Пурпурные реки (Багровые реки) - Гранже Жан-Кристоф - Страница 25

Карим повесил трубку и взглянул на часы. Тринадцать тридцать. Он дал себе два часа на то, чтобы проверить архивы других школ и просмотреть списки учеников младших классов.

Он управился меньше чем за час, но нигде не нашел ни малейшего следа Жюда Итэро. Тогда он вновь поехал в школу Жана Жореса: пока он копался в архивах, ему пришла в голову одна мысль. Женщина с большими зелеными глазами встретила его в самом возбужденном настроении.

– Я еще кое-что сделала для вас, офицер!

– Слушаю.

– Я стала искать учителей, которые преподавали здесь в те годы.

– И что же?

– Нам опять не повезло. Бывшая директриса давно на пенсии.

– Малышу Итэро было в восемьдесят первом – восемьдесят втором годах девять – десять лет. Можно найти учительниц этих классов?

Женщина уткнулась в свои записи.

– Конечно! Тем более что в них работала только одна учительница. Это довольно распространенная практика, когда учителя «переходят» из класса в класс вместе с детьми.

– И где же она сейчас?

– Не знаю. Она ушла из школы как раз в конце восемьдесят первого – восемьдесят второго учебного года.

Карим мысленно выругался. Но директриса многозначительно продолжала:

– Знаете, я много думала и поняла, что мы упустили одну вещь.

– Какую?

– Школьные фотографии. Мы ведь храним у себя снимки всех классов.

Карим прикусил губу: дурак, как же он мог это забыть!

– И вот я просмотрела наши фотоархивы. Вы не поверите: снимки этих классов тоже украдены!

Внезапная догадка, словно молния, блеснула в голове Карима. Ему вспомнилась пустая овальная рамка на стене склепа. Значит, кто-то хотел стереть саму память о мальчике, уничтожить его имя, украсть лицо. Женщина недоуменно спросила:

– Почему вы улыбаетесь?

– Извините меня. Я уже давно жду этого. Жду вот такого, настоящего дела, понимаете? И мне тоже пришло кое-что в голову. Хранятся ли у вас классные дневники прошлых лет?

– Дневники?

– В мое время в каждом классе имелась такая тетрадь, что-то вроде журнала, куда записывалось, кто из детей отсутствовал, что задано на дом.

– Да, у нас тоже есть такие.

– Вы их храните?

– Конечно. Но там нет списков учеников.

– Зато есть фамилии пропускавших уроки.

Лицо женщины просияло, глаза ее радостно заблестели.

– Вы надеетесь, что мальчик когда-то пропускал занятия?

– Я надеюсь главным образом на то, что эта мысль не посетила наших воров.

Директриса снова открыла шкаф с архивами. Карим перебрал темно-зеленые тетради и выбрал две из них, за нужные годы. Увы, его ждало разочарование – фамилия Итэро там не значилась.

Скорее всего, он действительно шел по ложному следу: несмотря на его глубокую уверенность, что ребенок учился в школе Жана Жореса, никаких подтверждений этому не было. Однако сыщик упрямо листал тетради, надеясь на чудо.

И вдруг он увидел. Ему помогли цифры, аккуратно проставленные в правом верхнем углу. В тетради за 1982 год отсутствовало несколько страниц. Их явно вырвали – с 8 по 15 июня. Эти даты походили на клещи, ухватившие кусочек... пустоты. Кариму померещилось имя мальчика, написанное все тем же округлым четким почерком на недостающих листках.

Он тихо попросил директрису:

– Дайте мне телефонный справочник.

Несколько минут спустя Карим обзванивал одного за другим всех врачей Сарзака. Сердце его бурно колотилось, он был уверен, что с 8 по 15 июля Жюд Итэро пропустил школу по болезни.

Он опросил всех врачей подряд, требуя, чтобы они сверялись с картотеками, и каждый раз называя по буквам имя мальчика. Но ни один из них не знал его. Сыщик выругался сквозь зубы и стал названивать в соседние коммуны – Кайяк, Тьермон, Валюк. И вот наконец свершилось: в Камбюзе, городке, расположенном в тридцати километрах от Сарзака, один из врачей ответил:

– Жюд Итэро? Да, конечно, я хорошо помню этот случай.

Карим не поверил своим ушам.

