Шпоры на кроссовках - Верещагин Олег Николаевич - Страница 28

– Он назвал меня немногоумным, – объявил Филипп.

– Ну, я не могу с ним полностью не согласиться, – вздохнул Антонин.

– Тебя я тоже убью, – пообещал Филипп. – Потом. Когда прогоним персов.

– Хорошо, хорошо, – согласился Антонин. Видно было, что обещают ему это уже не в первый раз. – Если ты Николай, – обратился он к Кольке, – то ты не можешь не быть эллином.

– Я македонянин, – ляпнул Колька. Но, как ни странно, это неожиданное заявление смягчило греческих мальчишек. Филипп что-то буркнул и махнул рукой, а Антонин улыбнулся:

– Ты из людей Александра[12]? Бежал от персов?

– Он лазутчик, – уже неуверенно вклинился Филипп.

– Слушайте, – сердито сказал Колька, – если вы мне развяжете руки, то развязывайте. Но предупреждаю, первое, что я сделаю – расшибу табло этому бритому под ежик. А если хотите меня зарезать – то хватит болтать, режьте!

"Ой, что я говорю!" – успел ужаснуться Колька. Но Антонин, достав из-под своей накидки такой же, как у Филиппа, нож, вопросительно посмотрел на мальчишку-спартанца:

– Он будет драться с тобой, если я его развяжу, потому что ты его оскорбил. Так как?

– Не порть ремень. Развяжи, – посоветовал спартанец и, отложив нож, встал, сбрасывая плащ. Сжал кулаки, поднял их и шире расставил ноги.

– Боксер, блин, – Колька сел, чтобы Антонину удобнее было освободить руки, а ноги развязывал сам. – Только и умеешь, что со спины прыгать?

Ему ХОТЕЛОСЬ драться, хотя противник выглядел очень серьезно. Колька поднялся на ноги и, отшвырнув рубашку, принял стойку, как на занятиях по самообороне.

– Погодите! – Антонин встал между ними, разведя руки. – Договоритесь, как это завещано богами, чтобы все было по чести. Будете бороться, драться на кулаках или предпочтете панкратий[13]?

– Все равно, – Филипп презрительно повел бровью. – Пусть выбирает.

– Что еще за панкратий? – опешил Колька

– Он не знает панкратий, – не ответил на вопрос Антонин. И посоветовал снова обернувшись к Кольке: – Выбери просто борьбу.

– Пусть борьба будет, – согласился Колька. Филипп поднял лицо и руки к небу и сказал торжественно:

– Я буду бороться честно, свидетели боги, – и принял уже другую стойку, хорошо знакомую Кольке по телечемпионатам, когда выступали "классики" -борцы. Сам Колька, чувствуя себя неудобно, тоже обратился к небу. Он усердно занимался самообороной, но знал не так уж много приемов – только те, которые показывал преподаватель ОБЖ: как освобождаться от захватов, как блокировать удары, как проводить броски… И все-таки отступать не хотелось. И никакой дрожи Колька в себе не чувствовал.

Спартанец заскользил навстречу плавным, мягким шагом, чуть шевеля пальцами рук, пригнувшись. Колька, собственно, не знал, что надо делать – нападать первым на самообороне не учили. Поэтому он ждал, тоже чуть пригнувшись, в голове была жуткая каша из того, что надо делать. Но буквально за миг до этой особо дружеской спортивной схватки, когда Колька уже не мог выносить напряжения и готов был броситься на противника первым, а там будь что будет, раздался вопль Антонина:

– Оставьте это, мидяне!

"Поехали" – обреченно и в то же время с каким-то удовлетворением подумал Колька, увидев, как Филипп опустил руки и длиннющим прыжком метнулся к ножу, крикнув Антонину – тот свой уже выхватил:

– Бежим!

– Поздно! – лицо эллинского мальчишки исказилось.

Теперь и Колька увидел тех, кого так испугались эллины. Вдоль деревьев с двух сторон подкрадывались низкорослые чернобородые люди в яркой одежде, с небольшими щитами за спиной и обнаженными короткими мечами. Их было четверо, но еще двое – верховых, на тонконогих лошадях под разноцветными попонами – маячили подальше, держа в руках веревки.

