Полет аистов - Гранже Жан-Кристоф - Страница 16

Я не понял, на что он намекает. Сделав отступление по-французски, Марсель объяснил мне, что многие издавна считают цыган людоедами.

— Это всего лишь выдумки наших предков, — сказал Марсель. — Поверья, связанные с людоедом — пожирателем детей, впоследствии перенесенные на цыган. Однако исчезновение сердца Райко наверняка до смерти напугало обывателей.

Я взглянул на Маркуса. Его мощная фигура оставалась неподвижной. Он курил очередную сигарету.

— Долгие годы, — заговорил он, — я борюсь за то, чтобы улучшить образ нашего народа в глазах других людей. И вот мы снова скатываемся в Средневековье! Впрочем, тут все виноваты. Поймите меня правильно, мсье Антиош. Это вовсе не цинизм. Просто я думаю о будущем. — Он положил на белую скатерть руки, цепкие, как щупальца осьминога. — Я борюсь за улучшение условий нашей жизни, за наше право иметь работу.

В сливенском округе Маркус Лазаревич был заметной политической фигурой. Цыгане выдвинули его «своим кандидатом», и это давало ему изрядную власть. Марсель поведал мне, как Лазаревич в прекрасном двубортном костюме ходил по цыганским кварталам, брезгливо поводя плечами, а за ним бежала толпа чумазых огольцов, радостно хватаясь засаленными ручонками за дорогую ткань. Я представил себе, как его передергивает при виде своих потенциальных избирателей, грязных и вонючих. Между тем, несмотря на отвращение, Маркус вынужден был угождать цыганам, расплачиваясь за свои политические амбиции. Смерть Райко стала увесистым булыжником, влетевшим в его огород. Лазаревич обрисовал ситуацию по-своему:

— Эта смерть свела на нет результаты наших усилий, особенно в социальной сфере. Например, при поддержке одной гуманитарной организации я создал в гетто центры медицинской помощи.

— Какой организации? — спросил я с волнением.

— «Единый мир». — Маркус произнес название по-французски, потом повторил его по-английски. — Only World.

«Единый мир». За несколько дней я слышал это название уже от нескольких человек, находящихся в сотнях километрах друг от друга. Маркус продолжал:

— Потом эти молодые врачи уехали. Срочная командировка — так они объяснили свой отъезд. Однако не удивлюсь, если им просто осточертели наши бесконечные стычки, наше нежелание приспосабливаться, наше презрительное отношение ко всем, кто не принадлежит к нашему народу. Считаю, что смерть Райко переполнила чашу их терпения.

— Врачи уехали из Болгарии сразу после гибели Райко?

— Не совсем. Они уехали в июле.

— В чем заключалась их работа?

— Они лечили больных, проводили вакцинацию детей, раздавали лекарства. У них имелась небольшая лаборатория, чтобы делать анализы, и кое-какое оборудование для несложных хирургических операций. «Единый мир» — очень богатая организация. — Маркус поднял указательный палец, как бы подчеркивая, что уж он-то знает в этом толк.

Маркус заплатил по счету и напомнил нам о неудавшемся государственном перевороте, случившемся в Москве десять дней назад. Он искренне полагал, что все происходящее укладывается в рамки единой политической программы и каждое событие играет в ней свою роль. Нищета цыган, убийство Райко, упадок социалистической системы составляли, на его взгляд, единую логическую цепь, завершающуюся, разумеется, его избранием на высокий политический пост.

В заключение на крыльце ресторана он пощупал подкладку моего пиджака, потом спросил, сколько стоит «фольксваген» в долларах. Я ему назвал какую-то невообразимую сумму — только ради того, чтобы вывести его из равновесия. За все время нашей встречи он впервые недовольно поморщился. Я захлопнул дверцу. Он помахал нам рукой на прощание, потом наклонился всем своим мощным телом к моему стеклу и спросил: «Только я что-то не понял. Сейчас-то вы зачем в Болгарию приехали?» Включив зажигание, я в двух словах рассказал ему о проблемах с аистами. «Ах, вот оно что!» — снисходительно протянул он с американским акцентом. Я резко тронулся с места.

