Под местным наркозом - Грасс Гюнтер - Страница 41

– Вы, видимо, полагаете, что от войны у отца Шербаума остался ожог и он стесняется демонстрировать публике это увечье, весьма, возможно, заметное.

– Именно к этому выводу пришел и я, тем более что в сочинении Шербаума есть фраза, подтверждающая мое предположение: «Когда я был маленьким, я видел однажды отца голым. Голый уполномоченный по противовоздушной обороне».

– В таком случае вам следовало бы поговорить с его отцом.

– Это я и собираюсь сделать. Собираюсь самым серьезным образом…

(Однако я не хочу больше. Я боюсь, что у отца все тело в следах ожогов. Я боюсь всяких неизбежных последствий. Я не хочу вникать глубже. Я только учитель. Я хочу, чтобы это прекратилось…)

Предложение Ирмгард Зайферт пойти поесть «простой, основательной пищи» дало нашему разговору другое, но не новое направление. Мы решились на свиные ножки. Я справился со своей порцией, у нее много осталось, ибо она все время рылась в письмах из материнского фибрового чемодана и перепевала их фразу за фразой. («Это не прекращается. Это вина, Эберхард. Это не может прекратиться…») Перед тем как мы расплатились и вышли (угощала она), я извинился и отлучился на минутку-другую.

– Что же показал снимок, доктэр?

Врач тепло отозвался о Шербауме, это, наверно, истинная радость – учить и пестовать такого мальчика. «Поверьте мне. Настоящий Луцилий, который, правда, еще не нашел своего Сенеки. А что касается снимка – так, мелочи. Но вы ведь знаете, что может выйти из-за мелочей. И дистальный прикус. Надо кое-что сделать. – Кстати, мальчик уже звонил».

– Значит ли это, что Шербауму интересно, как обстоит дело с его зубами?

– Кому это не интересно?

– Я имею в виду: заглядывает ли он дальше? Дальше того момента. Ну, вы понимаете.

– Ваш ученик спросил, не обратиться ли ему к школьному врачу.

– Какое благоразумие.

– Я сказал: «Дело, разумеется, ваше. Но и я тоже всегда смогу выкроить для вас время».

– Он согласился?

– Мне не хотелось настаивать.

– А о собаке ни слова?

– Не то чтобы он упомянул о ней прямо. Но он поблагодарил меня за то, что я, так он выразился, утвердил его в его намерении. – Вашего ученика надо было бы еще сильней поддержать. Нам надо было бы вселять в него мужество. Понимаете? Неотступно вселять мужество.

(Подавая пальто Ирмгард Зайферт и благодаря ее за свиную ножку: «Он пробует силы в педагогике. Не переквалифицироваться ли мне в зубного врача? Смешна она, моя ревность. Так ли, иначе ли – Шербаум от меня уходит…»)

Представьте себе: миром управляют зубной врач и штудиенрат. Начинается эра профилактики. Всякое зло предотвращается заранее. Поскольку каждый учит, то каждый и учится. Поскольку всем грозит кариес, все объединяются в борьбе с кариесом. Социальное обеспечение и здравоохранение умиротворяют народы. Теперь не религии, не идеологии, а гигиена и просвещение отвечают на вопрос о смысле жизни. Нет теперь ни задач, с которыми нельзя справиться, ни запаха изо рта. Представьте себе…

Наша конференция представителей заседала два дня в шёнебергской префектуре. Когда я в перерыве между заседаниями позвонил своему зубному врачу и (подчеркнуто критически) описал ему ход этой | церемонии: вступительное слово, приветствие гостям, приветствия гостей, финансовый отчет казначея, шесть тезисов относительно единой школы, вкрапления гессенского говора, некоторые основные задачи, затем рекомендации по поводу обязательного десятилетнего обучения, реорганизации практики в школе, первой фазы подготовки учителей и стажеров (а также обращение к палате депутатов) – когда я, скорее болтая, чем докладывая, разъяснил ему наконец всю канитель динамичной школьной политики, – я насмешливо процитировал коллегу Эндерница, чье мнение в сущности разделял: «Единая школа – это оптимальный ответ на нынешнюю общественно-политическую ситуацию», – когда я закончил свою оперативную сводку, врач начал мне мстить. Он дал мне подробный отчет о конгрессе специалистов по челюстной ортопедии в Санкт-Морице, перемешивая цитаты из вступительного доклада о челюстных аномалиях с описаниями пейзажей и с подробными сведениями о тропинках в лиственных лесах и об альпийских лугах. «Густая синева озер произвела на меня сильное впечатление. Чудесный уголок земли!»