– Хорошо помните? Четырнадцать лет спустя?

– Приезжайте. Я вам все объясню.

19

Доктор Стефан Масэ представлял собой современный тип деревенского врача в элегантной упаковке. Спокойное лицо, белые холеные руки, дорогой костюм и гармоничное сочетание острого ума и житейского опыта, буржуазной солидности и аристократической утонченности. Карим с первого же взгляда возненавидел этого лекаришку с его обходительными манерами. Он иногда и сам пугался приступов беспричинной ярости, вырывавшейся из глубин его души, как лава из вулкана.

Не снимая кожаной тужурки, он присел на краешек кресла. Между ним и хозяином кабинета сверкало широкое пространство полированного письменного стола, на котором красовались несколько безделушек, видимо дорогих, компьютер и фармацевтические справочники. Кабинет дышал сдержанной роскошью и хорошим вкусом.

– Рассказывайте, доктор! – потребовал Карим без долгих предисловий.

– Вы не могли бы сказать поточнее, какая информация нужна для вашего расследования?

– Нет, – ответил Карим, смягчив жесткость ответа улыбкой. – Мне очень жаль, но это служебная тайна.

Врач побарабанил пальцами по краю стола и встал. Этот араб в пестрой шапочке явно поразил его воображение. Телефонный разговор не подготовил его к такому сюрпризу.

– Это случилось в июле восемьдесят второго года. Обычный вызов на дом. К мальчику с высокой температурой. Первый мой вызов. Мне было тогда двадцать восемь лет.

– Оттого-то вы и запомнили его?

Врач улыбнулся. Эта широкая, до ушей, улыбка вызвала у Карима еще большее раздражение.

– Нет. Вы сейчас поймете. Вызов поступил через телефонистку, и я записал адрес с ее слов. Речь шла о маленьком домике на каменистой равнине, в пятнадцати километрах отсюда. Адрес у меня сохранился, я вам его дам.

Полицейский молча кивнул.

– Итак, – продолжал врач, – я увидел каменную лачугу, стоявшую, можно сказать, в чистом поле, вдалеке от других домов. Жара была невыносимая, в кустах громко стрекотали цикады. Когда женщина открыла дверь, у меня сразу возникло какое-то странное ощущение. Она была как будто не на своем месте в этом крестьянском домишке...

– Почему?

– Не знаю. В общей комнате блестело пианино и....

– Ну конечно, разве крестьяне могут любить музыку!

– Я этого не говорил... Извините, мне кажется, я вам чем-то несимпатичен?

Карим поднял глаза.

– Не все ли равно?

Врач понимающе кивнул. Он по-прежнему любезно улыбался, но в глазах у него мелькнул легкий страх. Он заметил квадратную рукоятку пистолета, торчавшую из кобуры на боку у Карима. И, может быть, следы засохшей крови на рукаве его тужурки. Доктору стало явно не по себе. Тем не менее он продолжал мягко прохаживаться по кабинету.

– Я вошел в комнату ребенка, и ее обстановка показалась мне более чем странной. В комнате почти ничего не было – ни одной игрушки, ни одного рисунка, ничего.

– Как выглядел ребенок?

– Не знаю. Это-то и было самое непонятное. Женщина принимала меня в темноте. Все ставни были наглухо закрыты. Во всем доме – ни единого источника света. Когда я вошел, то подумал, что это сделано ради прохлады, ради тени, но потом заметил, что и мебель сплошь прикрыта простынями. Словом, в высшей степени таинственный дом.

– Как она это объяснила?

– Что ее ребенок заболел и свет режет ему глаза.

– Вам удалось осмотреть его?

– Да... насколько это возможно в полутьме.

– Чем он был болен?

– Обыкновенной ангиной. Но вот что меня поразило...

Врач нагнулся к Кариму и приложил палец к губам скупым, чисто докторским жестом, наверняка производившим впечатление на его пациентов. Но на Карима такие фокусы не действовали.

– В тот миг, когда я достал лампочку-карандаш, чтобы осветить горло больного, женщина схватила меня за руку. Она так яростно стиснула ее, что я испугался. Понимаете... она не хотела, чтобы я видел лицо мальчика.

Карим задумался. Ему вспомнились пустая рамка на склепе и пропажа школьных фотографий.