Все еще здесь - Грант Линда - Страница 16

Помню, как стою во дворе призывного пункта, где запах средиземноморских цветов в жарком воздухе мешается с запахом мужского пота. По телу проходит нервная дрожь, ногам неудобно в новых тяжелых ботинках; эти ботинки почему-то больше всего прочего убеждают, что я — уже не хиппи, а солдат. Во двор, визжа тормозами и распространяя вокруг себя едкую дизельную вонь, въезжают задним ходом два громадных армейских грузовика — в таких, мне кажется, должны перевозить пушки или ящики со снарядами, но никак не людей, — и нам приказывают загружаться. Створки обтянутых брезентом кузовов распахиваются, и нас загоняют в грузовики, словно скот в стойло. Вонь пота становится совсем нестерпима; кажется, в этот момент обоняние мое начало приглушаться — тело порой оказывает такие услуги сознанию. Над Иерусалимом висела полная желтая луна; толстый канадец напротив меня жевал крекер, стараясь не хрустеть. Помню, один парень из Италии запел вполголоса — даже, пожалуй, не запел, а зашептал «Ферму Мэгги», и еще несколько голосов полушепотом подхватили. Воздух посвежел и стал суше; мы покинули город и ехали в глубь холмов Иудеи, на оккупированную территорию. Тот парень из Беркли, что выкрикивал лозунги на антивоенных демонстрациях, безвозвратно ушел в прошлое. Я не понимал, какой смысл тащиться на другой край света и защищать там Америку от коммунистической угрозы, но какой смысл защищать Израиль от сопредельных государств, мечтающих стереть его с лица земли, — это я понял.

А на следующее утро мы испытали два потрясения. Первое — завтрак! Утро встретило меня овсянкой, кусочком хлеба, яйцом вкрутую и черным кофе — не из тех, в которые хочется добавить сливки, о нет, этот кофе по виду, запаху и вкусу больше всего напоминал воду из радиаторов тех самых грузовиков. Несколько дней спустя, когда двое наших парней подошли к сержанту с жалобами на кормежку (они еще не поняли, что армия — не место для жалоб), нам сообщили, что армейский рацион разработан ведущими военными диетологами, и каждое блюдо в нем состоит из компонентов, которые нам — каждому из нас — жизненно необходимы. Не знаю, в диетологии не разбираюсь — но, я вам клянусь, в сталинском ГУЛАГе лучше кормили! Боже правый, так обращаться с защитниками народа, для которого еда — святое!.. Особенно страдали французы. Они у нас так и не привыкли к армейской кухне.

А второе потрясение постигло нас, когда мы обнаружили, что находимся в центре обучения специалистов-взрывников. Из нас будут готовить саперов.

Учили нас так. Представьте себе огромную длинную комнату с фанерными стенами; в стенах через равные расстояния проверчены пары дырок, и напротив каждой пары стоит стул. Солдат садится у стенки, сует руки в дырки, а с той стороны ему дают автомат. Сперва он должен ощупать оружие и назвать его тип, затем зарядить, разрядить, собрать и разобрать, не глядя. Навострившись обращаться с оружием, мы перешли к гранатам и полевым минам, сперва — простым, затем — с разными хитрыми ловушками. На лекциях нам рассказывали о всевозможных типах взрывных устройств и их действии, не только о наших, но и о тех, что на вооружении у противника (а противник в то время воевал русским, чехословацким и китайским оружием). К концу обучения мы могли с закрытыми глазами потрогать мину и сказать, что это такое и как ее обезвредить. Такие упражнения невероятно развивают осязание. Когда зрение тебе не помогает, остается только доверять своим чувствам, только верить: то, что ты чувствуешь на ощупь, и есть реальность.

Вот почему, кстати, я еще не рассказывал Эрике об армии. Как ей объяснить, что мои руки, обнимавшие ее, ласкавшие ее грудь, легкими уверенными движениями воспламенявшие крохотный бутончик клитора, руки, которые приобрели свой талант за три года возни с ручными гранатами, только сейчас начинали чувствовать нежность женского тела? И как было объяснить, что те чувства, с которыми я ощупывал очередное смертоносное устройство, никуда не исчезли, они все еще здесь.

Не знаю, что имеет в виду Эрика, когда говорит о моей «холодности». Я — любящий муж и отец: обнимаю детей, говорю комплименты жене, а ее нелепое желание покончить с нашим браком поразило меня до глубины души. Она все твердила, что со мной неуютно, что я не умею поддерживать и утешать, и, в конце концов, я сказал: «Если тебе нужно поплакаться кому-то в жилетку, иди к своим подругам, но, когда понадобится решить проблему, сердобольные подружки тебе не помогут».

