Мои две племянницы - Анненская Александра Никитична - Страница 3

— Представь себе, какая неприятность, — сказал он, садясь на стул подле меня и бросая свою мокрую фуражку на стол, — пшеница, которую я купил прошедший год в Петербурге и посеял для пробы за нашим садом, пропала.

— Как так, отчего? — спросила я.

— Да оттого, что этот ротозей Федор опять распустил своих лошадей. Они сегодня с утра изволили прогуливаться на моем поле! Уж я же ему…

В эту минуту дверь гостиной скрипнула, и в нее вошел худощавый, маленького роста мужик с бледным, растерянным лицом.

— Батюшка барин, помилуйте! — обратился он к мужу умоляющим голосом.

— Ты чего сюда пришел! — закричал на него муж. — Ведь я уже сказал тебе, не смей и просить! Разиня этакий! Не может за своей скотиной присмотреть! Заплати мне штраф за потраву, до тех пор не выпущу твоих лошадей!

— Да, батюшка, откуда мне взять платить-то, сам ведь знаешь мои достатки!

— И знать ничего не хочу! Нечем платить, так смотри в оба! Пошел вон! Я и говорить с тобой не хочу.

— Смилуйся, батюшка, хоть ради деток малых смилуйся, — продолжал просить Федор. — Теперь рабочая пора, что я буду делать без лошадей! Ужо по осени уплачу тебе штраф, какой положишь.

— Нет, не по осени, а теперь уплатишь! — все больше и больше горячился муж.

Вся эта сцена производила самое тяжелое впечатление. Я знала, что, успокоившись, муж раскается в своих жестоких словах, что если я вмешаюсь в разговор, это еще усилит его раздражение, а между тем мне было и больно за него, и душевно жаль бедного Федора. Я взглянула на девочек: Клавдия продолжала работать спокойно и невозмутимо, как будто не слышала ничего из происходившего подле нее; Лена закрыла книгу, щеки ее горели, глаза блистали, я хотела знаком остановить ее или увести из комнаты, но было уже слишком поздно: она вскочила с места и подошла к мужу.

— Дядя, — сказала она голосом, дрожавшим от волнения, — как вам не стыдно так обижать бедного мужика? Вы богаты, вам не беда, если испорчено одно какое-нибудь поле, а ведь он без лошадей не может работать, неужели вы хотите уморить с голода его детей!

Это неожиданное вмешательство девочки, кажется, одинаково поразило и мужа, и Федора. Федор с недоумением глядел на свою защитницу, муж был так удивлен, что не прерывал оживленной речи девочки.

— Не твое дело! Молчать! — закричал он на нее, когда она кончила.

— Не буду я молчать, — в свою очередь вспылила Лена, — отдайте Федору его лошадей! Вы не смеете их удерживать!

— Дерзкая девчонка! — вскричал муж и быстрыми шагами вышел вон из комнаты, хлопнув дверью так, что окна задрожали. Федор поплелся вслед за ним, печально опустив голову. Лена хотела догнать его, но я остановила ее.

— Оставь, Леночка, — сказала я ей, — дядя не злой человек, он сам знает, как поступать. Ты своим вмешательством только испортила дело.

— Как же он не злой, если может так обижать бедного мужика?

— Ну, это тебе, я думаю, знать лучше, чем кому-нибудь другому. Ты ведь не считаешь себя злой, а сколько раз ты обижала людей понапрасну в минуты запальчивости.

— Так это все дядя говорил только в запальчивости? Вы уверены, что он отдаст Федору его лошадей?

— Уверена; но я также уверена, что ты своим непрошеным вмешательством сделала ему большую неприятность.

Лену смутили и слова мои, и тот неласковый тон, которым я произнесла их.

— Мне так было жаль Федора и так досадно на дядю, — проговорила она, как бы оправдываясь. — Тебе, Клавдия, разве не было жалко?

— С какой же стати мне мешаться в чужие дела, — отвечала Клавдия. — Дяденька старше и умнее меня — разве я смею его учить?

Я видела, что с языка Лены готово сорваться какое-то резкое замечание в ответ на эти слова, произнесенные рассудительным голосом, и, чтобы предотвратить новую ссору, взяла роман Диккенса и предложила сама читать громко обеим девочкам. Клавдия поблагодарила меня с своей обыкновенною вежливостью, Лена молча бросилась в кресло подле окна, и я по лицу ее видела, что ей вовсе не до Диккенса. Я начала чтение, хотя его слушала только одна из девочек. Мысли другой носились где-то далеко от этой комнаты, и мне казалось, что они следуют за Федором, возвращающимся в свой дом с грустной вестью о неумолимой жестокости барина.

