В сердце роза - Гарридо Алекс - Страница 19

— Повиновение царю! Отдай твой меч, Арьян ан-Реддиль, и следуй за нами.

Нет, он не испугался. Он просто понял, что пришел тот предполагаемый конец, который мог бы и давно наступить, да что-то не торопился. Однако никогда не допускал мысли молодой Арьян ан-Реддиль, что встретит смерть на плахе или станет дожидаться ее в Башне Заточения. В бою — да, а теперь или позже, уж как Судьба!

Клинки, столкнувшись, зазвенели, хмель слетел, но их, их было больше, и они были в кольчугах, а он нет, и они не лезли под удар, не толпились, а со знанием дела терпеливо изматывали его, державшегося спиной к стене, но не вплотную, ведь дарна! И Арьян понимал, что своего они добьются, а собаченьки — нет, не услышат отсюда свиста.

Так вот: спасение не пришло, и меч вылетел из ослабевшей руки Арьяна (а он был ранен уже не раз, легко, однако одежда его стала тяжелой от крови). А следующий удар был в лицо — рукой в кольчужной рукавице, сжимавшей меч. И этот удар впечатал его в стену, его, способного устоять, когда два боевых пса ласкались к нему — и дарна вскрикнула под его спиной. Последнее, что он почувствовал — как острые щепы впились в спину. И темнота сомкнулась. О царице Хатнам Дерие

Царица Хатнам Дерие, бабка наследника, лицом была вылитая Атхафанама, но никогда не покидавшая внутренних покоев дворца и состарившаяся нелюбимой, оттого только, что из далекого похода царь привез пленницу, чужую невесту из разгромленного свадебного каравана. Была похищенная почти на голову выше Эртхабадра, на взгляд царицы Хатнам — нескладна, строптива, бела каменной белизной, с пугающе прозрачными глазами. Спасибо похитителю должен сказать тот жених, который ее не дождался. Все жены и наложницы Эртхабадра, задабривая евнухов подношениями, перебывали в ее покоях: поглазеть. А та сидела камень-камнем, нет чтобы приветить, почтить старших жен, поклониться, заговорить ласково, угодить, подольститься — глядишь, и прижилась бы.

Не верила тогда Хатнам, что может надолго привязать к себе ненасытного, но привередливого и переменчивого царя эта каменная кукла. Не было видно в ней женской сытости, довольства, когда царь покидал ее утром, а значит и царь от нее радости не получал. Со дня на день ждала Хатнам, как оно и всегда бывало, что натешившись с диковинкой, вернется к ней повелитель ее сердца и ее лона. Так всегда бывало. Знала она тайные тропки на его теле, которыми пробегали ее пальцы и ее губы, и которые вели прямо к его сердцу — сквозь крепостные стены, которыми он его окружал.

И правда, хоть не так быстро, как она ждала, но вернулся, вернулся к ней Эртхабадр. И целый месяц спал в ее опочивальне. Отходил от каменной холодности той, белоглазой, будто заново снаряжался мужской уверенностью и силой. Тогда и зачал младшенького, Эртхиа-сокола.

Но однажды ночью, пресытившись щедрой и покорной страстью Хатнам, сорвался и убежал.

В ту ночь заплаканная царица караулила под дверью царской опочивальни и видела, кого привели к царю, и слышала впервые вырвавшийся из каменного горла гордячки стон — и крик, испуганный и счастливый крик женщины, вдруг понявшей, для чего возлегают с мужчиной.

И больше царь с ней не расставался.

Оттого и непоседлив так, и заполошен, и вспыльчив Эртхиа, что многое пришлось перенести его матери, пока носила его. Когда, надеясь хоть этим вернуть расположение царя, послала сказать (слыханное ли дело, старшая царица — и не могла увидеться с мужем!) — сказать, что ожидает дитя и по всем признакам это мальчик, царь ответил, ей передали, царь, осведомившись о сроках, воскликнул радостно: в один месяц родятся!

Жить ли после этого сопернице?

Но успела родить сына. И успела захватить сердце царя так, что не выпустила и уходя на ту сторону мира — унесла с собой. И разум царя унесла. Он больше не видел жен, посещал, чтобы насытить тело, но был не с ними. И больше не рожали ему сыновей, будто кто проклял царя. И дочь только одна родилась — Атхафанама-беглянка, тоже не в радость царскому дому.

