Братство камня - Гранже Жан-Кристоф - Страница 10

– Диана…

Она остановилась и прищурилась, вглядываясь в темноту.

В круге света от фонаря на газоне выделялась темная фигура ее матери.

9

– Как он? – спросила Сибилла Тиберж. – Могу я на него взглянуть?

– Делай что хочешь.

Хрупкая блондинка мягко спросила:

– Что случилось? Я опоздала? Ты ждала, что я приду раньше?

Диана не мигая смотрела в одну точку над головой Сибиллы. Выдержав паузу, она наконец сказала, глядя на собеседницу сверху вниз – та была ниже на добрых двадцать сантиметров:

– Я знаю, о чем ты думаешь.

– И о чем же я думаю? – Сибилла слегка повысила голос.

Диана отчеканила:

– Ты думаешь, что мне ни в коем случае не следовало его усыновлять.

– Да ведь я сама тебе посоветовала!

– Не ты – Шарль.

– Мы с ним так решили.

– Неважно. Ты не просто уверена, что я не сумела бы воспитать мальчика и сделать его счастливым, но считаешь, это я его убила.

– Не глупи.

Диана сорвалась на крик:

– Скажешь, не так? Разве не я забыла пристегнуть ремень безопасности? Не я врезалась в ограду?

– Водитель грузовика заснул за рулем. Он сам это признал. Ты ни при чем.

– А как быть со спиртным? У меня взяли тест на содержание алкоголя в крови, так что, не вмешайся Шарль, я могла бы загреметь в кутузку!

– Говори тише.

Диана наклонила голову и пощупала повязку на лбу и висках. Она чувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Голод и усталость сделали свое дело. Даже не простившись с матерью, она направилась к главному входу, но внезапно вернулась и сказала:

– Хочу, чтобы ты кое-что знала.

– Что именно?

Две медсестры прошли мимо, подталкивая каталку. На ней угадывалось чье-то прикрытое пледом тело с подключенной к нему капельницей.

– Все это – твоя вина.

Сибилла скрестила руки на груди.

– Как легко ты меня судишь, – бросила она, принимая вызов дочери.

Диана снова повысила голос:

– Ты никогда не задавалась вопросом: как я оказалась в столь плачевном состоянии? Из-за чего моя жизнь пошла прахом?

– Ну что ты, конечно нет! – с иронией ответила Сибилла. – Я пятнадцать лет наблюдаю, как моя дочь погружается в бездну, и только посмеиваюсь. А на прием ко всем парижским психологам я ее вожу, чтобы соблюсти приличия. Стараюсь разговорить, пробить кокон молчания – всего лишь для очистки совести. – Она перешла на крик: – Я целую вечность мучительно пытаюсь понять, в чем твоя проблема. Как ты смеешь упрекать меня?

Диана издала горький смешок:

– Все та же соломинка в чужом глазу…

– О чем ты?

– Это камень в твой огород.

Они снова замолчали. В темноте тихо шелестела листва. Сибилла нервно поправляла ладонью волосы.

– Ты слишком далеко зашла, моя дорогая, – жестким тоном произнесла она. – Будь любезна объясниться.

У Дианы закружилась голова. Сейчас ее прошлое наконец-то выплывет на свет божий.

– Я нахожусь в таком состоянии из-за тебя, – выдохнула она. – Из-за твоего эгоизма и полного равнодушия ко всему, что не касается тебя лично…

– Как ты можешь бросаться подобными обвинениями? Я воспитала тебя одна и…

– Я говорю о твоей истинной сущности, а не о той роли, что ты играешь на публике.

– Да что ты знаешь о моей, как ты выразилась, «истинной сущности»?

Диане казалось, что она идет по раскаленной проволоке.

– Я могу доказать свои слова…

Стоп. Сигнал опасности. Голос Сибиллы дрогнул:

– До… доказать? Как доказать?

Диана перевела дыхание и заговорила – медленно, чеканя каждый слог:

– Свадьба Изабель Ибер, июнь восемьдесят третьего. Тогда-то все и случилось.

– Я ничего не понимаю. О чем ты говоришь?

– А ты не помнишь? Ничего удивительного. Мы целый месяц готовились, только о том и говорили, но не успели прийти, как ты куда-то исчезла. Оставила меня одну, в моем дурацком девичьем платье, в дурацких девичьих туфельках, с дурацкими девичьими иллюзиями.

