Мое столетие - Грасс Гюнтер - Страница 22

Таким образом, ближе к концу перемены туалет снова можно было использовать вполне нормально, но уже на другой день мы возобновили нашу игру. И продолжались эти сражения до летних каникул тридцать седьмого года. Вообще-то говоря, мы вполне могли сыграть и в бомбежку баскского города Герника. Немецкая Вохеншау показала нам эту проведенную нашими добровольцами операцию в качестве журнала перед основным фильмом. 26 апреля город был превращен в груду развалин и пепла. У меня еще до сих пор звучит в ушах музыка, сопровождающая рев моторов. Но увидеть я смог только наши «хейнкели» и «юнкерсы»: подлет — пикирование — отлет. Выглядело так, словно это у них тренировка. И было совсем не похоже на героический подвиг, который можно повторить в школьном дворе.

1938

Неприятности с нашим учителем истории начались, когда мы увидели по телевизору, как Берлинская стена вдруг неожиданно открылась, и все, даже моя бабушка, которая живет в Панкове, могли перейти в Западный Берлин. И уж, конечно, господин штудиенрат Хёсле хотел, как лучше, когда он не только начал говорить о падении стены, но и задал нам всем такой вопрос: — А вы знаете, что еще происходило в Германии 9-го ноября? Ну, к примеру, ровно пятьдесят один год назад.

Поскольку все знали что-то, как-то, но ничего точного, он рассказал нам про хрустальную ночь Германского рейха. Про рейх говорилось потому, что она проходила одновременно по всему рейху, причем вся принадлежащая евреям посуда была разбита вдребезги, в том числе и много хрустальных ваз. Вдобавок булыжником были разбиты витрины всех принадлежавших евреям магазинов. И вообще было перебито много ценных вещей.

Возможно, ошибка господина Хёсле заключалась в том, что он никак не мог остановиться и занял под свой рассказ много уроков истории, он зачитывал нам отрывки из исторических документов о том, сколько точно синагог было сожжено и еще, что был убит ровно девяносто один человек. Все сплошь очень печальные рассказы, а тем временем в Берлине, да нет, по всей Германии шло бурное ликование от того, что немцы наконец-то снова объединятся. Но наш учитель знай себе поминал старые истории о том, с чего все началось.

Во всяком случае, его, как об этом говорилось, «помешательство на прошлом», было осуждено на родительском собрании почти единогласно. Даже мой отец, который, вообще-то говоря, любит рассказывать о прошлом, например, о том, как он еще перед сооружением стены бежал из советской зоны и перебрался сюда, в Швабию, где долго оставался для всех чужим, даже он и то сказал господину Хёсле нечто в таком роде: «Само собой, трудно возражать против того, что моя дочь узнает, как скверно вели себя банды штурмовиков повсюду и, к сожалению, здесь, в Эсслингене, но только пусть она узнает это в подходящий момент, а не тогда, когда, как сейчас, появился повод для радости, и весь мир поздравляет с этим немцев…»

Между прочим, школьники отнеслись с большим интересом к тому, что когда-то происходило в нашем городе, например, в приюте для еврейских сирот, его еще называли именем Вильгельма. Оказывается, всех детей выгнали во двор. Все их учебники, молитвенники, свитки Торы, все-все побросали в одну кучу и подожгли. Плачущие дети, которым пришлось все это наблюдать, боялись, что вместе с книгами сожгут их самих. Но тогда лишь избили до полусмерти их учителя Фрица Самуеля, причем избили гимнастическими булавами из спортзала.

Слава Богу, и в Эсслингене нашлись люди, которые пытались помочь, например, один таксист, который решил отвезти несколько сироток в Штутгарт. Вообще, все, что рассказывал господин Хёсле, нас взволновало. Даже мальчики в нашем классе на этот раз активно участвовали, турецкие мальчики, ну и само-собой, моя подружка Ширин, чья семья приехала из Персии.

А на родительском собрании, как должен был признать и мой отец, господин Хёсле очень хорошо защищался. Он, по словам отца, сказал родителям: «Ни один ребенок не может правильно воспринять падение стены, если не будет знать, где и когда началась несправедливость, в конце концов приведшая к разделу Германии». И тут почти все родители кивнули в знак согласия. Но от дальнейших бесед о хрустальной ночи господину Хёсле пришлось на время отказаться. Жаль, вообще-то говоря.

