Верное сердце Фрама - Чернов Юрий Михайлович - Страница 2

Как на грех, в каюте ничего съедобного не оказалось, разве что монпансье в железной коробочке. У хозяина, как и у многих в эту зиму, опухали, кровянились десны, и он, забивая неприятный привкус, сосал сладкие горошинки конфет.

Фрам не привередничал — слизнул монпансье с руки и улегся на ковровой дорожке.

Хозяин не любил жаловаться, иначе он непременно рассказал бы о неприятностях, которые причиняли ему собственные ноги. Они опухли, на них проступили синие пятна. По этой причине он две недели пролежал на койке, борясь со слабостью, охватившей все тело.

Лекарь экспедиции — по образованию ветеринар — уверял, что это ревматизм, но хозяин отлично знал, что цинга. Правда, он сам запретил произносить на корабле это страшное слово и рассчитывал, как только станет ему лучше, отправиться на охоту, попытаться убить медведя. Свежее мясо подбодрит команду, поможет одолеть цингу.

Но Фраму об этом хозяин ничего не сказал. Он потянул к себе карту, сухо зашуршавшую на коленях.

— До полюса две тысячи верст. Ты понимаешь, что это значит?

Хозяин вздохнул, отодвинул карту и положил на голову Фрама свою большую руку. Длинные пальцы осторожно коснулись рубца на морде, потрепали загривок.

Фрам замер, боясь пошевелиться, — так приятно ему было прикосновение этой руки. Он, конечно, не все понял из разговора о полюсе, но он видел и слышал хозяина, преданно смотрел на него своими по-человечески умными глазами и, если б мог говорить, обязательно сказал бы:

«Мы вместе, и это так хорошо».

II

Собаки мало интересуются своим прошлым. Фрам не был исключением. С того самого дня, когда его впервые впрягли в упряжку, началась однообразная и трудная жизнь ездовой собаки.

К счастью, судьба полна сюрпризов. Как-то Тронтгейму, тому самому Тронтгейму, который поставлял собак для знаменитой экспедиции Фритьофа Нансена и теперь выполнял заказ для экспедиции Георгия Седова, попала на глаза лихая упряжка с высоким и сильным вожаком во главе. Упряжка, взвихривая снег, как ветер пронеслась по одной из улиц Тобольска.

Тронтгейм знал толк в лайках и разыскал приглянувшуюся упряжку. Он долго любовался вожаком — могучим псом с широкой грудью и крепкими лапами. Рост выделял его даже среди крупных собак. Пса покрывала белая шерсть, не очень длинная, но густая и грубая. Из-за своей белизны он слился бы со снегом — мешали черная мочка носа и рыжие подпалины над глазами и на груди.

Не колеблясь, Тронтгейм нарек вожака именем, которое носило судно Фритьофа Нансена: Фрам.

С хозяином удалось поладить довольно быстро, и вскоре вместе с другими тобольскими лайками Фрам был отправлен в Архангельск, где готовилась экспедиция к Северному полюсу.

Новая жизнь поначалу ничем не радовала. Фрама привязали цепью к столбу в пыльном дворе, заставленном ящиками и тюками. Люди жили напротив в старом деревянном доме. С утра они разбредались по делам, собаками интересовались мало. Кормить, правда, кормили, но всякий раз пищу приносил кто-нибудь другой, и невозможно было понять, для чего нужны лайки, если их не запрягают в нарты и не берут на охоту.

Землячки Фрама вели себя беспокойно. Проголодавшись, скулили, разгребали лапами землю, провожали лаем каждого случайного воробья, рвались, звеня цепями и хватая их зубами.

Ералаш во дворе удесятерился, когда к сорока двум тобольским лайкам прибавилось сорок архангельских — пестрых, длинношерстных и визгливых.

Фрам не принимал участия в собачьих концертах. Он с пренебрежением смотрел на суетливую возню Тюльки — низкорослой, пятнастой суки, привязанной но соседству. Разумеется, вынужденное бездействие томило и его — могучий организм жаждал нагрузки, простора. Страдало и честолюбие вожака, привыкшего к власти и теперь приравненного ко всем остальным.

Лишь один раз, перед самым отплытием из Архангельска, люди «пощекотали» честолюбие Фрама.