Сибилла выглядела изумленной:

– Я едва помню ту историю…

Внутри у Дианы что-то сломалось. Она почувствовала подступающие к глазам слезы, но справилась с собой:

– Ты бросила меня, мама. Ушла с каким-то мужиком…

– С Шарлем. Мы в тот вечер познакомились. – Сибилла снова повысила голос: – По-твоему, я должна была вечно жертвовать ради тебя своей личной жизнью?

Диана упрямо повторила:

– Ты меня бросила. Просто-напросто бросила! Мгновение Сибилла пребывала в нерешительности, потом подошла, раскрыв дочери объятия.

– Послушай… – произнесла она совсем другим тоном. – Прости, если я тогда тебя обидела. Я…

Диана резко отпрянула назад:

– Не прикасайся ко мне. Никто не смеет меня трогать.

В это мгновение она поняла, что ни за что на свете не расскажет матери правду, и приказала:

– Забудь все, что я говорила.

Она чувствовала себя твердой как сталь, окруженной силовым защитным полем. Это была единственная польза, которую она извлекла из случившейся с ней трагедии: печаль и страх сублимировались в ледяную ярость и самообладание. Диана кивнула на отделение детской хирургии – окна реанимации слабо светились:

– Если ты сохранила способность плакать, прибереги слезы для него.

Она развернулась на каблуках и пошла прочь. Шелест листвы окутал ее погребальным покровом.

10

Шли дни, проходили ночи.

Диана перестала их считать. Ритм ее жизни отмеряли тревожные сигналы в палате реанимации. За время, прошедшее после их с Сибиллой стычки в парке, Люсьен перенес четыре мидриаза. Четырежды зрачки ребенка расширялись и застывали, предвещая неминуемый конец. В момент каждого кризиса врачи через дренажные трубки откачивали несколько миллилитров спинномозговой жидкости, помогая мозгу выжить. Пока что им удавалось избежать худшего.

Она жила, обратившись в слух, ловя каждое слово докторов, истолковывая каждый взгляд, любую едва заметную модуляцию голоса, и люто ненавидела себя за эту зависимость. Вопросы бились в ее мозгу, терзали, как непрекращающаяся пытка. Диана спала урывками и так устала, что моментами даже не осознавала, бодрствует она или видит кошмарный сон. Состояние ее здоровья стремительно ухудшалось, но она по-прежнему отказывалась принимать какие бы то ни было лекарства. По сути дела, это умерщвление плоти одурманивало ее, оглушало на манер религиозного транса, позволяя не смотреть в лицо страшной правде: надеяться было не на что. Жизнь в Люсьене поддерживали только бесчувственные приборы и медицинские технологии.

Чтобы оборвать тонкую ниточку, достаточно просто нажать на кнопку.

В тот день, часа в три, Диану подвел ее собственный организм. Она потеряла сознание на лестнице педиатрического отделения и пересчитала спиной целый марш ступеней. Эрик Дагер ввел ей внутривенно глюкозу, после чего приказал поехать домой и поспать.

Вечером, около десяти, Диана вернулась в отделение – закусившая удила, разъяренная, больная, но живая. Ее одолевало смутное предчувствие: ждать осталось недолго. Диане казалось, что каждая деталь подтверждает эту страшную истину. В здании было очень душно. На первом этаже слабо мерцали лампы дневного света. Она поймала взгляд проходившего мимо санитара, и он показался ей уклончивым. Повсюду дурные предзнаменования: смерть совсем близко, дышит ей в спину.

Войдя в холл третьего этажа, Диана увидела Дагера и поняла, что интуиция ее не обманула. Врач направился к ней. Диана замерла на месте:

– Что происходит?

Не отвечая, хирург взял ее за руку и повел к прикрепленным к стене сиденьям:

– Присядьте, прошу вас.

Она рухнула на сиденье и пробормотала помертвевшими губами:

– Что происходит? Он не… не…

Эрик Дагер опустился на корточки, чтобы видеть лицо Дианы.

– Успокойтесь.

Она смотрела на врача – и не видела его. Она вообще ничего не видела, кроме разверзшейся перед ней бездны небытия. Это было не видение, но скорее отсутствие его, она понимала, что всякая перспектива отсутствует. Впервые в жизни Диана зависла во времени, не в силах представить себе следующее мгновение своей жизни. А значит, оно уже принадлежало смерти.