Однажды в Америке - Грей Гарри - Страница 47

Я был залит виски, и люди брезгливо уступали мне дорогу. Какой-то пацан крикнул мне вслед:

— Эй, мистер, от тебя воняет, как от пивного бара и пивоварни вместе взятых!

Ноги или сердце вели меня? Прежде чем мне это стало ясно, я уже стучал кулаком по мраморной стоике справочного бюро вокзала Грэнд-Сентрал.

— Когда ближайший поезд на Голливуд? — завопил я. У меня появилась безумная идея сесть в поезд и отправиться туда.

— Через тридцать пять минут, — ответила испуганная девушка.

— Какой путь? — пролаял я. Она сказала. Я вышел взглянуть. Прямо впереди меня в сопровождении двух нагруженных багажом носильщиков в красных кепи шли, держась за руки, Долорес и какой-то мужчина. Это чуть не стало причиной моего конца. Весь мир вдруг обрушился на меня. Не помню, как я добрался до отеля. Когда я пришел в себя, то обнаружил, что лежу на своей кровати в верхней одежде и в ботинках. Рядом на стуле стояла литровая бутылка виски. Я был жалким, несчастным человеком. Мой мир рухнул, а с ним рухнуло все, чем я мог еще дорожить. Я был полон терзаний. Теперь я все понимал как надо. Я был швалью, ист-сайдской швалью. На меня снова накатил приступ жалости к самому себе, и я жадно припал к бутылке с виски.

Через некоторое время я выпил уже столько, что впал в прострацию и пришел в себя только много часов спустя. Можно было заранее предположить, что виски только усилит мою страсть к Долорес и мою опустошенность. Я вновь попытался оказать сопротивление своей страсти. К чему эти страдания? Неужто я не смогу отшвырнуть ее прочь? Я, крутой — круче некуда, Башка, ист-сайдский громила, буду вести себя как больной от любви школьник? Лучшее противоядие — другая женщина. Да, надо подцепить какую-нибудь симпатичную куколку и забыть об этой суке Долорес.

Я принял ванну, тщательно оделся и вышел на улицу Бродвей был залит светом ночных огней; на нем находился целый миллион прекрасных женщин, и многие призывно мне улыбались, но ни одна из них не была Долорес.

Глава 21

На Пятьдесят второй улице я зашел в ночной бар, который мы время от времени посещали. Усевшись за отдельный столик в дальнем конце зала, я заказал бутылку виски. Как всегда, за пианино сидела Элен. Она исполняла печальные песни о разбитой любви, и от этих песен тоска в моей груди становилась сильней и сильней. Я пил виски прямо из бутылки и в пьяном оцепенении слушал обжигающий, с хрипотцой, жалующийся голос Элен, протяжно выстанывающий слова песни о неразделенной любви. К моему столику подошла симпатичная девушка, подсела ко мне и с улыбкой сказала:

— Привет, красавец-мужчина. Ты выглядишь совсем одиноким. У меня на глазах выступили слезы.

— Разве ты Долорес? — рыдающим голосом спросил я. — Мне нужна только моя Долорес.

— О, ты тяжело их воспринимаешь, — сказала она.

— Ты о чем? — сдерживая рыдания, — спросил я. Об этих блюзовых мотивах.

— Ты страдаешь от любви, правда? Расскажи мамочке все об этой Долорес, малыш. Тебе сразу станет гораздо легче.

Она была славная и симпатичная. Она потрепала меня по руке и жестом велела официанту принести ей стакан. Подойдя к нам со стаканом, он что-то прошептал ей на ухо, и она посмотрела на меня с особым интересом. Налив виски себе и мне, она с дружелюбной улыбкой произнесла:

— Значит, ты и есть Башка. Ты верно?

Я равнодушно пожал плечами.

— А знаешь, — сказала она, — я работала официанткой во многих барах и поняла, что так оно и есть.

— Что так и есть?

— Что вы, крутые парни, всегда в чем-то очень уязвимы. Вы ужасно сильно привязываетесь к женщине, к лошади, к собаке, к ребенку, к матери или к кому-нибудь еще. Просто поразительно, как вы умеете привязываться.

— Поразительно? Разве мы не люди? — прохныкал я. Она потеребила мою руку и виновато улыбнулась.

— Я имела в виду совсем не это. Я хотела сказать, что это странная, но очень славная особенность.

— Да, но я совсем не славный. Я — скотина. Я пытался изнасиловать девушку свою девушку. — Я начал стучать кулаком по столу и громко причитать: — Я дрянь! Я вонючка! Я ублюдок!

