Правило левой ноги - Етоев Александр Васильевич - Страница 12

«Уж не та ли? – подумал Локоть, оценивая трубу на глаз. – Маленькая, вроде подзорной. По приметам, похоже, та».

Он вспомнил обещание Пирлипатова: первый, кто отыщет трубу, станет его правой рукой. И Локтев, не долго думая, направился к патрульной машине.

– Мужики! – улыбнулся Локоть самой дружелюбной улыбкой, которую сумел отыскать среди скудных своих запасов. – Это ж Лобов, вы что, не видите? Лауреат международного конкурса «Лучший сантехник года». Его ж каждая зараза в Коломне знает. А эта трубочка – специальный прибор для проверки унитазной системы. Ну чего вам с ним с таким телепаться? Нервы тратить, пуговицы терять? Вон за тем углом его хата. Я уж, так и быть, доведу. Без базара, отпустите его, начальник.

Сержант сдвинул белобрысые брови.

– Так вы, значит, его знакомый? – Он сощурил ехидный глаз. – Ну так вот, гражданин знакомый, лишних мест в машине ровно на одного. Если вы желаете поменяться с этим вашим лауреатом конкурса, то, пожалуйста, залазьте в машину. Так и быть, до обезьянника довезем.

Локоть, ясно, поменяться не пожелал. А дождавшись, когда синие «жигули» с милицейскими служебными номерами удалятся на приличное расстояние, быстро вынул из кармана мобильник.

Глава 16. Встреча после долгой разлуки (продолжение)

– Значит, я притворился мертвым, а все бросились за тобой в погоню. – Бывший житель Ориона сощурился, словно вглядываясь сквозь линзу времени в те события, что канули навсегда.

Петушок глядел на него, жадно вслушиваясь в каждое слово. Гребешок его мелко вздрагивал, клюв раскрылся, глаза блестели.

– Ну я, вижу такое дело, – подмигнул петушку хозяин, – и огородами, огородами и до моря. Дал на лапу золотишка контрабандистам, и они меня с вечерней фелюгой переправили к берегам Гранады. Думал, снова заживу там привольно, как мы жили с тобой когда-то, только вышла мне Испания боком.

– То есть как это? – вскричал петушок. – Страна Сервантеса и Лопе де Веги, страна фламенко и кастаньет – и боком?

– Именно, – ответил старик. – Эта мымра, шамаханская-то царица, она тоже оказалась в Гранаде. Я тогда при мавританском царе состоял на должности звездочета. И вот является ко мне эта бестия и натурально ведет шантаж. Если, говорит, не откроешь мне секрет своего бессмертия, я тебя сдаю с потрохами в местный филиал Интерпола: ты объявлен в международный розыск по делу об убийстве Дадона.

– Вот ведь дурища! Какое бессмертие, если трубочку-то у нас тю-тю!

– Да, тю-тю, но она ж не знала, что без трубочки не то что бессмертия, корки хлебной не получишь задаром.

– И что дальше?

– А дальше что! Я для виду пошептал ей на ухо какую-то заумную тарабарщину, дал попробовать укропной воды и сказал, что готово дело. То есть, якобы, она обессмерчена. Шамаханиха мне сразу поверила и сейчас же, не сходя с места, вдруг потребовала не больше не меньше как испанскую корону себе на голову. В общем, вроде как из грязи да в князи. Мне не жалко, будь ты хоть Папой Римским, все равно это одни лишь слова. Благословил я, в общем, ее на царство, объявил владыкой всея Испании и отправил прямиком в тронный зал, благо был он этажом выше. Сам же быстро на коня и до моря. Сел на первое попавшееся суденышко и навеки распрощался с Гранадой.

– Да уж, хитрая штука жизнь, – покачал головой петух. – Ну а после ты подался в пустыню рыть колодцы и ухаживать за верблюдами…

– Если бы, – ответил старик Потапыч. – Эти «добрые» морские ребята, те, что взяли меня на судно, оказались шайкой морских разбойников, наживавшихся на таких, как я, одиноких беглецах и скитальцах. Меня продали в турецкое рабство, я бежал, странствовал по Европе, участвовал в Крестьянской войне, во время Нидерландской революции защищал от испанцев Лейден, перебрался через океан в Новый свет, встал на сторону свободолюбивых индейцев, выступал за отмену рабства – чего только не было в моей жизни. Как-то, сидя на необитаемом острове, рискнул даже заняться писательством. – Старик Потапыч улыбнулся смущенно. – Записал на бумаге кое-какие сведения о Вселенной, о родном моем созвездии Ориона, о планете, на которой родился, о чудесном монокуляре, о саквояже… Так, ни для кого, для себя – чтобы оживить память. Потом записи куда-то пропали, и мне все некогда их было восстановить – и некогда, и, в общем-то, незачем…

Старик погладил свою тыквенную головушку.

