Пурпурные реки (Багровые реки) - Гранже Жан-Кристоф - Страница 27

– Вы ничего не заметили, когда пришли сюда утром?

– А что я должен был заметить?

– Мог кто-нибудь проникнуть ночью в ателье?

Ко расхохотался, указывая на четыре инфракрасные камеры, висевшие в углах.

– Тот, кто сюда залезет, не обрадуется, уж поверьте мне. Я столько денег вложил в охранную систему...

Карим усмехнулся.

– Давайте все же проверим. Я знаю немало ребят, для которых ваша система – детские игрушки. Вы сохраняете негативы?

Ко насупился.

– Негативы я вам показать не могу. Сожалею, но это конфиденциально...

Сыщик заметил, как нервно пульсирует на шее фотографа синяя вена. Настало время сменить тон.

– А ну гони негативы, папаша, не нервируй меня!

Фотограф смерил его взглядом, поколебался и неохотно кивнул. Они подошли к другому шкафу. Ко открыл его и вытащил один из ящичков. Руки у него тряслись. Лейтенант внимательно следил за фотографом. Чем дальше, тем яснее он чувствовал, что в этом человеке просыпается страх. Как будто в процессе розысков он начал вспоминать какие-то странные подробности и они не давали ему покоя.

Фотограф снова уткнулся в свои конверты. Шли секунды. Наконец он поднял глаза. Его лицо нервно дергалось.

– Я... тут их больше нет. Правда!

Карим рванул ящик к себе. Фотограф вскрикнул: ему прищемило пальцы. Но полицейский решил, что слишком долго проявлял кротость. Схватив Ко за горло, он оторвал его от пола. Голос лейтенанта звучал по-прежнему ровно:

– Будь умником, папаша, не ври. Так тебя обокрали или нет?

– Н...нет... Я клянусь!..

– Тогда что же ты сделал с этими гребаными снимками?

Ко с трудом пробормотал:

– Я... я их продал.

От неожиданности Карим выпустил свою добычу. Фотограф заохал, потирая больную руку. Сыщик хрипло прошептал:

– Продал? Когда?

– Господи... да это старая история... В конце концов, я имею право делать со своими снимками все, что хочу...

– КОГДА ты их продал?

– Да не помню... Лет пятнадцать назад...

Карим не мог прийти в себя от изумления. Он отшвырнул фотографа к шкафу. Прозрачные пакетики веером разлетелись по комнате.

– А ну-ка, начни с начала, папаша! А то я никак не пойму, что ты там несешь. Ко жалобно сморщился.

– Это было однажды летом, к вечеру... Пришла женщина... Она хотела получить эти снимки. Те же самые, что и вы. Теперь я вспомнил.

Эта новость ошеломила Карима. Значит, «они» уже с 1982 года охотились за фотографиями маленького Жюда!

– Она говорила тебе о Жюде? Жюд Итэро! Называла она это имя?

– Нет. Просто взяла снимки и негативы.

– За башли, конечно?

Фотограф кивнул.

– Сколько?

– Двадцать тысяч франков... Огромная сумма по тем временам... за несколько фото...

– Зачем ей нужны были эти снимки?

– Не знаю. Я не спрашивал.

– Ты их наверняка рассматривал. Был ли там мальчик с какими-то особенностями на лице? С чем-то таким, что стараются спрятать?

– Нет. Ничего такого я не видел... Не знаю... Не помню.

– А женщина? Как она выглядела? Такая высокая, здоровенная? Это была его мать?

Старик замер, а потом вдруг разразился смехом. Громким, хриплым, утробным смехом. Потом проскрипел:

– Ну уж это вряд ли!

Карим схватил его за руки и прижал к стене.

– ПОЧЕМУ?

Ко закатил глаза и прошептал из последних сил:

– Это была монашка, черт бы ее взял. Католическая монашка!

21

В Сарзаке было три церкви. Одна стояла на ремонте, при второй доживал свои дни совсем дряхлый священник, в третьей всем заправлял молодой кюре, о котором ходили самые темные слухи. Поговаривали, будто он пьянствует вместе с матерью у себя дома, возле церкви. Лейтенант, ненавидевший всех без исключения жителей Сарзака, в особенности их страсть к сплетням, вынужден был на сей раз признать их правоту: однажды его вызвали разнимать сына с мамашей, затеявших грандиозную драку.

