Черная линия - Гранже Жан-Кристоф - Страница 6

Саварио сделал ему знак. Они обменялись рукопожатием. Марк кивком показал на диапозитивы, разложенные на просмотровом столе:

— Ты не работаешь с цифрой?

— В такого рода сюжетах — нет.

— А что это?

— Голод в Аргентине.

— Можно?

Марк взял маленькую лупу, висевшую на хромированной подставке, и склонился над слайдами. Ребенок, похожий на скелетик, с иссохшим лицом, весь утыканный катетерами, на больничной койке. Младенец с зеленовато-бледной кожей, с огромной головой, в гробу — к тельцу привязаны маленькие крылышки, как у ангела. Медсестра, несущая по серой лестнице безжизненное тело мальчугана, чьи ножки напоминают длинные костяные палочки. Марк встал:

— Это было не слишком тяжело?

— Что?

— Эти ребятишки, голод…

Саварио улыбнулся. Трехдневная щетина и всклокоченная черная шевелюра придавали ему сходство с шахтером, только что вышедшим из забоя.

— В Аргентине нет голода.

— А фотографии?

Не отвечая, латиноамериканец сложил слайды в конверт. Потом сложил свою лупу, выключил подсветку стола.

— Пойдем, угощу тебя кофе. И расскажу тебе, в чем секрет.

Они устроились в кафетерии. Здесь тоже все было белым: автоматы, столы, стулья. Фотограф взгромоздился на табурет у стойки бара.

— Нет голода, — повторил он, дуя на чашку с обжигающим кофе. — Мы сами это организовали.

Он вытащил из кофра фотографию ребенка с деформированными конечностями, утыканного трубками:

— Это полиомиелит. Ничего общего с голодом.

— Полиомиелит?

— Наверное, снимок по ошибке запустили в агентства. В Интернет. Все как с ума посходили: голод в Аргентине — невероятно! Но там, в Тукумане, не было никаких признаков голода.

— И что же ты сделал?

— То же, что и другие: сфотографировал ребенка с полиомиелитом. Знаешь, сколько стоит билет до Аргентины?

Марк не нуждался в дальнейших объяснениях. Если на Саварио потратили деньги, речи не могло идти о том, чтобы он вернулся с пустыми руками. Несколько снимков изможденного ребенка, еще несколько снимков из больниц, из гетто для бедняков — и дело сделано. Всегда найдется издание, готовое купить эти снимки и порассуждать о недостатке продовольствия. Никто, по сути дела, не лгал, честь не страдала, а главное — не терялись деньги. Латиноамериканец поднял свою чашку:

— За информацию!

Марк чокнулся с ним. Он уже пять лет занимался чрезвычайными происшествиями, он отдалился от суматохи агентств, но с циничной радостью констатировал, что ничего, абсолютно ничего не изменилось.

За их спинами прозвучал низкий голос:

— По-прежнему переделываем мир?

Марк повернулся на стуле и увидел Бенсана Темпани. Метр девяносто, сто килограммов обрюзгшей плоти. Колосс с длинными сальными волосами, в светлом полотняном костюме, придававшем ему вид плантатора из тропиков. Удивительно, но в нем, казалось, всегда жило солнце: он вырос в Ницце и до сих пор не избавился от южного акцента.

Он приветствовал Марка и Саварио взрывом смеха, потом пошел к автомату с газированными напитками. Саварио воспользовался этим, чтобы ускользнуть. Венсан вернулся к Марку с баночкой колы в руке. Он проводил взглядом фотографа:

— Я что, спугнул героя?

— Картинки принес?

Он вынул из кармана куртки три конверта. После трагедии с леди Дианой великан переключился на съемку моды, но, в память о прошлом, иногда соглашался немного пощелкать для расследований Марка. С деланым недовольством он проговорил:

— Сам себя спрашиваю, какого черта я вожусь с этими мерзкими харями? Как подумаю, какие воздушные создания ждут меня в студии…

Марк занялся первым конвертом. Он вынул оттуда портрет Жака Реверди с данными антропометрических измерений и прочел подпись под фотографией.

— Это снято при его аресте в Камбодже, а из Малайзии у тебя нет?

— Нет, мсье. Я звонил ребятам из «Франс Пресс» в Куала-Лумпур. Официального портрета из Малайзии нет. Реверди недолго оставался в руках полиции. Его тут же поместили в психушку и…

— Я в курсе, спасибо.