– Ну а здесь, в России, в этой северной холодной стране, здесь-то ты проклюнулся с какой стати? – Петушок лукаво сощурился. – Снова вспомнил убиенного царя-батюшку и решил искупить вину?

– Хочешь честно? – Старик помедлил, затем ровным голосом произнес: – Я вернулся сюда за монокуляром.

– Как вернулся? Он же… его же… – Пришла очередь удивляться птице. – То есть ты мне хочешь сказать, что его у нас тогда не похитили?

– Нет, дружок, монокуляр не похитили. Я его убрал в саквояж, перевел на автономный режим, и трубочка до поры до времени должна была меня дожидаться в надежном месте.

– Должна была,– повторил хозяин с едва заметной досадой в голосе, – вот только место за время моей долгой отлучки, видать, утратило свою былую надежность, и трубочка подалась в бега.

– И ты молчал? – возмутилась птица. Гребешок ее дрожал от обиды. – Спрятал трубку и не сказал об этом лучшему своему другу?

– Я не мог, – ответил старик Потапыч. – Ты бы стал меня отговаривать, и я поддался бы на твои уговоры.

– Но зачем? Скажи мне: зачем?

В петушиной голове не укладывалось, как так можно, пребывая в здравом уме, добровольно отказаться от трубки, их кормилицы и палочки-выручалочки.

– Понимаешь, это было нечестно, – попробовал объяснить хозяин. – Обладая таким преимуществом, как моя чудесная трубка, очень просто учить других, мол, живите честно и справедливо. Надо было с ними сравняться, сотню лет пожить, как они, испытать на собственной коже все удары и уколы судьбы. И потом, чем дольше я жил, тем сильнее убеждался на опыте – никакой монокуляр не поможет переделать человека и человечество, если люди не приложат усилие и не попробуют это сделать сами. Никакими на свете пряниками в царство справедливости не заманишь. Точно так же, как на чужих костях не построишь справедливое будущее.

– И когда ты убедился в обратном, нахлебавшись супа из топора, то вернулся сюда за трубкой.

– Нет, не так – не ради себя. Я подумал – почему бы и нет? Ведь бывают же особые обстоятельства – например, осада или блокада, – когда чудо просто необходимо, чтобы человек выжил. Поэтому я за ней и вернулся…

Хозяин опустил голову. Потом резко ее поднял.

– Слушай, цыпа, – старик Потапыч подозрительно посмотрел на птицу, – скажи честно, как ты меня нашел? Существует лишь единственный способ отыскать меня в подсолнечном мире – это мой чудесный монокуляр. Неужели ты его отыскал?

– Ну, вообще-то, – просиял петушок, – есть еще и паспортные столы. Но ты, хозяин, угадал правильно. Да, мне помогла твоя трубка, – его улыбка моментально погасла, – которой у меня больше нет.

– О великое созвездие Ориона! – воскликнул старик Потапыч. – Найти мой драгоценный монокуляр, чтобы сразу же его потерять!

– Я ее не терял, хозяин. Ее у меня отобрали силой, – тихим голосом сказал петушок.

– Кто же этот грубиян и мерзавец, посмевший ее у тебя отнять?!

– Некто Лобов, хам и эксплуататор, он работает сантехником в жилконторе. Я на этого несчастного Лобова десять лет уже пашу, как бульдозер.

– Уж не та ли это язва с ногами, приходившая нынче утром к моим соседям? – произнес старик Потапыч задумчиво. – В чем он ходит? Не в клеенчатой куртке? Не в болотных сапогах с отворотами?

– Да, хозяин. Это Лобов и есть. Пусть проверят, раз он к вам приходил, не пропало ли чего из цветных металлов.

Но Потапыч, голову задрав к потолку, сделался безмолвнее сфинкса и никак не прореагировал на совет

Прикасаясь к петушиному оперенью, длинные дневные лучи, залетающие в комнату из окошка, превращались в многоцветную радугу, и комнату, где они сидели, опеленывал световой кокон. Наверное, так выглядит мир, если смотришь на него легким взглядом какого-нибудь счастливого насекомого, проникшего сквозь пар одуванчика в самую его сердцевину.