Лань в чаще. Книга 1: Оружие Скальда - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 28

Напряженно думая обо всем этом, Торвард бессознательно ускорял шаг. Желтые глаза Дагейды мерещились ему везде, но взгляда их он не мог встретить. Они наблюдали, не показываясь, но он чувствовал ее присутствие так же ясно, как если бы ее маленькая бледная рука с холодными тонкими пальцами лежала на его плече. «Дракон Судьбы! – то и дело шептал ему в самое ухо тихий, едва слышный голосок. – Дракон Судьбы!» Да, с Драконом Судьбы он легче нашел бы дорогу. Но даже если он убедит мать отдать золотого Дракона – что получится, если он придет сюда, во владения Дагейды, с тем сокровищем, которое она так жаждет получить? И все же это был выход, это было средство, и, думая о нем, Торвард легче смотрел вперед.

Обратно он двигался гораздо быстрее и даже удивлялся, как вчера ухитрился потратить столько времени на такой короткий путь. Еще до сумерек перед ним открылась Пестрая долина и курган с черным камнем на вершине, похожим на сидящего медведя. И вся его верная дружина мирно спала на тех же местах, только бессовестная белка давно сбежала, бросив опустевший мешочек из-под орехов. Синяк под глазом Эйнара Дерзкого почти сошел, оставив легкую желто-лиловую тень. Пожалуй, к возвращению в Аскегорд он сможет по-прежнему смело поддразнивать девушек.

Присев на корточки, Торвард потряс Халльмунда за плечо. Тот мгновенно открыл глаза и кивнул, что, дескать, я проснулся, а потом огляделся, проверяя, не развел ли уже кто-нибудь костер. Торвард молча смотрел, как Халльмунд будит остальных, даже не подозревая, что сам конунг не так давно безуспешно пытался сделать то же самое, как разводят огонь, как Асбьерн и Торхалль тащат от ручья котел с водой, как Кольгрим варит кашу – никто не догадывался, что проспал почти двое суток и что сейчас не утро, а вечер. И все очень удивились, когда уже за кашей заметили, что вокруг не светлеет, а почему-то темнеет.

– Мы спали до вечера, – пояснил Торвард. – Мертвая рать нас так утомила, что одной ночи было мало. А завтра утром пойдем назад.

– Назад? – изумленно воскликнул Халльмунд. Он знал упрямство своего конунга, который так легко не отступал даже перед ратью мертвецов. – Но как же…

Тут он встретил прямой, тяжелый, многозначительный взгляд Торварда и запнулся. Густая черная щетина на его щеках, почти скрывшая знаменитый шрам, недвусмысленно указывала, что прошло больше одной ночи. И Торвард конунг, видимо, узнал за это время что-то такое, чем не собирается делиться.

Курган Скельвира хёвдинга, покрытый свежей утоптанной землей, издалека бросался в глаза на поле среди других, поросших бледной, тронутой первыми заморозками травой. На вершине его лежала глыба серого гранита, и Энунд Резчик, сутулый человек в шерстяном колпаке, уже успел обтесать ее в виде лодки, которую потом поднимут и установят носом вверх. Но еще не был готов узор – тело дракона, свернувшегося кольцом, с цепочкой красивых рун на спине. Сперва там идет пояснение: «Торбьерг велела поставить этот камень по Скельвиру, своему мужу», а потом стихи, сложенные Ингиторой:

«Энунд вырезал руны», – добавит резчик от себя в самом конце, чтобы память о его труде сохранялась столько же, сколько простоит сам камень. Энунд трудился не покладая рук, и с утра до вечера в свежем осеннем воздухе разносились удары железа о камень.

Ингитора каждый день ходила к кургану, но уже не плакала, а просто стояла, наблюдая за работой Энунда, или бродила вокруг. Временами давящее чувство пустоты и потери сменялось приступом бессмысленной, слепой легкости, чуть ли не радости: казалось, будто отец ее жив по-прежнему, Ингитора чувствовала его рядом с собой, ощущала на своем лице его взгляд, как будто эта смерть вместо того, чтобы сковать и разлучить с дочерью, избавила Скельвира от телесной несвободы и позволила быть рядом с ней всегда.

