Зеркало грядущего - О'Найт Натали - Страница 87

Нумедидес задумался, машинально чертя на запотевшем окне контуры королевской короны. Что ни говори, а в последнее время Валерий вел себя более чем странно. Таким угрюмым, обозленным и мрачным принцу видеть его еще не доводилось. И хотя сам он от природы не отличался особой наблюдательностью и склонен был куда больше времени уделять собственным причудам, нежели поведению окружающих, но в этот раз Нумедидес не мог не заметить, что с его кузеном творится что-то неладное.

Он был бы рад спросить его напрямую, однако боялся, что Валерий резко и грубо осадит его. К тому же, у него хватало собственных забот.

Весь остаток дороги, быстро оправившись от полученного потрясения, он размышлял о своем разговоре с бароном и о письме Троцеро. Следовало что-то срочно предпринять, однако нерешительный принц колебался, как всегда пребывал в неуверенности, и на въезде в Тарантию, наскоро простившись со своими неожиданными спасителями и кинув им кошель с серебром, он почти сумел убедить себя, что вся эта история не стоит и выеденного яйца, что все забудется, утрясется само собой. А значит, бог даст, и никаких решительных шагов предпринимать не потребуется.

Однако дворцовые новости вынудили его взглянуть на дело по-другому.

Троцеро не шутил, теперь это было ясно. Более того, учитывая то, как скоро непримиримый граф претворил в жизнь свои планы, настроен он был весьма и весьма решительно. Хвала Митре, рана, нанесенная Амальриком, оказалась достаточно тяжелой и надолго уложила буйного пуантенца в постель. Жаль, что не смертельной: придворный лекарь, которого Нумедидес основательно порасспросил, объясняя свое любопытство тревогой о здоровье графа, сказал что через две четверти луны Троцеро вновь будет на ногах. Две четверти луны – вот срок, отпущенный небесами. И если за это время он не найдет выхода, то последствия могут быть для него самыми ужасными…

Нумедидес оторвался наконец от окна. Лицезрение унылого двора, где уже застучали первые капли дождя, оставляя на камнях крупные темные пятна, наскучило ему, и принц уселся перед разожженным камином, наслаждаясь теплом и смолисто-дымным ароматом. Вышколенные слуги приготовили для него подогретое вино со специями, и Нумедидес, взяв кувшин, украшенный королевским гербом с особой подставки у огня, где напиток дольше всего сохранял тепло, наполнил кубок и с наслаждением сделал большой глоток; затем, не выпуская из холеных рук фиал, тяжело плюхнулся в широкое кресло. Его грузное, не по годам расплывшееся тело, непривычное к долгим поездкам верхом, ломило, и принц недовольно поморщился. И как только эти мужланы вроде его дорогого братца Валерия могут по несколько суток не вылезать из седла? Изнеженный принц обычно, даже выезжая на охоту, старался большую часть пути проделать в карете или паланкине, и лишь в самый последний момент с помощью нескольких слуг и специальной скамейки неуклюже вскарабкивался на круп своей кобылы. Нумедидес вздохнул, с завистью вспомнив, как держится на лошади шамарский принц, – гордый, прямой, как клинок. Ни одна женщина не могла не задержаться взглядом на его стройной фигуре. Ни одна не упускала случая покрасоваться перед ним, одарить сияющей улыбкой, задеть небрежно кружевным рукавом, проезжая мимо. И даже Релата…

При воспоминании о девушке принц с силой стиснул в руке бокал так, что тонкое серебро погнулось под пальцами. О, как было все хорошо до возвращения Валерия! Дважды в год эта амилийская красотка приезжала с отцом и братьями в Тарантию, сроком на две-три луны, как и вся прочая знать, получавшая приглашение от короля на весенние или осенние празднества. И Нумедидес, почти каждый день мог любоваться ее точеной фигуркой на пирах, балах, прогулках и охотах. И она, она была любезна с ним тогда, – принц доподлинно помнил это. Шутила, сверкала глазками… Тогда она не строила их себя недотрогу! Тогда она не забывала, что именно Нумедидес, – наследник Аквилонского престола!