Начальник экспедиции почему-то вздумал обойти всех собак, привязанных во дворе. Он был в форме морского офицера, с блестящими пуговицами, в высокой фуражке с кокардой. Начальник, очевидно, торопился, потому что возле лаек не задерживался, бегло переговариваясь со своими спутниками. И вдруг он остановился возле Фрама и, оглянувшись на товарищей, сказал:

— Смотрите, вот это порода!

Незнакомец потрепал Фрама по холке — Фрам отнесся к этому спокойно. Когда же человек в форме морского офицера положил ему на спину руку и оперся всей тяжестью своего тела, Фрам напряг мускулы и резко повернул голову к чужой руке.

Нет, он не зарычал, не оскалил клыки. Офицер, видно, и раньше имевший дело с собаками, оценил благородную сдержанность пса и, снова потрепав его но холке, произнес:

— Ну, ну, не сердись.

Собственно, на этом и закончилось общение Фрама с тем, в ком через несколько месяцев он признал своего хозяина.

Наутро собак поместили в клетки, клетки погрузили на палубу «Святого Фоки», и началось плавание.

Море встретило корабль враждебно. «Святого Фоку» мотало, как скорлупу, он кренился с боку на бок, собаки сбивались в кучу, рычали и грызлись.

Чем дальше подвигались на север, тем становилось холоднее. Вода, разбиваясь о борт, тут же замерзала, одевая корабль ледяной коркой.

Появились и настоящие льдины. Издали наблюдать за ними было приятно. Плавучие белые острова величественно проходили мимо судна. Но вот настал день, и льдины словно взбесились; они тыкались, как слепые, о «Святого Фоку», сотрясая его до основания. Люди носились по палубе, привязывали к бортам бревна. Судно подавалось то вперед, то назад, пытаясь вырваться из плена.

Ночью разразился шторм. Скрежетали льдины, стонал корпус «Святого Фоки». Фрам думал, что сейчас провалятся под ним доски и он уйдет в ледяную воду. Не будь этой проклятой клетки, он поплыл бы, благо не так далеко виднелась земля.

Но доски не провалились, и плавать не пришлось. К утру буря утихла, судно сковали льды, палубу и берега ближнего острова выбелил снег.

Здесь суждено было зимовать Фраму. Здесь началась его дружба с морским офицером, которого он чуть не схватил за руку в Архангельске перед отплытием в Арктику.

III

Фрам не удивлялся ранней сентябрьской стуже. Он родился и вырос на Севере. Что ж, море сковало льды, закружились вьюги, засвистел ветер — пришла зима. Он привык, что теплые дни проносятся быстро, а холодные держатся долго.

Люди всегда чем-нибудь недовольны. Когда «Святой Фока» вмерз в лед, они так всполошились, что и собак покормить забыли. А начальник экспедиции дня два или три ходил вообще сам не свой, хмурый, как туча.

Фрам не был посвящен в планы людей. Ему было все равно, где зимовать — у берегов Земли Франца Иосифа или у берегов Новой Земли, откуда до полюса гораздо дальше.

Что бы люди ни говорили и ни думали, одна выгода была очевидна. Судно перестало мотать по воде, сотрясать льдинами. Матросы принялись перетаскивать ящики, задраивать щели, заколачивать лишние двери, что-то ладить и строить на берегу.

На спардеке корабля — так называли верхнюю палубу — отворились наконец опостылевшие клетки. Собак вывели на лед.

Фрам ловил языком порхающие снежинки, вилял хвостом, вдыхал свежесть молодого снега. И тут, на льду, он увидел нарту — обыкновенную деревянную нарту, скрепленную ремнями. Он радостно залаял на нее, будто встретил давнишнюю знакомую.

Нельзя сказать, что у Фрама только приятные воспоминания были связаны с нартами. Но в глубине его души проснулось что-то важное, не случайное и не преходящее. Может, это была радость стремительного бега, власть над расстояниями, кровь, поющая в жилах, и покорность ведомых собак?

Рядом со «Святым Фокой» нарты казались маленькими, почти игрушечными. Фрам обнюхал ремни, постромки, упряжь, уловил на ней запах рук, которые приносили ему пищу. Так пахли руки Григория Линника.

Сам Линник — коренастый, насупленный — стоял неподалеку с начальником экспедиции. Они переговаривались.