РАМ-РАМ - Костин Сергей - Страница 8

— А есть ли тогда разница между таким guest house и просто ночлежкой? — справился я.

Маша окинула меня взглядом. Не знаю, насколько она разбирается в таких вещах, но на мне была тенниска от Ланвена, джинсы от Гуччи, разумеется, не из Гонгконга, а на руке мой Патек Филипп 1952 года ориентировочной стоимостью 600 тысяч долларов. Я — не сумасшедший миллионер. Эти часы я получил, можно сказать, по наследству и опять забыл, хотя и собирался положить их перед отъездом в банковскую ячейку. Надо оставить их здесь — все равно обратно лететь через Тель-Авив, а в Индии мне вряд ли предстоит играть роль американского магараджи.

— Для тебя — никакой!

Это Маша мне ответила, впрочем, вполне миролюбиво. Похоже, в таких вещах она все же разбиралась.

— А Мейн Базар?

— Одна из главных торговых улиц Старого Дели, — Маша посмотрела на меня, как бы размышляя, стоит ли пытаться выразить словами то, что описанию не поддается. — Увидишь сам.

— Ну, я вообще-то в Дели бывал,

— Если бы в том районе, ты бы запомнил.

— Хорошо, поверю на слово. Так что в этом номере за шесть долларов в сутки?

— Ваш друг, — «ваш» относилось к нам с Лешкой, — был обнаружен, потому что он утром должен был выписываться. В таких заведениях постояльцев по пустякам — типа уборки — не беспокоят. Им, предположительно, просто нужен был номер, и туда поднялся какой-то служка. Который и обнаружил труп. Предположительно.

— Где, в какой позе, одетый, раздетый? Мы что-нибудь знаем с большей степенью определенности?

Маша обратила немой призыв о помощи к Лешке. Но тот только цыкнул зубом в знак полной неосведомленности и сделал очередной глоток.

— Понятно.

Если бы мои коллеги знали о происшествии больше, кто-то неглупый из них мог бы и сообразить, кто такие сведения теоретически мог бы предоставить. В Конторе такое не приветствовалось.

— И что у нас есть, кроме названия гостиницы?

Коллеги переглянулись — слов не последовало.

— Снова понятно.

— Дата! — встрепенулся Кудинов, как дремлющий на последней парте двоечник, который услышал вопрос про дважды два. — Тело обнаружили 10 ноября. Да, и еще известно, что Ромка въехал в страну 26 октября.

— То есть он пробыл в Индии две недели, — размышляя, произнес я.

— Я же говорил, вам предстоит работать с блестящим интеллектуалом, — заметил Лешка, обращаясь к Маше.

6

Мы расправились с деловой частью только к вечеру. Узнавать про убийство Ромки мне, в сущности, было нечего, так что мы сосредоточились на легенде. Отныне меня звали Юрий Фельдман, что удостоверялось уже слегка потрепанным израильским паспортом с единственной Шенгенской визой. Сделать это, как я подозреваю, было непросто, но путешествовать с паспортом без виз вообще так же неприлично, как выйти к гостям в шляпе, но без трусов. Хм, ну ладно — Фельдман, так Фельдман! Как и следовало предположить, посмотрев на полуиспанца и славянскую блондинку Машу, евреем в нашей новообразованной семье предстояло быть мне.

Вообще, в качестве транзитной страны Израиль одна из самых неудачных. При ежедневных терактах и перестрелках контроль документов, особенно в аэропорту, здесь драконовский. Однако по каким-то своим соображениям Контора на этот риск пошла, следовательно, наши документы были безупречными. В них даже стояли отметки о том, что мы с женой по той визе посетили Грецию.

— А как давно мы живем в Израиле?

— Год, — ответил Лешка. — Потому и язык еще толком не смогли выучить.

— Толком, это как? Мои познания в иврите ограничиваются словом «шалом». Ну, если не считать слов, которые стали международными, типа «кошер» или «потц».

— Потц, это на идише, — грустно сказала Маша. Видимо, она не так давно столкнулась с той же проблемой.

— Как известно, государственным языком Израиля скоро будет русский, — успокоил нас Кудинов. — Так что вам как выходцам из бывшего СССР загромождать свою память не пристало. А тем двадцати словам, которые я выучил здесь за два года, я вас научу. Больше вам и не понадобится.

