Я, пёс Барик - Непил Франтишек - Страница 6

А утром явились мальчишки. Целая ватага. Они собирают улиток. Ведь в некоторых странах улиток едят. И считают лакомством. Их даже разводят на специальных фермах. Моя улитка, увидав, что дело плохо, пустилась наутёк. Три метра в час! Самая большая скорость. Так можно спастись разве что от черепахи. Или от обыкновенного корыта.

— Лезь сюда! — крикнул я.

И она устроилась у меня между лапами. Мальчишки уже шуровали в нашем саду. Они, конечно, и мою улитку заметили. Стоят поодаль, подлизываются: «Барик, Барик, Баричек!»

Но меня не проведёшь.

— Пррочь! — проворчал я сквозь зубы. Их словно ветром сдуло. — Путь открыт! — тихонько сообщил я улитке.

Она выглянула из своего домика, глаза на лбу, нога — та самая единственная — дрожит от страха, сказала: «Спасибо!» — и поползла по своим делам.

А я сел и опять затянул свою песню, хотя луна ещё не взошла и на дворе стояло ясное утро. Я пел для улитки. Хотя знаю, что она объедает салат. У нас на огороде.

Я, ПЁС БАРИК, И ВЕРЕТЕНИЦА

Вот и наступил июнь, месяц «громкого крика». В июне мой хозяин прохаживается по саду и прикидывает, сколько будет сена. Мало или в самый раз. И чего ждать от погоды. Солнца или дождя. А потом, в один прекрасный вечер, он начинает ладить косу. А на следующее утро, тоже прекрасное, встаёт на рассвете вместе с курами и давай косить. Покосит немного и вдруг поднимает страшный крик.

Причин для крика много: например, я верчусь под ногами. Я убираюсь в сторонку. Тогда он вспоминает про муравьев. Понастроили муравейников, недолго об них и косу зазубрить. И будет не коса, а пила. А зачем ему пила? Потом хозяин ругает комаров. Кусаются. Потом ему становится жарко. А язык высунуть он не может — стесняется. Людям нельзя бегать, высунув язык, когда им жарко. Им это всё равно не поможет. Не то что нам, собакам. Потом у моего хозяина коса на камень находит. И тогда достаётся всем. Но больше всего крику перед самым обедом. Наверное, он от голода кричит. Всё ему не так. Но только хозяйка скажет: «Обедать», хозяин тут же становится добрым. Я, между прочим, тоже от обеда никогда не отказываюсь. Хозяин шагает к дому, я плетусь следом. «Ну, — думаю, — самый страшный крик уже позади! И вдруг — можете себе представить! — я замечаю на дорожке веретеницу, или, как её ещё называют, медяницу. Всё пропало! Самый страшный крик, оказывается, впереди. Целую неделю стояла жара, а тут, надо же, из своей норы вылезла эта самая веретеница! А это значит — тут я готов дать хвост на отсечение — польёт дождь! Непременно! И у моего хозяина промокнет сено. Значит, будет дождь, и гром, и молния! Громы и молнии будет метать мой хозяин. От злости. Мне в таких случаях лучше уносить ноги. Подобру-поздорову.

Веретениц люди знают, понимают, что они существа безвредные. Но тот, кто малость трусоват, бежит от них, словно увидел ядовитую змею. А она всего-то с мой хвост росточком и тощая, как куриная косточка. Зато цветом удалась! Бронзовая. И все-то она заранее знает: и когда заморозки начнутся, и когда дожди польют или жаркие дни наступят. Перед морозами она забивается в нору и спит там всю зиму. Норы у веретениц большие, и спят там двадцать, а то и тридцать веретениц. Спят спокойно, не вертятся. Соблюдают правила общежития.

Веретениц развелось бы на земле тьма-тьмущая. Ведь каждая веретеница откладывает по две дюжины яичек! Если б, конечно, никто их не трогал. Живут они — те, которые уцелели, — долго. Дольше, чем мы, собаки, раза в три. Они народ беззаботный и спокойный, а всем известно, что заботы и суета сокращают жизнь.

Но веретеницам тоже завидовать нечего. Каждый, кому не лень, так и норовит слопать её на завтрак. Или на ужин. Даже обыкновенная курица. Но вернёмся к сенокосу. Идём вместе с хозяином с работы, а на дорожке лежит веретеница. Я её увидал, расстроился и спрашиваю:

— Ты что же это вылезла? Значит, ждать дождя?