Именно этого кюре Карим и выбрал, чтобы получить нужную информацию.

Он резко затормозил возле домика священника. Это было унылое одноэтажное бетонное строение, приткнувшееся к современной церкви с асимметричными витражами. На маленькой табличке значилось: «Мой приход». У порога пышно произрастали крапива и чертополох. Карим позвонил. Прошло несколько минут. Из-за двери доносились приглушенные крики. Полицейский выругался про себя: этого ему еще не хватало!

Наконец дверь открыли.

Карим сразу понял, что перед ним стоит пропащий человек. В середине дня от священника уже вовсю несло спиртным. Его худое лошадиное лицо заросло неряшливой клочковатой бородкой, в спутанных волосах мелькала проседь. Мутные желтые глаза бессмысленно уставились на гостя. Ворот пиджака перекосился, на рубашке темнели жирные пятна. Это был конченый человек, и служить в церкви ему, видимо, оставалось так же недолго, как листку ладана – благоухать в кадильнице.

– Что вам угодно, сын мой?

Голос звучал хрипло, но довольно твердо.

– Карим Абдуф, лейтенант полиции. Мы уже знакомы.

Кюре поправил грязный воротник.

– А, да-да, припоминаю... – Глаза его испуганно забегали. – Вас вызвали соседи?

Карим улыбнулся.

– Нет. Просто мне нужна ваша помощь. Для одного расследования.

– Ах, так! Ладно, входите.

Сыщик вошел в дом, и его подметки тут же прилипли к полу. Глянув вниз, он увидел на линолеуме блестящие полосы.

– Это моя мать, – шепнул священник. – Она давно не убирает. Все перепачкала своим вареньем. – И он почесал лохматую голову. – Совсем рехнулась, только и ест что варенье.

В комнате царил хаос. Со стен свисали лоскутья самоклеющейся пленки, имитации дерева, кафеля или ткани. В соседнем помещении валялись в беспорядке желтые коврики, явно вырезанные бритвой из старого паласа, а на диване подушки кошмарных цветов – жалкая карикатура на гостиную. Садовые инструменты были разбросаны прямо на полу. Через другую дверь виднелась еще одна комната – незастеленная кровать, пластиковый стол без скатерти, а на нем грязные тарелки.

Священник направился в гостиную. По пути его шатнуло, но он все же устоял на ногах. Карим сказал:

– Налейте-ка себе выпить, отче. Так дело быстрей пойдет.

Кюре обернулся и бросил враждебный взгляд на гостя.

– Посмотрите лучше на себя, сын мой. Вы весь дрожите.

Карим с трудом перевел дыхание. Он и впрямь еще не оправился от шока. После бурной сцены у фотографа он никак не мог собраться с мыслями и двигался точно во сне. Голова у него гудела, сердце бешено колотилось. Он машинально вытер лицо рукавом, как мальчишки вытирают сопли.

Священник наполнил стакан.

– Вам налить? – спросил он с ехидной улыбкой.

– Я не пью.

Кюре хлебнул из стакана. Его бескровное лицо слегка порозовело, глаза ярко заблестели. Он язвительно хихикнул:

– Что, ислам не дозволяет?

– Нет. Хочу сохранить ясную голову для работы, вот и все.

Кюре поднял стакан.

– Ну, тогда за вашу работу!

Карим заметил, что по коридору бродит мать священника. Сутулая, почти горбатая, она шмыгала взад-вперед, прижимая к груди банку варенья. Он подумал о вскрытом склепе, о скинах, о монахине, купившей школьные фотографии... а теперь вот еще эта парочка призраков! Он словно открыл ящик Пандоры, и оттуда вылетел целый сонм кошмаров, которым не было конца.

Священник перехватил его взгляд.

– Оставьте это, сын мой, не обращайте внимания. – И он уселся на один из потрепанных диванов. – Я вас слушаю.

Карим мягко поднял руку.

– Во-первых, одна просьба: не называйте меня, пожалуйста, «сын мой».

– Вы правы, – ответил кюре, ухмыляясь. – Что поделаешь – профессиональная привычка.

И он снова глотнул вина, иронически глядя на своего собеседника. Теперь он держался вполне уверенно.

– Так какое же дело вы расследуете?

Карим удовлетворенно подумал: он еще не знает об осквернении могилы. Значит, Крозье удалось сохранить этот случай в тайне.