Однажды в Америке - Грей Гарри - Страница 14

Но самое большое удовольствие мне доставляла библиотека. Я завалил себя книгами. С их помощью я посетил все страны мира и даже другие миры — Луну, Марс, прочие планеты. Я летал на самолете и погружался на дно океана. Я становился пиратом, миссионером, гонщиком, монахом, министром, раввином. Я был и хирургом, и его пациентом. Я побывал надменным богачом и простолюдином, королем и нижайшим из его подданных. Я попадал в любое место и превращался в любого человека. Я находился на Горе вместе с Моисеем и заглядывал через его плечо, когда он, сидя на камне, записывал свои десять заповедей. Спускаясь вниз, мы с ним обсуждали, каким образом их лучше донести до людей, и я восхищенно охал, когда он рассказывал мне историю, которую приготовил для народа. Я сидел у ног Иисуса вместе с его учениками и с благоговением внимал словам его проповедей, направленных на исправление всех людей. Я помогал ему заносить крест на Голгофу. Мое сердце обливалось кровью, когда в его тело вгоняли гвозди и лицо его искажалось от боли и муки. И я видел, что, начиная с тех времен и поныне, в каждом поколении есть люди, не верящие в прогресс и истинность учения Христа, которые торгуют его именем, искажают смысл его слов, снова и снова распинают его ради своих эгоистичных интересов. И есть другие люди, несчастные или обиженные, которых поощряют использовать этот искаженный страданиями облик Иисуса в качестве идола, заполняющего пустоту их жизней. Как средство борьбы с их неврозами. Это наводило меня на грустные размышления.

В день моего освобождения меня вызвал к себе раввин и прочел мне свою последнюю проповедь: «Как должен себя вести хороший еврейский мальчик». Проповедь влетела мне в одно ухо и сразу же вылетела через другое. В заключение он улыбнулся, похлопал меня по спине и сказал:

— Тебя ждет сюрприз. За тобой приехал друг, чтобы отвезти тебя домой. Он ждет на улице.

Пытаясь сообразить, кто бы это мог быть, я весело выскочил из здания. Облокотившись на черный сверкающий «кадиллак», дымя сигарой и широко улыбаясь, передо мной стоял Большой Макс. Несмотря на то что мы выросли вместе и он был моим ближайшим товарищем со времен нашей учебы в «суповой» школе, сейчас он показался мне почти чужим человеком. Наверное, в этом были виноваты восемнадцать месяцев, которые мы провели врозь. Макс совсем не походил на прежнего себя. Он здорово вырос и был уже выше ста восьмидесяти пяти сантиметров. Он действительно стал большим. У него были широкие, мощные плечи и поджарое тело спортсмена. Наверное, он до сих пор интенсивно тренировался. Он хитро смотрел на меня своими темными блестящими глазами и заразительно улыбался, показывая ровные белые зубы.

— Башка, старик, здорово вновь тебя увидеть. Как ты тут? — сказал он, протягивая руку и пожимая мою с силой тисков. Меня охватило чувство теплого, радостного замешательства. Я так же широко улыбнулся в ответ и сказал:

— У меня все в порядке. Ты здорово выглядишь, Макс.

— Ты тоже неплохо выглядишь, Башка. Я еле узнал тебя. Ты почти с меня ростом и нарастил очень даже неплохие плечи. Много тренировался здесь, за городом, да?

— Если точнее, то много работал. Работа удерживает от плохого поведения. Мы с тобой что, организовали общество взаимообожания, а, Макс?

Мы рассмеялись. Он распахнул дверь «кадиллака». Садясь рядом с ним в автомобиль, я чувствовал себя важной персоной. Макс умело развернул машину и погнал ее по гравийной дороге.

— Макс, откуда у тебя такая машина? — спросил я.

— Эта машина досталась мне вместе с похоронным бюро, — ответил он и несколько небрежно протянул мне сигару.

Я откусил кончик, выплюнул его в окно и закурил. Сделав несколько затяжек, я взглянул на этикетку. Это была «Корона-Корена»!

— Я ведь писал тебе, что мой дядя сыграл в ящик?

— Да. Но не сообщил, от чего.

Макс плюнул в окно:

— Рак печени.

— Очень плохо. Он был славным стариканом.