По дороге в Англию, в самолете, я читал статью о разнице между мужчинами и женщинами. Никогда прежде даже не открывал эту чушь, но теперь решил попробовать. Чем черт не шутит, вдруг эта поп-психология поможет мне понять Эрику — или хотя бы нашу дочь. Помню, в армии женщины казались мне какими-то сказочными существами, во всем противоположными мужчинам. Они и думают, и разговаривают, и действуют иначе. В армии мы даже по вечерам говорили только о службе. А о чем еще? Проблем у нас хватало: вот, скажем, кто-нибудь каску потерял, и надо придумать, где раздобыть новую, чтобы на утренней поверке ему не пришлось стоять перед сержантом без каски. И какие мы хитрости изобретали — хоть для «Шоу Фила Сильвера» впору! Но вот чего у нас точно не бывало — это разговоров об отношениях. Сидеть кружком и обсуждать, как такому-то наладить отношения со своей подружкой — нет, такое нам и в голову не приходило. Самое большее, кто-нибудь мог сказать: «Я в эти выходные со своей девчонкой поругался, придется искать новую». Прочие отпускали пару бородатых шуток, а потом разговор переходил на что-нибудь другое. Армейский треп прост и схематичен, словно диалоги в разговорнике; но в отпуску, когда ты сидишь со своей девушкой в кафе и болтаешь обо всем на свете, — о, это совсем другое! Разговор с девушкой не течет по заранее известному руслу — он бросается в стороны, словно норовистый конь, и никогда не знаешь, чем обернется следующая реплика. В нем нет схематичности, его не приведешь в систему и не разложишь на элементы. Еще и поэтому я избегал говорить с Эрикой о войне: мне казалось, война — сугубо мужское дело, и чем меньше женщины о нем знают, тем лучше. Все равно как мужчины не хотят слушать разговоров о месячных или присутствовать при родах (хотя в наше время приходится).

Однажды Эрика спросила меня: «Как ты думаешь, если отбросить банальности, зачем мужчине нужна женщина?» Хороший вопрос. Должно быть, мужчинам нужны женщины, потому что не все в этом мире поддается логике. Взять хотя бы любовь. Почему мы влюбляемся в одного человека, а не в другого? Во-первых, конечно, сексуальное влечение. Скажем, Мелани Ребик, набери она несколько фунтов, могла бы быть очень привлекательной, хоть лицо у нее и простенькое. А Алике Ребик — интересная женщина, умная и с чувством юмора (я очень ценю в людях чувство юмора), но сексуально не привлекает. Однако это не все: кроме эротического зуда, есть что-то еще; что-то глубинное, что пронзает насквозь и потрясает все твое существо.

В первый раз я увидел Эрику весной семьдесят четвертого. Она улыбнулась; я подумал: «Ой, какие у нее ямочки!» И все, пропал. Ямочки на щеках — что тут такого? Что они говорят о человеке, о личности? Да ровно ничего. Проявление определенного набора генов — только и всего. Но от улыбки моей будущей жены, от этих ямочек на ее щеках исходило такое щедрое солнечное тепло, что я — после семи месяцев тяжелой и страшной службы в пустыне — просто не мог ему противостоять.

Понимаю, строить здесь отель — безумная идея. Любой армейский офицер просто посмеялся бы над идиотом, вкладывающим деньги в такое ненадежное дело. Но у меня с этим отелем случилось так же, как с Эрикой: взглянул — и пропал. Самое смешное, что началось все тоже в кафе. Во Франкфурте, в девяносто седьмом. Я развернул «Геральд трибюн» — а там статья о возрождении Ливерпуля. «Ух ты! Город „Битлов“!» — сказал я себе и побежал покупать билет на самолет.

Трудно сказать, что я ожидал увидеть, но увидел старый город, изрядно потрепанный жизнью и, на мой взгляд, заслуживающий лучшего. Мои прежние представления о Ливерпуле оказались изрядно искажены; в сущности, до сих пор Ливерпуль для меня оставался подростковой фантазией времен увлечения «Битлами». Больше всего поразили меня здешние жители, как две капли воды похожие на нашу белую голытьбу откуда-нибудь из кентуккской глубинки, — убогие, темные, никому не нужные, годные разве что на пушечное мясо для удобрения чужих земель; да нет, и на это едва ли годятся — вооружение у солдат теперь такое, что без инструкции на ста пятидесяти страницах в нем не разберешься, а они и инструкцию-то прочесть не смогут. Хотя, пожалуй, в наших нынешних войнах они могли бы принести кое-какую пользу; думаю, из таких людей получаются хорошие полицаи и каратели.