Пурпурные реки (Багровые реки) - Гранже Жан-Кристоф - Страница 1

Жан Кристоф Гранже

Пурпурные реки

I

1

"Ga-na-mos! Ga-na-mos[1]".

Пьер Ньеман, судорожно сжимая рацию, глядел сверху на толпу, спускавшуюся по бетонным ступеням Парк-де-Пренс[2]. Тысячи разгоряченных лиц, светлых бейсболок и вызывающе ярких шарфов текли вниз буйным пестрым потоком. Словно вихрь конфетти. Словно легионы обезумевших демонов. И все тот же неумолчный вопль в три пронзительные тягучие ноты: «Ga-na-mos!»

Ньеман, стоявший на крыше начальной школы, напротив стадиона, отдал по рации приказ третьей и четвертой бригадам РСБ[3]. Полицейские в темно-синих мундирах и черных касках споро занимали позиции, прикрываясь пластиковыми щитами.

Классический метод. По две сотни человек у каждого выхода со стадиона плюс заслон из эрэсбешников, чья задача – не позволить фанатам команд-соперниц столкнуться, сойтись или даже заметить друг друга...

Нынче вечером, по случаю матча «Сарагоса» – «Арсенал», единственной игры в этом году, когда в Париже за победу боролись две нефранцузские команды, на стадион прислали более тысячи четырехсот полицейских. Проверка документов, личный досмотр и охрана сорока тысяч болельщиков, приехавших из обеих стран. Старший комиссар полиции Пьер Ньеман был в числе ответственных за данное мероприятие. Подобные операции не входили в его обязанности, но этот полицейский со стрижкой ежиком любил такие «разминки». Надзор и лобовые столкновения. Без протоколов и другой процедурной тягомотины. В каком-то смысле это отсутствие формальностей грело ему душу. И потом, ему нравился боевой дух, сплачивавший в такие минуты его «армию на марше».

Первые ряды болельщиков уже спустились до нижней площадки, их можно было видеть между бетонными опорами стадиона, над выходами Н и G. Ньеман бросил взгляд на часы. Еще четыре минуты – и толпа, оказавшись снаружи, вырвется на шоссе. Вот когда возникнет опасность встреч, стычек и драк. Полицейский набрал побольше воздуха в грудь. Октябрьская ночь дышала угрозой.

Две минуты. Ньеман машинально обернулся и увидел вдали площадь Порт-Сен-Клу. Абсолютно пустую. Лишь белые водяные снопы трех фонтанов маячили в темноте, точно символы тревоги. Вдоль проспекта вереницей стояли автобусы РСБ. Рядом бродили, разминаясь, люди с касками у пояса и дубинками на боку. Резервные бригады.

И вот началось. Сперва послышался ропот: толпа угодила в проход между решетками с остроконечными прутьями. Ньеман невольно улыбнулся. Именно за этим он сюда и пришел. Болельщики бурно выражали свое недовольство. Пронзительные звуки труб перекрывали людской гомон, от адского шума дрожали бетонные трибуны. «Ga-na-mos! Ga-na-mos!» Ньеман включил передатчик и связался с командиром восточной роты Жоакеном: «Говорит Ньеман. Они выходят. Гоните их к автобусам, к бульвару Мюрата, стоянкам и входам в метро!»

С крыши здания полицейский легко мог оценить ситуацию: с этой стороны риск беспорядков был минимальный. Сегодня вечером выиграли испанцы – значит, их фанаты представляют наименьшую опасность. Английские болельщики сейчас выходили с противоположного конца стадиона, через двери А и К, у Булонской трибуны, сильно напоминая скопище диких зверей. Ньеман собирался спуститься туда, как только операция войдет в решающую фазу.

Внезапно над толпой, в свете уличных фонарей, блеснула запущенная кем-то бутылка. Ньеман увидел, как взметнулась полицейская дубинка; тесные ряды дрогнули и отступили, люди начали падать в давке. Он яростно выкрикнул в рацию:

«Жоакен, мать вашу! Сдержите своих людей!»

Он кинулся к лестнице и кубарем скатился вниз с восьмого этажа. Когда он выбежал на проспект, две колонны эрэсбешников уже мчались к толпе, готовые усмирить разбушевавшихся хулиганов. Ньеман бросился наперерез, размахивая руками и пытаясь остановить их. Дубинки уже мелькали в нескольких метрах от его лица, как вдруг справа возник Жоакен в закрытом шлеме. Подняв козырек, он яростно взглянул на комиссара.