Сын рабыни, которого царь и винил в ее смерти, это хоть удачно сошлось, сын рабыни вырос рабом, предназначенным для царского ложа. И тогда, все долгие годы, пока пренебрегал ею царь, Хатнам находила утешение, посещая евнухов-воспитателей и наблюдая, как из сына соперницы растят подстилку для царя. Много таких у него перебывало — где они? Забава на одну ночь. Всерьез царь этим не увлекался. И не чаяла царица беды для себя. И не замечала опасной красоты мальчишки: ослепила ненависть. Видела только сходство с той, каменной, холодной, сходство, ненавистное и ей, и самому царю. Царь месть свою растил, месть Судьбе и тому, кого считал убийцей своего счастья.

А после, когда опомнилась царица, когда очевидной стала гибельная привязанность царя, чего только не делала Хатнам Дерие, каких только зелий не подсылала! Но проклятому рабу словно Судьба на ухо шептала, какого кушанья не вкушать, какого питья не пить.

Кто мог тогда угадать, чем все обернется? Кто мог предсказать царице, что из-за сына рабыни погибнут все ее сыновья, один Эртхиа останется, и тот уйдет так далеко, уступив отцовский трон все ему же, ненавистному сыну рабыни!

Одна радость осталась царице Хатнам Дерие, десятилетний внук, Джуддатара сын Лакхаараа, наследник престола. Ненаглядный мальчик, будь жив его отец, уже был бы отнят у бабки для мужского воспитания. Если бы кто угодно из сыновей Хатнам был сейчас на троне, не задержался бы наследник так надолго в женских покоях. Но неправильный царь, сын рабыни, раб негодный, приставив к наследнику учителей, забыл о нем — или помнил, но стыдился у него показываться, виновник гибели его отца. И это было на руку царице, умело разжигавшей в мальчике свою старую ненависть. Всех, с кем водился сын рабыни, умел он покорять обманчивой кротостью, ласковым обхождением, разумными речами. Боялась того же царица для несмышленого Джуддатары. Но сын рабыни не посмел накинуть свою лживую сеть на душу наследника. И как при этом его прозвали Акамие Мудрейшим? Бесстыднейшим его прозвали справедливо.

Но нет, не одна радость была у вдовой царицы. Была еще — тайная, преступная.

Пусть молодость ее прошла, и опухали пальцы в узких перстнях, и от тяжелых серег вытянулись мочки ушей, и спину ломило от тяжести сверкающих шитьем и камнями платьев — не оставила наряды царица. Кожа ее была не так свежа и упруга, как прежде, но все еще мягка, все еще благоуханна, и ножку ее, ступавшую только по коврам, все еще не стыдно было открыть игривому взгляду и ласкающей руке, и многие еще женские прелести сохранила царица в сытом и ленивом покое ночной половины.

Пусть ей не хватало свежести, что ж. Зато у нее была власть. Она могла одарить, она могла шепнуть словечко. Многое по-прежнему держалось на евнухах в царском дворце, а дворцовые евнухи издавна были на ее стороне, да, — и нет, не на стороне сына рабыни, назвавшегося царем. И у Хатнам Дерие было чем завлечь и удержать при себе мужчину из настоящих, кто не падок на преходящие прелести луноликих, кому кружит голову единственное, что достойно мужчины: власть и могущество. Это у Хатнам Дерие было. А что касается тайных тропок, которыми пробираются нежные пальцы и губы, то оказалось, что в этом Эртхабадр, да не будет Судьба к нему милостива и на той стороне мира, ничем не отличался от прочих, спасибо ему за уроки. Пригодились.

Разве не тот победитель, кто пережил своих врагов? Не тот, кто насладился местью? И разве не Хатнам Дерие пережила и ненавистную соперницу, и обезумевшего от низкой страсти мужа? А местью она насладится — не спеша, как подобает. Уже наслаждается. Каково там, на другой стороне мира, знать Эртхабадру, как сладки здесь ее ночи, сладки последней спелостью плодов, истекающих ароматом и соком, о!

— Сладкий мой, ты придумал, как устранить ненавистного?

— Ашананшеди, — отвечает мужчина. — Препятствие неустранимое.

— Да, если ты желаешь ему только смерти.

— Чего же еще?

— Растоптать, унизить хуже, чем он был унижен прежде, опозорить таким позором, которого он не знал еще!