Но теперь мы все-таки знаем об этом немного больше. Знаем, к примеру, что почти все эсслингцы молча наблюдали или отводили глаза, когда случилось все это с Домом для сирот. И поэтому несколько недель назад, когда наш курдский одноклассник Ясер должен был вместе с родителями быть выдворен обратно в Турцию, у нас возникла идея направить бургомистру письмо протеста. И все до единого под ним подписались. Но по совету господина Хёсле мы ни словом не упомянули судьбу еврейских детей в Иудейском приюте «Попечение Вильгельма». Теперь мы все надеемся, что Ясеру разрешат остаться.

1939

Три дня на острове. После того как нас заверили, что в самом Вестерланде и вокруг полным-полно свободных комнат, а просторный холл предоставляет достаточно простора для совместных бесед, я поблагодарил нашего хозяина, одного из бывших, который за минувшие годы занялся издательским делом и сколотил изрядное состояние, благодаря чему и смог приобрести один из этих крытых камышом фризских домов. Наша встреча проходила в феврале. На приглашение откликнулось больше половины приглашенных, среди них даже несколько звезд, которые держали теперь бразды правления на радио или — как по заказу — в качестве главных редакторов.

Заключались пари, на встречу и впрямь изволил собственной персоной прибыть шеф одного высокотиражного иллюстрированного еженедельника, пусть даже прибыл он с опозданием и ненадолго. Однако большинство из бывших добывали себе после войны хлеб насущный в редакционных клетушках для младшего персонала или, подобно мне, занимались свободным творчеством. Им — как, впрочем, и мне — сопутствовал в виде легенды общепризнанный изъян, он же признак высокой квалификации — это как посмотреть, — заключавшийся в том, что все мы были военными корреспондентами при ротах пропаганды, по каковой причине я хотел бы здесь напомнить, что даже в грубом подсчете до тысячи наших товарищей нашли свою смерть, будь то при операциях над Англией в кабине ХЕ-111 или в качестве репортеров на передовой.

И вот у нас, уцелевших, с каждым годом все сильней становилось желание встретиться. После некоторых колебаний я взялся за организацию подобной встречи. Уговорились о весьма сдержанной информации. Чтоб не называть никаких имен, не сводить никаких личных счетов. Заурядная встреча фронтовых друзей, вполне сопоставимая с теми собраниями первых послевоенных лет, на которых сходились бывшие кавалеры рыцарского креста, воины той либо иной дивизии, но также и бывшие заключенные из концлагерей. Поскольку я по возрасту присутствовал с самого начала, то есть с польского похода, и никак не мог быть заподозрен в канцелярской деятельности при Министерстве пропаганды, ко мне относились с известным почтением. Вдобавок некоторые коллеги вспоминали мои первые репортажи, написанные сразу после начала войны об участии 79-го саперного батальона второй танковой дивизии в боях на Бзуре, о возведении мостов под вражеским огнем и о прорыве наших танков почти до самой Варшавы, причем по мнению простых пехотинцев исход дела решили штурмовики. Да я, собственно, и всегда писал только про пехоту, про рядовых пехотинцев и про их неприметный героизм. Немецкий пехотинец! Его ежедневные марши по пыльным дорогам Польши, проза кирзовых сапог! Всякий раз непосредственно вслед за наступающими танками, покрытые засохшей глиняной коркой, опаленные солнцем, но всегда в отменном настроении, даже когда после очередной короткой схватки пылающая ярким пламенем деревня открывала перед ними истинное лицо войны. Или мой собственный и отнюдь не безучастный взгляд на нескончаемые колонны взятых в плен, наголову разбитых поляков…

Видно эта, порой задумчивая интонация в моих репортажах свидетельствовала об их правдоподобии. Например, когда я слишком уж в духе фронтового братания отобразил встречу с головными русскими танками у Мости Вильки. Или когда я с благосклонной шутливостью описал бороды правоверных евреев. Во всяком случае, при нашей теперешней встрече многие из моих коллег заверили меня, что в своей живой наглядности мои польские репортажи ничуть не отличаются от тех, что я публиковал последнее время в одном процветающем еженедельнике, посвящая их Лаосу, Алжиру или Ближнему Востоку.