А она отвечает:

— Ждите. К вечеру. Теперь всю неделю будет лить. Без передышки. Я это давно чувствую.

— Ты что, — обозлился я, — не знаешь, как мой хозяин из себя выходит, если в сенокос дождь идёт? Не могла в своей норе подождать, пока он сено высушит?

— Кабы могла, то не стала бы вылезать, — обиделась веретеница. — Ты ведь не можешь в своей конуре усидеть, если чуешь почтальона? Или трубочиста? Вот и я перед дождём обязательно из норы выползаю.

Пришлось согласиться. Я пообедал и собрался было вздремнуть, вдруг слышу, кто-то топает. Я выскакиваю из будки, и что я вижу?! Бедняжка веретеница что есть мочи удирает, а за ней несётся соседский кот! Впрочем, какой там кот, недопёсок, а если точнее — недокоток. Цап! — и уже держит лапой!

— Бррысь! — кричу. — Отпусти сейчас же! Не то я тебя разорву!

Я пришёл в такую ярость, будто я вовсе не Барик, а по крайней мере дог — наш собачий великан.

А моя подружка веретеница вдруг захихикала:

— Хихи-хаха!

— Что это тебя разбирает? — обозлился я. — Ведь он тебе хвост оторвал!

— Хихи-хаха-ха! — не унимается она. — В том-то всё и дело, что у нас хвосты отламываются и опять вырастают. Так нас природа создала: схватит кто-нибудь за хвостик, мы его в зубах злодея оставим, а сами удерём. Что нам хвост? Он у нас новый вырастет. Лучше старого. Вот какие мы хитрые.

— Хороша хитрость! — ужаснулся я. — Когда мне хвост прищемят, я ору, будто меня режут, а тебе совсем оторвали — и ты ещё радуешься. Ну и чудаки вы, змеи!

— А мы вовсе не змеи. Мы из семейства ящериц. У всех ящериц новые хвосты вырастают. Заведи и ты себе такой хвост, дольше жить будешь.

— Нет уж. Что-то не хочется. Нам хвост нужен. Мы им виляем туда-сюда, туда-сюда, когда друга видим. Как, по-твоему, головой мне, что ли, вертеть, когда хозяина встречу? У меня для этого хвост есть!

Тут как раз из дому вышел мой хозяин. Он обтёр жир с подбородка и поправил одеяло под мышкой. Ясно! Идёт вздремнуть после обеда.

И вдруг взглянул на небо! Что тут было! Он кричал и топал ногами. И метал громы и молнии. Потом схватил грабли и кинулся к своему сену.

Я поскорее забрался в конуру и сделал вид, будто сплю. Если перед дождём попадёшь кому-нибудь под ноги, непременно хвост отдавят. Что за радость? Я ведь собака, а не веретеница и не ящерица, у меня новый хвост не вырастет.

Я, ПЁС БАРИК, И МОЙ КРОТ

Вот и наступил июль, месяц «собачьей стойкости». В июле все говорят о нас с восхищением. Потому что перед такой жарой, как стоит в июле, устоять можем только мы, собаки. Про обычную погоду люди говорят: тепло; когда становится тепло, они говорят: жара; а в жару у людей уже нет слов. Ещё люди говорят: «собачий холод», значит, можно сказать и «собачья жара»? Собачьей жары, кроме собак, вынести никто не может. Я и то лежу, высунув язык, и тяжело дышу. И немножко завидую кроту. Ему-то под землёй не жарко. Но вы слыхали когда-нибудь о том, что крот — стойкий? Я тоже не слыхал. И всю жизнь провести в темноте мне совсем неохота. Вообще-то к жизни под землёй надо приспособиться. У нас, у собак, например, ноздри, как и положено, в носу. А у крота — под носом! Чтобы земля не набивалась, когда он её носом роет. Лапки у него короткие и широкие. Как лопаты. Лежит крот на брюшке, лапками копает, носом помогает. У меня лапы длинные, лёжа не много наработаешь. Зато, когда мне скажут «дай лапку», я даю, а крот не может, как бы ни старался. Правда, его об этом никто не просит. Насколько мне известно. Понимают, что дать можно только длинную лапу. Лапы у крота маленькие.

Крот добывает себе пропитание только в своих подземных коридорах-переходах. Трижды в день делает обход и съедает всё, что попадётся. Жуков, червяков, букашек.