Забегая вперед, знаете, какому выражению научил нас этот эстет? «Хэвель хаволим, кулой хэвель!» «Суета сует и всяческая суета». Вы бы стали учить это раньше, чем «спасибо» или «хлеб»? Кудинов стал и заставил нас!

К шести вечера мы с Машей про нашу вымышленную жизнь, включая совместную, знали больше, чем нормальный человек вспомнит сходу про настоящую. Мы жили в Москве, потом — в Штатах (это на случай, если мой английский покажется слишком хорошим). А потом перебрались в Тель-Авив, чтобы быть ближе к моей матери. Я был специалистом по компьютерам и работал в рекламном агентстве, а Маша пока сидела дома со старой больной свекровью.

— Я не понял только одного, — сказал я, когда мы сошлись на том, что все про себя уже знаем. — А что мы должны сделать? И зачем? И как?

Кудинов издал долгий мучительный стон. Так, должно быть, кричали истребленные в XIX веке морские коровы.

— Из трех твоих глупейших вопросов ответ у меня есть только на один. Вы должны выяснить, кто, как, зачем и почему убил Ромку. Зачем все это нужно установить, не знаю — дело темное. И уж тем более, как это сделать!

Но тебе ведь не впервой? У тебя ведь иногда и этого не было для начала.

— Это называется «ловля на живца», — нарушила вдруг молчание Маша.

И когда она это произнесла, я понял, что и сам это уже сообразил. Ну, что мы сможем выведать про Ромку сами по себе? Без связей в местной полиции, без контактов с нашими агентами — да и времени столько прошло! Наш главный шанс именно в этом: люди, убившие Ляхова, должны будут заинтересоваться и нами. Поэтому у каждого из нас такой же, как у Ромки, израильский паспорт. И мы, в принципе, должны попытаться побывать везде, где побывал он, наводя о нем справки и засовывая свой нос всюду, куда засовывал он. То есть, если Ромка наверняка старался быть как можно более незаметным, наша задача состояла в том, чтобы засветиться.

И, когда мы закончили, перед нами был вечер, и была целая ночь.

Выходить с виллы нам не рекомендовалось. Но они — ну, отцы-командиры там, в Ясеневском лесу — до сих пор плохо знали нас с Кудиновым!

7

Я все время говорю о том, как мы напиваемся с Лехой, и кто-то, наверное, предполагает в этом некое эпическое событие. Нет, мы просто разговариваем, время от времени пригубляя бокалы и время от времени эти бокалы наполняя. (Маша, скажу в скобках, к алкоголю не притронулась, чередуя кофе и минеральную воду. А потом — поскольку с рабочей частью было закончено, а возможно, из деликатности, чтобы дать поговорить старым друзьям, — поднялась на второй этаж.) Так вот, в этих бесконечных разговорах с Кудиновым, во время которых мы тщательно следим, чтобы язык не присох к гортани, есть два агрегатных состояния. Поймать себя на переходе из одного в другое — это когда одна нога уже занесена, но еще не поставлена на землю, — мне еще ни разу не удавалось. Лешке тоже! Мы с ним сошлись на том — мы оба обучались марксистско-ленинской, а в данном конкретном вопросе чисто гегельянской диалектике, — что это некий неуловимый переход количества в качество. Во всяком случае, в какой-то момент этот переход произошел и на той вилле в Герцлии.

Уточним еще один важный момент. Когда мы с Лешкой напиваемся, мы с ним не мычим и не пускаем слюну вожжой до пола. Мы оба церебротоники. Не мучая вас ненужными подробностями, просто скажу, что церебротоников, то есть людей, у которых жизненная энергия ушла преимущественно в нервную, в том числе мозговую, ткань, напоить очень сложно. Я, во всяком случае, начинаю умирать от алкогольного отравления гораздо раньше, чем пьянею. Зачем тогда вообще пить? Скажу! Алкоголь снимает ненужные стопоры, которыми мать-природа, заботясь о нашем выживании, снабдила нас сверх всякой меры.

Стопор, который у меня слетел первым, был очень рациональным. Эта мысль могла бы прийти и в мою кристально трезвую голову.