путей,

Опричь указа, казни и застенка,

К осуществленью правды на земле.

Не то мясник, а может быть, ваятель —

Не в мраморе, а в мясе высекал

Он топором живую Галатею,

Кромсал ножом и шваркал лоскуты.

Строителю необходимо сручье:

Дворянство было первым Р.К.П. —

Опричниною, гвардией, жандармом,

И парником для ранних овощей.

Но, наскоро его стесавши, невод

Закинул Петр в морскую глубину.

Спустя сто лет иными рыбарями

На невский брег был вытащен улов.

В Петрову мрежь попался разночинец,

Оторванный от родовых корней,

Отстоянный в архивах канцелярий —

Ручной Дантон, домашний Робеспьер, —

Бесценный клад для революций сверху.

Но просвещенных принцев испугал

Неумолимый разум гильотины.

Монархия извергла из себя

Дворянский цвет при Александре Первом,

А семя разночинцев – при Втором.

Не в первый раз без толка расточали

Правители созревшие плоды:

Боярский сын – долбивший при Тишайшем

Вокабулы и вирши – при Петре

Служил царю армейским интендантом.

Отправленный в Голландию Петром

Учиться навигации, вернувшись,

Попал не в тон галантностям цариц.

Екатерининский вольтерианец

Свой праздный век в деревне пробрюзжал.

Ученики французских эмигрантов,

Детьми освобождавшие Париж,

Сгноили жизнь на каторге в Сибири...

Так шиворот-навыворот текла

Из рода в род разладица правлений.

Но ныне рознь таила смысл иной:

Отвергнутый царями разночинец

Унес с собой рабочий пыл Петра

И утаенный пламень революций:

Книголюбивый новиковский дух,

Горячку и озноб Виссариона.

От их корней пошел интеллигент.

Его мы помним слабым и гонимым,

В измятой шляпе, в сношенном пальто,

Сутулым, бледным, с рваною бородкой,

Страдающей улыбкой и в пенсне,

Прекраснодушным, честным, мягкотелым,

Оттиснутым, как точный негатив,

По профилю самодержавья: шишка,

Где у того кулак, где штык – дыра,

На месте утвержденья – отрицанье,

Идеи, чувства – всё наоборот,

Всё «под углом гражданского протеста».

Он верил в Божие небытие,

В прогресс и в конституцию, в науку,

Он утверждал (свидетель – Соловьев),

Что «человек рожден от обезьяны,

А потому – нет большия любви,

Как положить свою за ближних душу».

Он был с рожденья отдан под надзор,

Посажен в крепость, заперт в Шлиссельбурге,

Судим, ссылаем, вешан и казним

На каторге – по Ленам да по Карам...

Почти сто лет он проносил в себе —

В сухой мякине – искру Прометея,

Собой вскормил и выносил огонь.

Но – пасынок, изгой самодержавья —

И кровь кровей, и кость его костей —

Он вместе с ним в циклоне революций

Размыкан был, растоптан и сожжен.

Судьбы его печальней нет в России.

И нам – вспоенным бурей этих лет —

Век не избыть в себе его обиды:

Гомункула, взращенного Петром

Из плесени в реторте Петербурга.

Все имена сменились на Руси.

(Политика – расклейка этикеток,

Назначенных, чтоб утаить состав),

Но логика и выводы всё те же:

Мы говорим: «Коммуна на земле

Немыслима вне роста капитала,

Индустрии и классовой борьбы.

Поэтому не Запад, а Россия

Зажжет собою мировой пожар».

До Мартобря (его предвидел Гоголь)

В России не было ни буржуа,

Ни классового пролетариата:

Была земля, купцы да голытьба,

Чиновники, дворяне да крестьяне...

Да выли ветры, да орал сохой

Поля доисторический Микула...

Один поверил в то, что он буржуй,

Другой себя сознал, как пролетарий,

И почалась кровавая игра.

На всё нужна в России только вера:

Мы верили в двуперстие, в царя,

И в сон, и в чох, в распластанных лягушек,

В социализм и в интернацьонал.

Материалист ощупывал руками

Не вещество, а тень своей мечты;

Мы бредили, переломав машины,

Об электрофикации; среди

Стрельбы и голода – о социальном рае,

И ели человечью колбасу.

Политика была для нас раденьем,

Наука – духоборчеством, марксизм —

Догматикой, партийность – оскопленьем.

Вся наша революция была

Комком религиозной истерии:

В течение пятидесяти лет

Мы созерцали бедствия рабочих

На Западе с такою остротой,

Что приняли стигматы их распятий.

И наше достиженье в том, что мы

В бреду и корчах создали вакцину

От социальных революций: Запад

Переживет их вновь, и не одну,

Но выживет, не расточив культуры.

Есть дух Истории – безликий и глухой,

Что действует помимо нашей воли,

Что направлял топор и мысль Петра,

Что вынудил мужицкую Россию

За три столетья сделать перегон

От берегов Ливонских до Аляски.

И тот же дух ведет большевиков

Исконными народными путями.

Грядущее – извечный сон корней:

Во время революций водоверти

Со дна времен взмывают старый ил

И новизны рыгают стариною.

Мы не вольны в наследии отцов,

И, вопреки бичам идеологий,

Колеса вязнут в старой колее:

Неверы очищают православье

Гоненьями и вскрытием мощей,

Большевики отстраивают стены

На цоколях разбитого Кремля,

Социалисты разлагают рати,

Чтоб год спустя опять собрать в кулак.

И белые, и красные Россию

Плечом к плечу взрывают, как волы, —

В одном ярме – сохой междоусобья,

Москва сшивает снова лоскуты

Удельных царств, чтоб утвердить единство.

Истории потребен сгусток воль:

Партийность и программы – безразличны.