Весь вечер муж был занят делами, так что мне не удалось поговорить с ним. На следующее утро я нарочно встала пораньше, чтобы застать его прежде, чем он уйдет в поле. Каково же было мое удивление, когда, выйдя на балкон, я увидела, что он уже направляется к дому по полевой дорожке, а рядом с ним идет, весело болтая, Лена. Я поспешила навстречу им.

— Ну что, помирились? — спросила я.

— Да нельзя было не помириться, — смеясь, отвечал муж. — Эта плутовка доказала мне, как дважды два — четыре, что если она была виновата, то я был виноват еще больше, и потому не имею права сердиться.

— А что Федор?

— Мы сейчас были у него в гостях, — объяснила Лена. — Дядя отдал ему лошадей и штрафа с него никакого не возьмет. Одним словом, все кончилось отлично и мне очень-очень весело.

В доказательство своей веселости девочка побежала домой, подпрыгивая, точно молодая козочка, и напевая про себя какую-то песенку.

Я также была очень рада, что дело кончилось благополучно и что муж не сердится на Лену. И без того она довольно часто досаждала ему и беспокоила его своею неугомонностью. Зачастую она без спроса вбегала в кабинет, когда муж был занят серьезными делами, и прерывала его занятия каким-нибудь пустым рассказом. Он иногда терпеливо, хотя поморщиваясь, выслушивал ее, иногда же довольно неласково говорил ей: «Ну, убирайся, девочка, мне некогда слушать твои глупости!» — и она, нимало не обижаясь, уходила прочь с тем, чтобы вернуться через полчаса с новым запасом болтовни.

Порядок, господствовавший в нашем домике, был совершенно нарушен ею. Стоило ей пробыть с полчаса в комнате, и уже, наверно, часть мебели была сдвинута с места, где-нибудь на полу валялась разорванная бумага, какая-нибудь книга перемещалась со стола на стул или даже под стул и тому подобное. Уборка комнат занимала у прислуги вдвое больше времени, чем зимой; горничная уверяла, что работает на Лену гораздо больше, чем на Клавдию, хотя у Клавдии и платья, и белье всегда отличались чистотой, Лена же очень часто ходила замарашкой. Мы с Клавдией должны были держать свои рабочие ящики на замке, иначе Лена перевертывала все в них вверх дном из-за какой-нибудь понадобившейся ей иголки или булавки. Много цветов нашего сада погибло под ногами неосторожной девочки, немало посуды перебила она нам в лето, но зато немало и упреков, выговоров пришлось ей выслушать не только от мужа и от меня, но даже от старой прислуги, которая за глаза не позволяла сказать о ней дурного слова, в глаза же часто ворчала на нее. Нам беспрестанно приходилось ставить ей в пример Клавдию, и мы так часто выговаривали ей за ее мелкие проступки, что можно было подумать, будто мы вовсе не любим ее и тяготимся ее присутствием. А между тем мне было положительно скучно, когда я долго не слышала ее веселого смеха. Никто лучше ее не умел привести мужа в хорошее расположение духа, никого не брал он с собой на отдаленные прогулки так охотно, как ее. Один случай особенно показал, насколько дорога была нам эта девочка, так часто подвергавшая испытанию наше терпение.

В нескольких верстах от нашего имения протекала большая, широкая река. Ее гористые, крутые берега были необыкновенно живописны. Мы с мужем обыкновенно раза два-три в лето предпринимали поездки в небольшую деревеньку, лежавшую на берегу ее и отличавшуюся особенно красивым местоположением. Раз как-то мы упомянули при девочках об этих поездках. Глаза Лены заблистали.

— А нынешний год вы поедете с нами? — спросила она.

— Да, надо будет как-нибудь съездить, — отвечал муж.

— Да когда? Поедем завтра, дядя, голубчик, завтра! — просила нетерпеливая девочка.

— Ну, вот, не сегодня ли еще! Ведь ты знаешь, что в будень мне некогда, я занят; в воскресенье, если погода будет хороша, пожалуй, съездим.