Одним словом, у телефона мы были квиты, по проводу каждый говорил свое. То, что мне, собственно, хотелось узнать – «А Шербаум? Шербаум объявился?», – потонуло в двухголосой болтовне на узкоспециальные темы. Мы повесили трубки: «Пока».

(Представьте себе: миром управляют зубной врач и штудиенрат. Первый слушает второго, второй – первого. Их формула приветствия «Надо предотвращать» становится, на любом языке, приветствием для всех и каждого. Часы приема – всегда. – (Как он сказал: «Звоните, не стесняясь, когда угодно…»)

Когда я вернулся к Ирмгард Зайферт в актовый зал префектуры, общая дискуссия уже началась. Хотя против единой школы особенных возражений не было, долго тянулись доклады, где отдавалось должное традиционной школе, о которой напоминали каскадами увещаний: «Горячо приветствуя стремление к определенным новшествам, мы все-таки не должны забывать…»

Мы с Ирмгард Зайферт изобразили «движение в зале». (Позднее оно значилась в протоколе.) Мы откинулись к спинкам кресел с подчеркнутым отвращением. Стучанье ногами и кашель, чиханье, рассчитанное на смех: ученические методы. Мы стали рисовать на программе человечков и коротать время игрой, придуманной нами еще в ассистентские времена на прогулках вокруг Груневальдского озера.

Она: Порядок перевода А. – Общие положения, абзац четвертый?

Я: Неуспеваемость, оцененная отметкой «неудовлетворительно», оказывает в направлении неперевода более сильное действие, чем оцененная отметкой «недостаточно».

Она зачла мне очко, поставив плюс, следующий вопрос был за мной: «Второй государственный экзамен на педагогические должности, параграф пятый, абзац первый?»

Она: Экзамен начинается с допущения к нему.

Очко в пользу Ирмгард Зайферт. Ее очередь спрашивать: «Школьные наказания, школьное право V БI, абзац первый?»

Я: В школах и воспитательных учреждениях Большого Берлина телесные наказания запрещены. – Другими словами, мне нельзя бить своего ученика Шербаума. А ведь вчера я серьезно раздумывал, не спровоцировать ли мне хорошую драку, в ходе которой я сломал бы ему левую руку: больница, гипс, вынужденное безделье. И конечный результат: никакой собаки никто публично не сжигает. Я с улыбкой подчиняюсь дисциплинарному уставу. Что вы теперь скажете?

Но Ирмгард Зайферт открыла Шербаума для себя. (Или открыла себя в нем?) Во всяком случае, в префектуре, когда впереди зачитывали ходатайства о дотациях, она тихонько запела его песенку; когда мы, еще до закрытия заседания, сбежали, она продолжала творить Шербаума по своему подобию, делая из него настоящего страстотерпца. Он должен был совершить то, что у нее, семнадцатилетней, не вышло.

– Вы же не можете так думать всерьез!

– Могу, Эберхард. Я верю в этого мальчика.

Она говорила о своем «возрастающем понимании Шербаума». Она дословно повторила стратегический план моего зубного врача: «Вселить бы мне в него мужество. Мне хочется непрестанно вселять в него мужество…»

Это ее проворный, всегда готовый к услугам язык. Она не стесняется говорить о «внутреннем задании». Не причиной ли тому общение с декоративными рыбками? Я знаю, что к урокам она готовится над своим аквариумом. Наверно, так посоветовали ей ее вуалехвосты и ершики. Кто же еще? Ирмгард Зайферт, попросту сказать, одинока.

А я, доктэр? А я? – Опять эта маленькая Леванд подсунула мне записку: «Если Вы не оставите Флипа в покое, Ваше контрреволюционное поведение будет иметь последствия». Откровенная угроза. Доктэр! И никто на свете мне не поможет. Бросить эту муру и устраниться: с меня хватит! С меня хватит! – и с великой любовью заняться чем-то бессмысленным, например устраивать гонки улиток…[37]