Следующие дней десять после поминального пира выдались для нее нелегкими и поддержка была ей нужна. Бард хёльд из Недвейга все-таки приезжал сватать ее за своего сына Колля и говорил с фру Торбьерг; но мстить конунгу фьяллей он не собирался, а честь рода не позволяла вдове Скельвира взять назад безрассудное требование, выдвинутое на пиру его безрассудной дочерью, и сватовство расстроилось даже без вмешательства самой Ингиторы. Об Оттаре фру Торбьерг заговорила с ней еще только один раз; натолкнувшись на упрямое неприятие дочери, она замолчала, но с тех пор в каждом ее взгляде Ингитора видела непримиримый упрек. Оттар обращался с ней по-прежнему почтительно, но избегал смотреть в глаза, и каждый раз, как он приближался, сам воздух заполнялся ощущением обиды и оскорбленного достоинства. У него теперь был такой вид, будто он собрал вещи и вот-вот уедет. Ингиторе очень хотелось, чтобы он уехал, но он все медлил, и она подозревала, что фру Торбьерг уговаривает его остаться.

Снова и снова, усевшись на ящик с Энундовыми орудиями, Ингитора раздумывала: а может, она неправа? Еще лет пять назад, когда к ней посватался первый жених, отец посоветовал ей, тогда еще совсем девочке: «Когда к тебе кто-то сватается, ты подумай вот о чем: ты хотела бы, чтобы твои дети были похожи на этого человека? Были умны, как он, красивы, как он, имели такой же нрав? Если да, то можно принять сватовство». Ингитора и сейчас приложила совет к Оттару, вообразила своих детей от него… и тут же почувствовала брезгливую жалость к этим несчастным детям.

Но ведь Оттар предложил себя не только в мужья, но и в мстители. Может быть, ради надежды на месть она должна была примириться с тем, что жених-мститель не вызывает в ней ничего похожего на любовь? Нельзя же иметь и то, и другое, а раз уж судьба так распорядилась, что честь рода под угрозой, своим удовольствием, конечно, надо пожертвовать. А ведь чем не сага – в этом деле Оттар повел себя с безрассудной смелостью древнего героя. Когда злодей Атли звал к себе в гости Гуннара и Хегни, они были предупреждены и знали, что Атли желает им гибели. И все равно поехали к нему, проявив ту самую безумную смелость, которая отличает героев от прочих смертных. И напрасно плакали домочадцы, провожая отважных братьев-конунгов в поездку, из которой, как все понимали, им не вернуться. Но уговоры не помогли, и оставалось только их напутствовать:

Вот и Оттар собрался последовать велениям героического духа, который точно так же привел бы его к бессмысленной гибели. Кстати, Гуннар и Хегни смеялись над подарками, которыми Атли пытался их заманивать, а Оттар совсем не так бескорыстен и желает продать свою жизнь в обмен на некое сокровище – саму Ингитору. Давно его зная, Ингитора не сомневалась в честности его намерений: он готов полгода побыть ее мужем, а потом выплатить назначенную цену – отправиться к Торварду, конунгу фьяллей, вызвать его на поединок и, естественно, погибнуть. Но ей нужна была месть за отца, а не смерть заодно с ним кого-то еще. Торвард конунг, которому ничего не стоит собрать хоть десятитысячное войско, сын ведьмы и сам наверняка колдун! И Оттар из Кривой Елки – это просто смешно! Своей цели она не могла достичь этим замужеством, а значит, и говорить больше не о чем.

Так что же делать? Оставаться здесь, ехать к конунгу? Чего хотел бы отец, что он посчитал бы наилучшим выходом?

Уже стемнело, и Энунд Резчик, окончив дневные труды, собрал в ящик свои орудия и отправился в усадьбу. Догорала последняя светлая полоска на западе, и черные холмы вокруг сливались с черной землей, но Ингитора никак не могла уйти, не могла расстаться с этим местом, откуда отец на погребальной ладье отплыл в вечность, словно здесь ее мог еще настигнуть его голос. Казалось, все на свете она отдала бы за то, чтобы еще раз увидеть его лицо, услышать его совет, почувствовать рядом с собой человека, который любит ее больше всего на свете! Того, с кем она никогда не будет одинока и беззащитна!