А вот теперь все изменилось. Он видел их накануне с Валерием, на той злосчастной лесной поляне. Девица не сводила с шамарца взгляда, и улыбалась ему одному, не обращая на Нумедидеса никакого внимания… И все из-за того, что его кузен красив и строен, а он, Нумедидес одышлив, тучен и нерешителен. Что ж, пусть шамарец интересней его, как мужчина. Но женщины любят сильных и наделенных властью, а власть, вся власть в Аквилонии скоро будет у него, а не у какого-то там Валерия. Вот тогда и посмотрим, с кем предпочтет разделить ложе эта гордячка, и не она одна. Он вспомнил, как горели румянцем ее щеки, как соблазнительно колыхалась в низком вырезе белая грудь… Хороша. Что ни говори, хороша… И все это достается Валерию, будь он проклят во всех преисподних Зандры!

Нумедидес сжал кулаки. Ревность ослепила его. Он не вспоминал о том, что до недавнего времени сам обращал на дочь барона Тиберия не больше внимания, чем на остальных придворных красоток, большинство из которых имели, возможно, повод жаловаться на его скабрезности и сальные взгляды, – но едва ли на большее. И тем более, он не строил в отношении Релаты никаких далеко идущих планов: для этого дочь обедневшего, хоть и знатного рода, и даже не единственная наследница, была слишком мелкой добычей. Но теперь, принадлежащая Валерию, она стала в его глазах самой желанной, почти насильно похищенной. У Нумедидеса не оставалось сомнений, что кузен его лукавством завладел тем, что принадлежало по праву ему самому.

В былые времена, возможно, остатки здравого смысла еще могли возобладать в нем. В конце концов, в Аквилонии немало других девушек, и многие из них куда красивее и богаче дочери барона Амилийского. Однако Нумедидес упрямо гнал от себя эти мысли, наслаждаясь разрастающейся в душе волной черного, желчного гнева. Он упивался ненавистью и планами мщения, – и чувство это было столь же непривычно пьянящим, как и ощущение силы, что он испытал в утреннем словесном поединке с Тиберием… и позже, на берегу, с той ничтожной шлюхой, о которой теперь он старался не думать… Прежде, до охоты Осеннего Гона, принц не испытывал ничего подобного. Но теперь уже не мыслил жизни без овладения этой мощью, столь призрачной и столь необходимой ему.

Горячее вино, которое он все подливал и подливал себе из медного кувшина, и пылающая ярость уносили его все дальше, – пока вдруг в кружащейся голове Нумедидеса все пережитое за последние дни не сложилось в стройную картину, и решение, единственно возможное и единственно верное, не воссияло перед ним, подобно огненному рубину, что нес в пасти своей золотой змей на Аквилонском гербе.

В волнении Нумедидес поднялся и нервно заходил по своему кабинету, натыкаясь на все подряд и даже не замечая того. Зашатался тяжелый стул. С грохотом полетел на пол низкий столик на тонких золоченых ножках, и столешница из тончайшей яшмовой пластины треснула и раскололась пополам. На шум прибежали слуги, однако, заглянув пугливо в комнату и встретившись глазами с бесноватым взглядом хозяина, почли за благо бесшумно закрыть дверь и на цыпочках удалиться.

А Нумедидес и впрямь был страшен в этот момент. Кожа лоснилась от пота, на щеках яркими багровыми пятнами играл румянец. Волосы растрепались, точно от ветра. Черный халат развевался при каждом шаге, подобно крыльям нетопыря. И глаза смотрели в никуда, округлившиеся, блестящие, по-птичьи безумные.

Наконец он остановился, замер у окна в той же позе, что и час назад. Решение было принято. Он нашел в себе мужество взять в руки огненный рубин, и теперь тот сиял, подобно путеводной звезде. И, при мысли о том, что означала эта метафора в действительности, принц Нумедидес медленно и хищно усмехнулся в сгустившуюся тьму.

Не разбирая дороги, спотыкаясь, цепляясь за корни и ветви, падая и поднимаясь с трудом, не замечая ничего вокруг, Ораст бежал по ночному лесу.

Все утро, после того как случайно столкнулся с Валерием, – у самой кухни, подумать только… совсем как в тот раз, с ней, – он слонялся, сам не свой, по огромному дому, пытаясь обрести забвение и покой в повседневной суете и шуме, однако мир бежал души его. Теперь он без тени сомнения знал, кто его счастливый соперник, – хотя, вглядевшись в мрачное лицо принца, с запавшими, тусклыми глазами, он, пожалуй, едва ли решился бы назвать его счастливым. Как видно, то, что составило бы блаженство жреца, вознесло его на небеса сияющего наслаждения, принесло Валерию лишь горечь разочарования.