Ханс Бринкер, или Серебряные коньки - Додж Мери Мейп - Страница 30

Глава XXIII. На суде

Можете мне поверить, что дочь хозяина уж постаралась и наутро приготовила мальчикам отменный завтрак. У мейнхеера Клеефа был китайский гонг, гудевший громче, чем целый десяток обеденных колоколов. Когда его противные звуки раздавались по всему дому, самые сонные постояльцы просыпались, как от толчка, и вскакивали. Но в это утро дочь хозяина не позволила бить в гонг.

— Пусть храбрые молодые господа поспят, — сказала она засаленному кухонному мальчику, — а когда они проснутся, мы их хорошенько накормим.

Пробило десять часов, когда капитан Питер и члены его отряда один за другим вразброд спустились вниз.

— Поздновато! — проворчал хозяин. — Нам давно пора в суд. Хорошенькая история для порядочной гостиницы! Но ведь вы на суде скажете правду, молодые господа? Вы скажете, что в «Красном льве» вы получили превосходный стол и комнату, не так ли?

— Конечно, — дерзко ответил Карл, — и, кроме того, мы наслаждались приятным обществом. Хотя соседи здесь делают визиты в довольно—таки неурочные часы.

Хозяин только посмотрел на него в упор и хмыкнул. Но его дочь оказалась более словоохотливой. Тряся сережками, она резко осадила Карла:

— Общество здесь, должно быть, не очень приятное, господин путешественник, раз вы от него сбежали!

— Нахалка! — тихонько прошептал Карл и деловито принялся осматривать ремни на своих коньках.

А кухонный мальчик, который подслушивал за дверью, приложив ухо к щели, скорчился от беззвучного смеха.

После завтрака мальчики пошли в суд при полиции вместе с Хейгенсом Клеефом и его дочерью. Мейнхеер Клееф в своих показаниях говорил больше всего о том, что вплоть до прошлой ночи в «Красном льве» никогда не было ни одного грабителя. Что касается самого «Красного льва», то это в высшей степени приличная гостиница, не хуже любой другой в Лейдене.

Мальчики поочередно рассказали все, что им было известно по делу, и опознали в арестанте, сидевшем на скамье подсудимых, того самого человека, который поздно ночью пробрался к ним в комнату.

Рассмотрев, что грабитель — человек среднего роста, Людвиг изумился: а он—то под присягой расписал его суду как громадного детину с широкими квадратными плечами и чудовищно тяжелыми ногами!

Якоб — тот клятвенно уверял, что проснулся от шума, который производил грабитель, стуча и ерзая ногами по полу. Но сразу же после его показаний Питер и остальные мальчики (очень жалевшие, что не передали всех подробностей своему заспанному товарищу) показали, что грабитель и пальцем не пошевелил с той минуты, как острие кинжала прикоснулось к его шее, и вплоть до той, как его, связанного по рукам и ногам, перевернули на спину для осмотра.

Дочь хозяина вызвала краску на лице у одного мальчика и улыбку у всех присутствующих на суде, заявив, что, «не будь вот этого красивого молодого господина (тут она указала на Питера), их всех зарезали бы в кроватях, потому что у этого ужасного человека был огромный блестящий нож, длинный, как рука вашей чести». И далее она уверяла, что «красивый молодой господин боролся изо всех сил, стараясь вырвать нож у грабителя, но он слишком скромен, дай ему бог здоровья, чтобы рассказывать об этом».

После того как общественный обвинитель закончил короткий допрос, свидетелей отпустили, а дело грабителя передали на рассмотрение уголовного суда.

— Мерзавец! — в ярости проговорил Карл, когда мальчики вышли на улицу. — Его надо сейчас же посадить в тюрьму. Будь я на твоем месте, Питер, я тут же прикончил бы его!

— Значит, счастье его, что он попал в менее опасные руки, — ответил Питер спокойно. — Кажется, его и раньше арестовывали по обвинению в краже со взломом. На этот раз ему ничего не удалось украсть, но он сломал крючок на двери, а это в глазах закона, насколько я знаю, приравнивается к грабежу. Кроме того, он был вооружен ножом, и это еще ухудшит положение бедняги!

— «Бедняги»! — передразнил его Карл. — Можно подумать. что он твой брат!