Слезы жалости к самому себе хлынули у меня из глаз и полились в мой стакан с виски. Я больше не мог сдерживать себя и зашелся в рыданиях.

— Ш-ш-ш, успокойся, пожалуйста. Люди смотрят, — прошептала она.

— Оставь меня в покое. Мне нужна только моя Долорес, — простонал я.

— Да ты и впрямь ужасно расстроен. Прости меня, — сказала она и обиженно удалилась.

— Эй, Башка, возьми себя в руки, — произнес знакомый голос. Это была Элен. Я не знаю, как долго она сидела рядом и наблюдала за тем, как я плачу. Она вытерла мне лицо салфеткой.

— От алкоголя и меланхолических песен тебе будет только хуже. Они, словно ветер, лишь раздувают сжигающий тебя огонь. Ты неплохо поплакал, а теперь тебе надо погасить то, что жжет тебя изнутри. — Она потрепала меня по щеке. — Ты сам знаешь, что здесь может помочь симпатичная девочка. Я удивлена, что ты в таком состоянии. Хочешь, я подыщу тебе прелестную крошку?

— Нет, — пробормотал я. — Я справлюсь сам.

— Тогда лучше иди, подыши свежим воздухом. Оттого что ты болтаешься здесь, тебе может стать только хуже.

— Да, — пробормотал я. Не глядя, я достал из кармана купюру, швырнул ее на стол и вышел из бара:

Когда я двинулся вдоль по улице, ко мне пристроилась какая-то девушка. Улыбнувшись, она сказала:

— Добрый вечер, мистер. Ищете, где бы хорошо провести время?

— Ты Долорес? — спросил я. Она улыбнулась и понимающе кивнула:

— За десять долларов я буду для вас вашей Долорес.

Она подхватила меня под руку и отвела к себе, в небольшой отель на Сорок седьмой улице.

В ее объятиях я вновь разрыдался:

— Долорес, Долорес, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя!

Воображая, что нахожусь с Долорес, я занимался любовью с десятидолларовой заменой. Но после, когда я заплатил ей больше, чем она просила, я почувствовал себя совершенно разбитым. Я ушел от нее, испытывая отвращение к самому себе за то, что осквернил воспоминания о Долорес.

Я выглядел растрепанным и помятым, когда следующим утром появился в нашей комнате у Толстого Мои. Мой приход прервал общий разговор присутствующих, и я подумал, что речь шла обо мне.

— А мы только что вспоминали тебя, Башка, — насмешливо улыбнулся Макс.

Значит, я был прав — они обсуждали меня. Обсуждали за моей спиной.

— Что же вы вспоминали? — проворчал я.

— Ты выглядишь как жертва кота, поигравшего в кошки-мышки, — сказал Косой и с глупой ухмылкой описал вокруг меня круг, демонстративно разглядывая со всех сторон. — Да и пахнешь ты, как вполне дозревший, — добавил он и начал громко принюхиваться. Меня это начало раздражать, и я зло посмотрел на него.

— Кончай паясничать, Косой! — рявкнул Простак.

— Отвяжись от Башки, — с упреком добавил Макс и взглянул на меня с сочувственной улыбкой. — Ты был вчера вечером в забегаловке на Пятьдесят второй улице?

— И что? — спросил я.

— Вот. Это вернула Элен. — Он протянул мне тысячедолларовую купюру. — Она сказала, что ты оставил ее на столе. Ты был не в себе и рыдал о какой-то девке.

Я ничего не ответил. Голос Макса стал мягче.

— Она сказала, что у тебя неразделенная любовь, — сочувственно произнес он.

— Я был пьян, — ответил я.

— Она забыла имя этой девки, — добавил Косой. — Кто-нибудь, кого мы знаем?

— Слушай, Косой… — зарычал я.

— Заткни пасть, Косой, — посоветовал Макс. — У Башки неразделенная любовь. Ну так что? Значит, такая у него судьба.

Он налил мне двойное виски. Я выпил, и мне стало немного лучше. Я сел к столу, и Макс налил мне еще. После второй порции мой взгляд на мир изменился, и я улыбнулся Косому. Он хлопнул меня по спине.

— Башка, ты ведь знаешь, что я всего лишь шутил, — извиняющимся тоном сказал он.

— Да, так мне и надо. Я действительно прошлой ночью вел себя как идиот.

— Она, наверное, красотка? — осторожно улыбнулся Косой.