Шпоры на кроссовках - Верещагин Олег Николаевич - Страница 10

Колька молчал. Он не знал, что говорить. Наступил тот самый момент, когда открыть рот – значило либо врать напропалую, либо записаться в сумасшедшие.

– Может быть, ты и правда из Вавиловска, с улицы Индустриальной недалеко от педагогического института? – вкрадчиво спросил Виттерман. И, подойдя к Кольке, коленом коснулся его джинсов: – Что за брюки, как они называются?

– Дж… – Колька кашлянул. – Джинсы…

– А, ковбои и Дикий Запад! Может быть ты не русский, а американский шпион? – пошутил Виттерман. – Да у тебя и часы есть? – и он ловко вывернул руку мальчишки.

– Пустите! – вскрикнул Колька, но у немца казались железные пальцы. Впрочем, он не собирался крутить руку Кольки, он только сдернул часы и отпустил его. Потирая запястье, Колка сжался на стуле, а Виттерман перевернул часы со словами:

– Я никогда не видел хороших русских… – и осекся. Увидел циферблат. Несколько раз мигнул, вернул часы Кольке и вновь отошел к столу:

– Джинсы. Странная обувь. Часы, сделанные в Гонконге – на английской военной базе, захваченной японцами… и очень интересные часы. Они электрические?

– Электронные, – всхлипнул Колька.

Виттерман больше ничего не успел спросить – дверь открылась, в неё вошел здоровенный краснолицый офицер – на ремне болталась каска, под мышкой он нес автомат, грубые сапоги покрывала грязь, на груди болталась похожая на банан бляха с орлом. Офицер тут же выдул полграфина из горлышка и быстро, зло, словно гавкал, заговорил с Виттерманом, который морщился и одновременно так же быстро одевался, потом выскочил в коридор, заорав там: "Вилли!" Вошел обратно он вместе с тем желтоволосым автоматчиком. Все трое немцев трещали и лаяли одновременно, их речь стегала по ушам, вдобавок у Кольки разболелась голова. Виттерман гортанно объяснил что-то автоматчику, тот кивал. Потом Виттерман побежал по коридору, в котором уже сгущался сумрак, а здоровенный офицер, тоже выходя, вдруг ударил Кольку в ухо – просто так, походя, но с такой силой, что мальчишку швырнуло в угол вместе со стулом, а в ухе словно разорвался пузырь с горячей водой, и оно перестало слышать. Пришел в себя Колька от того, что автоматчик с руганью поднимал его на ноги, но всё равно ещё два раза упал – уже в пустом коридоре, желтоволосый вздергивал его, награждая пинками. Около лестницы Колька уже настолько пришел в себя, что смог удержаться на ногах, хотя немец очень старался спихнуть ногой – и тот разочарованно ворча, забухал ботинками следом.

А потом… потом Колька не сразу понял, что произошло. Немец сзади вдруг коротко охнул и скатился мимо – вниз, едва не свалив мальчишку… Оцепенев, Колька увидел, как он каким-то комком свернулся на полу у лестницы – торчал в сторону автомат, а все остальное в темноте казалось единой массой, слитной и неживой. Цепляясь за перила, Колька обернулся и увидел своего недавнего конвоира – бледный – лицо прямо в белело в полутьме – он стоял двумя ступеньками выше, держа в руке – в одной, как шпагу – свою винтовку с примкнутым плоским штыком. Губы словака шевелились. Беззвучно, но когда Колька в страхе пятился, то расслышал:

– Не надо… хорошо… хорошо… – и словак, протянул руку, взял мальчика за плечо. Снаружи слышались команды, взревывали два мотоцикла, топали ноги бегущих: – Хорошо, хорошо, – повторил словак и прижал Кольку лицом к форме, пахнувшей табаком и потом. – Сын, мой сын… похож, – бормотал словак. Война – чужая, за чужое… мы не хотим… – внезапно он отстранил Кольку и строго сказал: – Идем. Быстро идем. Надо.

Внизу лестницы Колька зажмурился и перескочил через немца. Второй словак – часовой, – сидел у стены со связанными руками и ногами, во весь лоб у него расплывался синячище, и он что-то сердито сказал своему товарищу. Тот отмахнулся и зазвенел ключами. Колька прислонился к стене. Боль в затылке слилась с болью в ухе и болью – только что возникшей – в животе. От страха, со стыдом понял Колька. Ему в самом деле было страшно – ещё страшнее, чем раньше. Может быть, потому, что совсем рядом лежал убитый человек? Плохой, жестокий, убийца враг… но человек, и у него были желтые волосы, и лет ему было немногим больше, чем Кольке…

Словак наконец справился с ключами, скрипнула дверь. Изнутри, теперь уже абсолютно полной тьмы, Колька услышал Алеся:

– Уже? – и голос дрогнул.