Увидев, что они обнаружены, мидяне с протяжным улюлюканьем бросились вперед уже не пытаясь скрываться. Колька успел лишь заметить, как Филипп с криком: "Эгой!" – швырнул в лицо одному из врагов свой плащ, а после этого сильный толчок сшиб Кольку с ног, в нос ему ударил непередаваемый запах пота и грязной ткани.

Мальчишку спасло то, что налетевший на него мидянин не собирался его убивать. Приставив слегка искривленный меч к горлу Кольки и что-то прохрипев, он левой рукой начал разматывать веревку, уверенный, что теперь жертва никуда не денется.

Пожалуй, дня три назад Колька и в самом деле замер бы в ужасе. А сейчас его охватила злость. И от этой злости он увидел, что мидянин ниже его ростом, меньше весит, не такой массивный – не здоровее какого-нибудь шестиклашки из колькиной школы. И, наверное, плохо кормленый.

Не пытаясь схватиться за лезвие, Колька оттолкнул от себя кулак с рукоятью меча и, забросив ногу на горло устроившегося на груди мидянина, простым броском скинул его с себя – тот не имел ни малейшего представления о борьбе и полетел кувырком, а Кольке запомнились его изумленные глаза. Мальчишка вскинул вторую ногу, продолжая удерживать выронившего оружие врага на земле – и треснул его пяткой в пах, от чего мидянин вскрикнул и отключился. Колька окончательно спихнул его с себя и вскочил.

Впрочем, только за тем, чтобы упасть снова – от сильнейшего рывка аркана, накинутого ему на плечи. Он успел увидеть оскал зубов в бороде заарканившего его всадника, а через миг позади всадника на седле оказался Филипп, мелькнул кинжал – раз и другой – и веревка ослабла.

– Ушел, разрази его гром! – послышался голос Антонина, и Колька, неловко поднимаясь, увидел, как тот со злостью и очень сильно метнул подхваченное с земли короткое копье вслед мелькнувшему за деревьями второму всаднику. Все четверо пехотинцев лежали на земле неподвижно, у одного в животе Колька увидел вогнанный до рукояти его собственный меч, у другого была неправильно-далеко откинута назад голова, торчала черная борода. – А все-таки отбились, – Антонин подошел к Кольке и помог освободиться от аркана. – Они хороши вшестером на двоих, а трое – им уже много… Тебя не иначе, как послали боги, македонянин-Николай.

– Воняют, как козлы, – сказал Филипп, подходя с мечами в обеих руках. – Надо уходить. Быстро. Этот приведет своих.

– Да, уходим, – спохватился Антонин, взвесил щит на руке, поморщился: – О небо, какой легкий… Вот, держи, Николай, – и он подал Кольке один из подобранных мечей, а сам вооружился вырванным из мертвого тела, хладнокровно на него наступив и дернув.

– Не умею я им пользоваться, – отозвался Колька, поднимая свою рубашку. Его начала колотить дрожь. Филипп, деловито рывшийся в седельных сумках всадника, хмыкнул, а глаза Антонина полезли на лоб:

– Ты – сын свободного человека и свободный человек – не умеешь владеть оружием?!

– Может он беглый раб, – заметил Филипп, но тут же вздохнул, подошел к Кольке и положил ладонь ему на плечо: – Прости мой язык. Ты смелый. Хотя и врал, что не знаешь панкратий, я такого приема не видел.

– Кстати, – заметил Антонин, с неподражаемым хладнокровием подходя к вырубленному Колькой мидянину и нацеливаясь ему в горло, – добьешь его сам?

– Пусть живет, – Колька с трудом справлялся с пляшущей челюстью. – А про оружие… это… я имел в виду – у нас в Македонии мечи длиннее. Мне непривычно, короче.

– Это правда, – заметил Филипп, – я видел их мечи. А мидянина надо убить.

– Если он в моей власти – пусть живет, – твердо сказал Колька. Антонин пожал плечами:

– Милосердие к врагу – причуда богов… Как знаешь, Николай. Но меч все-таки возьми.

"Вернусь домой – запишусь в военный клуб, – решил Колька, взвешивая в руке трофей. – А то что за фигень – винтовку дали – не знаю, что с ней делать, меч сунули – та же заморочка…"

– Пацаны, – решился он, – только не удивляйтесь. Я когда убежал – я головой стукнулся… сильно. Какой сейчас год?

– Первый, – без особого удивления отозвался Антонин. – Первый год семьдесят пятой Олимпиады[14].