– Господи боже, Ньеман, вы что, совсем спятили? Вы же в штатском, из вас сейчас отбивную сделают!..

Но комиссар словно не слышал его.

– Какого черта вы выпустили своих людей, Жоакен? Немедленно отведите их назад, иначе через три минуты здесь будет бойня.

Капитан Жоакен, краснолицый толстяк, сердито пыхтел. Его тоненькие усики в стиле Belle Epoque подрагивали в такт прерывистому дыханию. Из рации донеслось: «Всем... всем... всем отрядам... Булонский поворот... Улица Майора Гильбо... Скорее сюда!.. У нас проблемы!» Ньеман бросил на Жоакена злой взгляд, как будто тот был единственным виновником этого вселенского хаоса. Его пальцы до боли стиснули передатчик. «Говорит Ньеман. Сейчас подойдем». И он приказал капитану, уже чуть спокойнее:

– Я пойду, а вы пришлите туда как можно больше людей. И наведите здесь порядок.

Не дожидаясь ответа, комиссар пустился на поиски стажера, служившего ему водителем. Он пулей промчался через площадь, успев краем глаза заметить вдали официантов «Кафе де Пренс», торопливо опускавших металлические жалюзи. В воздухе витал страх.

Наконец он углядел низенького брюнета в кожаной куртке, топтавшегося возле черного седана. Грохнув кулаком по капоту, Ньеман взревел:

– Живо к Булонской трибуне!

Миг спустя оба сидели в машине. Автомобиль рванул с места так, что взвизгнули колеса. Стажер свернул налево: по шоссе, освобожденному для сил безопасности, можно было скорее проехать к выходу К. Но тут Ньемана осенило.

– Нет, – выдохнул он, – давай назад, они наверняка пойдут нам навстречу.

Машина резко развернулась, подняв фонтаны воды из луж, оставленных готовыми к атаке водометами, и вихрем понеслась вдоль авеню Парк-де-Пренс по узкому коридору между серыми полицейскими автобусами. Люди в касках, бежавшие в том же направлении, не глядя расступались и пропускали ее. Ньеман прилепил на крышу мигалку. Стажер лихо свернул влево перед лицеем Клода Бернара и снова сделал разворот, чтобы подъехать к третьему выходу со стадиона. Они миновали Отейскую трибуну. Заметив в воздухе первые облачка слезоточивого газа, Ньеман понял, что был прав: сражение шло уже на площади Европы.

Автомобиль врезался в белесую хмарь слезоточивого газа, едва не раздавив первых пострадавших, опрометью бегущих с поля битвы. Схватка, видимо, началась как раз напротив президентской трибуны. Мужчины в галстуках, женщины в сверкающих драгоценностях бежали, шатаясь и кашляя, по их лицам текли слезы. Одни искали укрытия во дворах и подъездах, другие, наоборот, взбирались наверх по лестницам стадиона.

Ньеман выскочил из машины. На площади уже дрались свирепо, не на шутку. В груде сцепившихся тел мелькали вызывающе яркие «розетки»[4]английских болельщиков вперемежку с темными силуэтами эрэсбешников. Некоторые из бойцов уже ползли по асфальту, словно окровавленные слизняки; другие топтались поодаль, не решаясь пустить в ход ружья с пластиковыми пулями из страха задеть своих раненых товарищей.

Комиссар снял очки и обвязал лицо шарфом. Подбежав к ближайшему эрэсбешнику, он вырвал у него из рук дубинку и одновременно ткнул ему в лицо свое трехцветное удостоверение. Тот растерянно крутил головой: газовое облако заволокло прозрачное забрало его шлема.

Пьер Ньеман бросился к дерущимся. Болельщики «Арсенала» пускали в ход кулаки, прутья, кованые бутсы; эрэсбешники защищались, отступая под их натиском и пытаясь вызволить своих поверженных наземь собратьев. Дубинки вовсю «прессовали» собравшихся, но были бессильны остановить бешеную схватку.

Офицер ворвался в гущу толпы.

Он бил направо и налево, кулаком и дубинкой. Свалил с ног какого-то верзилу и «вырубил» его серией прямых ударов. По ребрам, в пах, в лицо. Тут же успел отбить ногой удар, грозивший ему сбоку, и, выпрямившись, с диким криком едва не сломал дубинку о шею нападавшего. Кровь бросилась ему в голову, во рту стоял странный металлический привкус. Он больше не думал, не чувствовал боли. Он помнил только одно: это война, и перед ним враги.