12

К шести вечера мы вернулись в Софию. Я тут же позвонил доктору Милану Джуричу. Он уехал на консультацию в Пловдив и собирался вернуться на следующий день. Его жена немного говорила по-английски. Я представился и предупредил, что зайду к ним завтра вечером. И добавил, что для меня необычайно важно встретиться с Миланом Джуричем. После недолгих колебаний его жена дала мне адрес и объяснила, как до них лучше добраться. Я положил трубку и решил посмотреть, куда мне предстоит отправиться дальше. Следующим пунктом был Стамбул.

В конверте, подготовленном Максом Бёмом, лежал билет на поезд «София — Стамбул» и прилагалось расписание. Поезд в Турцию отправлялся каждый вечер, около одиннадцати часов. Швейцарец все предусмотрел. Несколько минут я размышлял об этом необычном человеке. А ведь я знал одну особу, которая могла мне о нем рассказать: Нелли Бреслер. В конце концов, ведь именно она направила меня к нему. Я снял трубку и набрал номер моей приемной матери во Франции.

Меня соединили только с десятой попытки. Я услышал далекий сигнал, а потом резкий голос Нелли, еще более далекий:

— Алло!

— Это Луи, — произнес я холодно.

— Луи? Луи, мой мальчик, где вы сейчас?

Я тут же узнал ее слащавый, притворно дружелюбный тон и почувствовал, что мои нервы натягиваются, как струны.

— В Болгарии.

— В Болгарии? Что вы там делаете?

— Работаю на Макса Бёма.

— Бедный Макс. Я недавно узнала. Не думала, что вы уже уехали…

— Бём заплатил мне за одну работу. Я верен своим обязательствам перед ним. Даже если его уже нет.

— Вы могли бы нас предупредить.

— Нет, Нелли, это ты должна была меня предупредить. — Я обращался к ней на «ты», а она изо всех сил старалась мне «выкать». — Кем был Макс Бём? Что тебе известно о работе, которую он собирался мне предложить?

— Луи, дорогой, ваш тон меня пугает. Макс Бём был обычным орнитологом. Ты же знаешь, Жорж тоже этим интересуется. Макс был очень милым человеком. Кроме того, он много путешествовал. Мы бывали в одних и тех же странах, и…

— Например, в Центральной Африке?

Нелли помолчала, потом ответила немного тише:

— Ну да, например, в Центральной Африке…

— Что тебе известно о поручении, которое он хотел мне дать?

— Ничего или почти ничего. В мае этого года Макс написал нам, что ищет какого-нибудь студента для короткой командировки за границу. Мы, естественно, сразу подумали о вас.

— Ты знала, что речь идет об аистах?

— Насколько я могу припомнить, именно так.

— Ты знала, что эта поездка связана с риском?

— С риском? Господи, конечно, нет…

Я зашел с другого конца:

— Что тебе известно о Максе Бёме, о его сыне, о его прошлом?

— Ничего. Макс был очень нелюдимым.

— Он говорил тебе о своей жене?

В трубке сильно затрещало.

— Очень мало, — глухо ответила Нелли.

— И он никогда не вспоминал о сыне?

— О сыне? Я даже не знала, что у него был сын. Я не понимаю, почему вы меня об этом спрашиваете, Луи…

В трубке снова ужасно захрипело. Я проорал:

— Последний вопрос, Нелли. Ты знала, что Максу Бёму когда-то сделали пересадку сердца?

— Нет! — Голос Нелли дрожал. — Я только знала, что у него больное сердце. Он ведь скончался от инфаркта? Луи, вам нет смысла продолжать путешествие. Все кончено…

— Нет, Нелли. Наоборот, все только начинается. Я позвоню тебе позже.

— Луи, мой мальчик, когда вы вернетесь? На линии опять начались сильные помехи.

— Не знаю, Нелли. Поцелуй Жоржа. Береги себя.

И повесил трубку. Я был совершенно расстроен, как всякий раз после разговора с приемной матерью. Нелли ничего не известно. В самом деле, Бреслеры достаточно богатые люди, чтобы позволить себе роскошь не лгать.

Было восемь часов. Я быстро сочинил факс Эрве Дюма, упомянув в нем о сегодняшних ужасных открытиях. В заключение я пообещал инспектору, что теперь сам тоже займусь расследованием прошлого Макса Бёма.

Сегодня вечером Марсель решил сводить нас с Йетой в ресторан. Идея довольно странная, учитывая то, что произошло с нами в этот день. Однако Минаус предпочитал контрасты — и заявил, что нам необходимо расслабиться.