— Он и есть мой брат, да и твой тоже, Карл Схуммель, коли на то пошло, — ответил Питер, глядя Карлу прямо в глаза. — Нельзя сказать, что вышло бы из нас самих при других обстоятельствах. Ведь нас охраняли от зла с самого часа нашего рождения. Если бы этому парню счастливо жилось дома и родители у него были хорошие, быть может, он сделался бы прекрасным человеком, вместо того чтобы докатиться до преступления. Дай бог, чтобы суд не сломил его, а исправил!

— Да будет так! — горячо подхватил Ламберт.

А Людвиг ван Хольп устремил на брата взгляд, исполненный такой радости и гордости, что Якоб Поот, который был единственным сыном в семье, от всего сердца пожалел, что его маленький брат, давно погребенный в старой церкви в Бруке, не остался в живых и не подрастал теперь вместе с ним, Якобом.

— Хм! — фыркнул Карл. — Очень хорошо быть благочестивым и всепрощающим и все такое, но я от природы суров. Все эти прекрасные идеи скатываются с меня, как град… Впрочем, если и не так, никому до этого нет дела.

В этой неуклюжей уступке Питер угадал проблеск добрых чувств и, протянув Карлу руку, проговорил искренне и горячо:

— Слушай, братишка, давай пожмем друг другу руки и будем добрыми друзьями, хоть мы и не часто сходимся в мнениях!

— Чаще, чем ты думаешь, — угрюмо буркнул Карл, пожав руку Питеру.

— Прекрасно, — коротко отозвался Питер. — А теперь, ван Моунен, послушаем, что скажет Бен. Куда он хотел бы пойти?

— В Египетский музей, — ответил Ламберт, наскоро посовещавшись с Беном.

— Это на Брееде—страат. Ну, значит, в музей. Идем, ребята!

Глава XXIV. Осажденные города

— Вот эта площадь перед вами, — сказал Ламберт, шагая рядом с Беном, — очень красива летом, когда деревья на ней дают тень. Ее называют Руины. Много лет назад здесь стояли дома, а Рапенбургский канал—вод тот! — проходил посреди улицы. Ну так вот, однажды здесь, на канале, остановилась баржа, которая везла в Дельфт сорок тысяч фунтов пороха, и матросам вздумалось сварить себе обед на палубе. Но не успели они оглянуться, братец ты мой, как вся эта махина взорвалась. Погибло множество людей, и около трехсот домов взлетело в воздух.

— Как! — воскликнул Бон. — Неужели при взрыве разрушилось целых триста домов?

— Да, дружище. В то время отец мой был в Лейдене. Он рассказывал, какой это был ужас. Взрыв произошел ровно в полдень и напоминал извержение вулкана. Вся эта часть города запылала в одно мгновение. Вспыхнул огромный пожар, здания рушились, мужчины, женщины, дети стонали под развалинами. В город приехал сам король и, по словам отца, вел себя благородно: всю ночь провел на улицах, подбодрял тех, кто остались в живых и старались потушить пожар и спасти как можно больше людей из—под камней и обломков. По его почину, во всем королевстве собирали пожертвования в пользу пострадавших, и, кроме того, им выдали сто тысяч гульденов из казны. Это случилось в 1807 году. Если не ошибаюсь, в то время отцу было только девятнадцать лет, но он прекрасно все помнит. Среди убитых был и один его друг — профессор Люзак. В церкви Святого Петра в память его прибили доску, и, что всего удивительней, на доске изображен сам профессор в том виде, в каком его нашли после взрыва.

— Вот чудно—то! А что, памятник Бурхааву тоже находится в церкви Святого Петра?

— Не помню. Может быть, Питер знает.

Капитан очень обрадовал Бена, подтвердив, что памятник действительно там и мальчики, вероятно, смогут посмотреть его сегодня.

— Ламберт, — продолжал Питер, — спроси Бена, видел ли он вчера портрет Ван дер Верфа в ратуше.

— Нет, — сказал Ламберт. — Я могу ответить вместо него. Идти туда было уже поздно. Слушайте, ребята, просто удивительно, сколько Бен знает! Он уже успел так много рассказать мне из истории Нидерландов, что этого хватило бы на целый том. Держу пари, он знает назубок историю лейденской осады.