— Да, он был отличным парнем. Он оставил мне свое дело. Я вступлю во владение, когда мне исполнится двадцать один.

— Ты станешь большой шишкой, имея такое дело, правда, Макс?

— Да. — Макс с улыбкой глянул на меня. — Мы все будем большими шишками. Мы ведь остались партнерами? Ты, я, Косой и Простак.

Я был потрясен.

— Ты собираешься взять нас в долю?

— Да.

Я откинулся на спинку. Мне было спокойно и уютно. Я лениво размышлял о том, что Макс всегда был самым щедрым из нас, он идеальный друг, если допустить, что в дружбе может быть идеал. По дороге в город Макс подробно ввел меня в курс всего, что произошло за время моего вынужденного восемнадцатимесячного отпуска.

— Профсоюз нам все еще платит. Я каждую неделю относил твою долю твоей семье. Там все в порядке. Ты знаешь, что твой брат устроился в газету? Он работает репортером.

— Да, — кивнул я.

— Пегги вышла в профессионалы; можешь представить себе, а, Башка?

— Нет. В какие профессионалы? Стала танцовщицей? — Я задумался, вспоминая Долорес. Мои чувства к ней до сих пор не погасли.

— Танцовщицей? — хохотнул Макс. — Да, она танцует в постели. Она перешла из любительниц в профессионалки. Теперь берет деньгами.

— И сколько?

— Доллар штука.

— Она этого стоит.

— Да, она совсем неплоха.

— Ты помнишь, как с нас она брала заварными пирожными?

Мы рассмеялись.

— А ты помнишь полицейского Вайти?

— Разве его забудешь!

— Теперь он сержант.

— Значит, честность все-таки нашла способ откупиться от донимавшего ее Вайти, — произнес я бесцветным голосом, и мы вновь рассмеялись.

— Да, он очень смышленый ирландец. Пегги ему приплачивает.

— Готов поспорить, что он возвращает деньги ей же.

— Наверняка! — весело согласился Макс.

Мне до смерти хотелось спросить его о Долорес. Я писал ей каждую неделю, но ни разу не получил ответа. Вместо этого я спросил:

— Как поживают Простак и Косой?

— Нормально. Косой получил водительские права и иногда подрабатывает на одной из машин своего брата.

— Крючконосый обзавелся машинами?

— Да, он потихоньку заработал на эскадру из четырех машин. Простак болтается вместе со мной, помогает мне в бюро. А когда приходят интересные сведения, то мы выступаем все вместе.

— Налет?

— Да. Но мы беспокоимся только в том случае, если там не менее двух тысяч. После того как несколько месяцев назад ввели «сухой» закон[6], вокруг завелось много денег, и время от времени бутлегеры[7] обращаются к нам с просьбой кого-нибудь проучить.

— Я слышал, что у них водятся деньги.

— Так и должно быть. По всему городу открылась масса шепотушек.

— Шепотушек?

— Да, так их называют. Пивнушки за закрытыми дверями, в которых проделаны смотровые окошки.

Мы доехали до нижнего Ист-Сайда. Макс вел машину небрежно, не обращая внимания на напряженное уличное движение, и едва не задел крыло другого автомобиля. Он высунулся из окна и заорал на водителя:

— Эй, тупица, где тебя учили ездить? На заочных курсах?

Пожилой, хорошо одетый водитель огрызнулся, сворачивая за угол:

— Вы, шпана трущобная, ведете себя так, словно вам принадлежит весь город.

Подъезжая к гаражу, Макс хихикнул:

— А знаешь. Башка, ведь это неплохая мысль.

— Какая?

— Ну та, которую высказал этот парень. Шпана из «суповой» школы прибирает к рукам весь город.

— Весь город?

— А почему бы и нет? Главное — организация.

Глава 8

За те восемнадцать месяцев, что меня не было в городе, в жизни произошли четыре существенные перемены. Кончилась война. Был установлен «сухой» закон. Долорес произвела небольшую сенсацию, танцуя в мюзикле на Бродвее. Большой Макс, Простак и Косой, используя в качестве вспомогательной рабочей силы. Веселого Гонифа, Пипи и Глазастика, создали себе среди обитателей городского дна репутацию очень крутой ист-сайдской команды.