Марк изучал лицо Реверди. Снимки, которые он видел до сих пор, относились к славному прошлому глубоководного ныряльщика. Блестящие фотографии, на которых чемпион, одетый в комбинезон для погружений, поднимал над головой табличку с указанием рекордной глубины. На портрете, который он держал в руках сейчас, было совсем другое лицо. Узкое, в буграх мышц, без улыбки. Уголки губ изогнуты в мрачную гримасу. В черных глазах нельзя прочесть ничего.

Он открыл следующий конверт и увидел молодую девушку. Почти подростка. Пернилла Мозенсен. Светлые глаза, ангельское выражение лица, обрамленного очень прямыми черными волосами. И светящаяся кожа. Марк подумал о бледной мякоти некоторых экзотических фруктов.

— Из «Франс Пресс» мне прислали только это, — пояснил Венсан. — Это фотография из ее паспорта. Я отретушировал на компьютере…

Судя по лицу молодой датчанки, она хотела казаться серьезной. Однако, несмотря на внешнюю сдержанность, из-под ее ресниц сияло юное озорство. Улыбка дрожала в уголках губ. Он представил себе, как она готовилась к поездке в Юго-Восточную Азию. Без сомнения, к своему первому большому путешествию…

— А тело? — спросил он.

— Глухо! Верховный суд Малайзии не дал никаких сведений. Они не похожи на друзей прессы.

— А другая? Девушка из Камбоджи? Венсан сделал длинный глоток и выложил на

стол третий конверт.

— Я нашел только это. В архивах «Паризьен». И для этого мне пришлось совершить настоящие чудеса. Это перепечатка из желтой прессы Пномпеня. Виден типографский растр.

Линда Кройц была рыжеволосой, с тонкими чертами лица, словно нарисованными легкими мазками кисти. Симпатичное личико под копной вьющихся волос, крупнозернистая газетная печать не позволяла судить о том, насколько они тяжелые. Из-за типографских дефектов невозможно было уловить выражение лица, и поэтому оно казалось каким-то нереальным. Призрак из колонки новостей.

— И тут тоже ничего относительно тела?

— Ничего, что можно напечатать. Мне прислали снимки из «Камбож суар». Девушку нашли в реке, через три дня после смерти. Тело раздулось так, что почти лопалось. Язык как огурец. Публиковать нельзя: поверь мне. Даже в твоей дерьмовой газетенке.

Марк положил три конверта в карман. Венсан перешел на заговорщицкий тон: — Что поделываешь вечером?

Лицо фотографа мало чем отличалось от его тела: такое же огромное, красноватое, одутловатое. Лицо людоеда, наполовину завешенное прядью волос, закрывавшей левый глаз, словно повязка пирата. Рот у него вечно был приоткрыт, как у большой задыхающейся собаки. Широко улыбнувшись, он помахал еще одним конвертом:

— Это тебя интересует?

Марк бросил взгляд: фотографии молодых обнаженных женщин. Помимо официальных фотографий для журналов, Венсан делал портфолио для молоденьких моделей. Он пользовался этим, чтобы раздевать их.

— Неплоха, а?

Его дыхание пахло обжигающей смесью колы и спиртного. Марк полистал фотографии: зрелые тела с идеальными пропорциями, с молочной кожей, без малейших изъянов, лица, полные кошачьей грации.

— Я им позвоню? — спросил Венсан, подмигнув.

— Увы, — ответил Марк, возвращая снимки. — Я не в настроении.

Венсан забрал у него фотографии с презрительной гримасой:

— Ты вечно не в настроении. В этом твоя проблема.

5

Лица были там.

Знакомые и пугающие одновременно.

Они прижимались к ротанговой сетке и от этого казались искаженными, изуродованными, раздавленными. Жак Реверди поборол свой страх и повернулся к ним: он увидел сплющенные щеки, сморщенные лбы, спутанные волосы. Их глаза пытались отыскать его в полумраке. Их руки цеплялись за стены. Он слышал и их приглушенные голоса, их бессвязный шепот, но слов не различал.

Вскоре он начал замечать невероятные детали. На одном лице веки были сшиты. На другом не было рта — просто гладкая кожа между щеками. Еще у одного подбородок торчал вперед, как форштевень, и казалось, что непропорционально большая, вздернутая кверху кость вот-вот прорвет кожу. А одно из лиц покрывали крупные капли, но это был не пот, а жидкая плоть: из-за этого черты размывались, сливались в единую текучую массу.