Вот именно в этот момент Колька "включился" – перестал быть перепуганным и потерянным статистом в роли " без слов " и превратился в обычного авторитетного и ответственного Кольку Вешкина. Просунувшись сбоку от подыскивавшего слова солдата, он зашипел:

– Прыгай сюда, не тормози! Я со всеми договорился, нас выпускают!

Он "мел пургу" сознательно, чтобы подбодрить себя. Вряд ли Алесь понял сказанное, но общий смысл уловил верно и, вскочив, прыжками поднялся прыжками. Мазнул взглядом по словакам, тут же проскочил к убитому немцу и завозился, снимая с него оружие. Колька отвернулся к конвоиру, запиравшему дверь.

– Послушайте, а как же вы? – вырвалось у Кольки. – Вам тоже надо уходить. Сейчас, пока ночь!

– Нет, нет, – отмахнулся конвоир, – нельзя. Нельзя уходить. Дома швабы убьют наших. Сейчас, – он криво усмехнулся, – плохо, у кого есть дом. Вы уходите, мы придумали – как… Ты на моего сына похож, – повторил словак то, что уже говорил и коснулся волос Кольки, – так похож…

– Никол, – Алесь подскочил сзади, – не стой, бери вин, – и ткнул стволом автомата в винтовку связанного солдата. Тот закивал, поняв жест, а говоривший по-русски сам поднял оружие и протянул Кольке вместе с поясом, увешанным подсумками:

– Да, да, надёжнее… больше верят, – и, пока Колька опасливо возился с длинной и тяжелой винтовкой, с незнакомым поясом, обратился к Алесю: – Ты партизан. Ты скажи своим – только быстро скажи! – что швабы доложили, где завтра дневка. Они сделают засаду. Они и местная полиция, нам не верят, не берут. Бегите, спешите.

– Ох ты! – разукрашенное лицо Алеся скривилось в гримасе. – Скорей, Никол, скорей… Иди ты не со мной?

– С тобой, куда мне ещё, – вздохнул Колька. – А как нам отсюда выбираться?

– Я выведу, – торопил словак, – скорей же!

Мальчишки, дыша в затылок друг другу, поспешили за своим проводником в другую сторону по коридору, который свернул и кончился низенькой дверью черного хода. Словак ловко поддел отомкнутым штыком гвозди в заколачивавших дверь крестом досках – так, чтобы не погнуть, у Кольки возникло ощущение, что дверь вышибли снаружи сильным ударом. Выглянул и, что-что прошептав, пожал руки мальчикам:

– То ход в сад, пояснил он еле слышно, – а там…

– Знаю, пять лет тут отучился, – так же шепотом ответил Алесь. – Спасибо, дядя. Бросайте вы все Гитлера, верное дело…

Словак только усмехнулся печально и подтолкнул обоих мальчишек в глухую темноту сада. Бесшумно закрылась дверь.

– Хороший дядька, – выдохнул Алесь, – зря остался…

– У него же семья, – возразил Колька, удобнее перехватывал винтовку – уверенности она не прибавляла, скорей пугала.

– У всех семьи… Пауля он бы ещё обманул, Пауль дурак. А Виттерман ни в жизнь не поверит, чтобы ни плели… эх, ладно. Побежали, только тише ступай и беги ровно за мной. Тут близко до околицы.

И он совершенно беззвучно, пригнувшись, словно уплыл в темноту между ещё более черными силуэтами деревьев. Колька поспешил за ним следом, стараясь не упускать из виду спину единственного хоть как-то знакомого ему сейчас человека…

Узкую речку, почти закрытую нависавшими с обоих берегов ветвями ив, мальчики перебрели вброд, и под этими самыми ивами уселись на песчаном пляжике. Алесь, придерживая локтем автомат, долго и жадно пил из реки прямо у своих ног. Колька переводил дух после утомительного слепого бега, лежа на спине – даже холод песка не ощущался.

– Давай быстро думай, как дальше будешь, – Алесь оторвался от воды, вытирая ладони подолом рубахи. Лицо он вытирать не стал, осторожно промакнул и, кривясь, нехорошо обругал всех немцев. Тут рядом тропка одна- аккурат к нашим, про неё меня фрицы пытали. Я туда пойду. Но тебе, наверное, к своим надо? Они далеко?