Зеркало грядущего - О'Найт Натали - Страница 81

Последние слова прозвучали довольно дерзко, однако это не тревожило Нумедидеса. Он знал, что достиг цели, – убедил барона в своей невиновности, перевел подозрения на другого человека и, главное, обеспечил себе передышку, чтобы принять необходимые меры. Ибо в том, что принять их придется, у него не было сомнений. Рано или поздно барон, который будет отныне держаться настороже, решится-таки поговорить с королем, и обман раскроется. Этого Нумедидес допустить не мог. На кон поставлено было слишком многое.

Сухо поклонившись, Нумедидес попрощался с бароном, поблагодарил за гостеприимство и сообщил, что они с Валерием уедут немедленно, не дожидаясь даже завтрака. Он изрядно рисковал – это могло показаться Тиберию странным и возбудить подозрения, – однако еще важнее было не дать старику повстречаться с Валерием. Это было слишком опасно.

Он торопливо вышел из покоев барона и, повелительным жестом остановив попавшегося на пути слугу, не слушая возражений, отправил его на поиски кузена. Ему не терпелось покинуть этот дом. И даже послышавшийся сзади шелест платья очаровательной Релаты Амилийской не заставил его обернуться.

Валерий проснулся ни свет, ни заря, в настроении еще более отвратительном, чем накануне. Вчерашний вечер вспоминался, подобно кошмару… хуже того, подобно омерзительному видению из тех, что мучали ночами в отрочестве, когда просыпаешься весь в липком поту, с ощущением чего-то гадкого, постыдного, и никакой воды не хватает, чтобы отмыться.

Он встал и оделся сам, не прибегая к помощи лакея, и сел у окна, бездумно созерцая залитый предрассветным перламутром двор. Снизу, со стороны конюшни, тянуло свежим сеном и навозом, и, едва заметно, – потертой упряжью и лошадиным потом. Запахи эти, что вызвали бы гримасу отвращения на лице любого придворного, заставили его лишь улыбнуться мечтательно и погрузиться в воспоминания, которым тонкая патина времени придавала особую сладость и очарование.

По природе своей Валерий Шамарский не отличался сентиментальностью и обладал достаточно трезвым рассудком, чтобы удерживать из прошлого не только приятные мгновения, но также пот, боль и страх, которыми оно в избытке наградило его. Однако в дни, подобные сегодняшнему, разум не мог не искать спасения в былом, стремясь избегнуть мерзости и отвращения настоящего.

Он не хотел ни о чем думать. Опасаясь тех выводов, к которым неизбежно должен был прийти, разум отказывался сосредотачиваться на опасных мыслях, находя отдохновение в расплывчатых, давно забытых образах и ликах. Однако Валерий сознавал, что не сможет долго продолжать дурачить самого себя подобным образом. Это было бы недостойно воина, привыкшего любую опасность встречать лицом к лицу. Разумеется, любого внешнего врага, как бы опасен тот ни был, он предпочел бы этой смутной, неясной угрозе, что нарастала, не суля ни единой возможности спасения, откуда-то изнутри, грозная, неуловимая, отвратительная, – и все же он сделал над собою усилие и, зажмурившись, попытался разобраться в себе самом и навести порядок в растревоженной душе.

Основной долею своего смятения – и это ясно было изначально – он был обязан странному поведению дочери барона. Валерий никогда не чурался женщин, хотя, возможно, в обращении с ними не отличался той развязностью и свободой, что была принята среди его сверстников при дворе. Он знал многих женщин, испытывал желание и умел вызвать его, редко терял голову, хотя и такое случалось с ним порой, но чаще услаждал чувства и плоть, сохраняя при том здравый рассудок. Но до сих пор ни одна из них – даже та, в Хауране – не вызывала в душе его подобного смятения.

Он попытался проанализировать, что именно испытывал он к Релате, – и почти мгновенно ощутил, что угодил в тупик. Она притягивала его, будоражила кровь, возбуждала… вчерашняя ночь принесла ему наслаждение, подобного которому он не знал и трех раз за всю свою жизнь, – но впервые, когда все было кончено, он ощутил подобный страх, необъяснимое отвращение к самому себе, лихорадочное стремление забыть, выбросить из памяти, покончить со всем этим, но одновременно – вернуть ее, удержать навсегда, овладеть ею вновь. Она сделала его ненасытным и заставила ненавидеть себя за это.

С практичностью, свойственной солдату, он сказал себе, что причиной тому лишь краткость их встречи. Стоит ему познать ее вновь, и еще раз, если понадобится, – и от наваждения не останется и следа. В конце концов, как ни прекрасна была Релата, – она лишь женщина, а значит, способна утолить и пресытить, подобно тысяче прочих. Ни одна из них не была настолько отлична от остальных, чтобы увлечь его надолго. Он знал это. И все же…

Было и еще одно «но» – повторение было невозможно! Он никогда не узнает, в чем причина его безумия, ибо познать Релату вновь ему не суждено. Он и без того холодел от ужаса при мысли, что кто-то в доме барона проведает о его вчерашнем приключении. Какими бы вольными ни были нравы, принятые среди аквилонской знати, совращение невинной девицы по-прежнему считалось здесь одним из самых страшных преступлений, из тех, что влекли за собой кровную месть, если не будет принесено должное искупление. Самое меньшее, что может сделать барон, если не пожелает перерезать глотку незадачливому ухажеру, это заставить его взять Релату в жены.

Бр-р! При одной мысли об этом Валерия пробирал озноб. Он не собирался связывать свою жизнь ни с одной женщиной – по крайней мере, пока не встанет всерьез вопрос о наследнике – считая их созданиями хоть и прелестными, но лживыми и ненадежными, доверить свою жизнь, честь и благосостояние которым способен лишь законченный безумец. И менее всех на роль возможной супруги он счел бы пригодной дочь Тиберия.

Нет! Валерий сдвинул брови и поднялся с места, ощутив внезапное беспокойство и желание размять затекшие ноги. Он совершил ошибку, – но теперь сделает все, чтобы последствия не потревожили его в будущем. Он не станет более общаться с девушкой, – достаточно будет уехать сегодня пораньше и избегать всеми силами, если вдруг она волею судеб когда-нибудь окажется в Тарантии. Что же касается ее утраченного девичества, – она сама принесла ему этот дар, и он не собирался терзать себя виной. Каким образом она решит этот вопрос со своим будущим супругом, Валерий не знал, однако не сомневался, что вековой женской хитрости хватит, чтобы глупец ничего не заподозрил.

Мысли эти принесли принцу облегчение. Но внезапно он поймал себя на том, что ощутил слабый укол ревности от самой мысли, что у Релаты когда-нибудь будет другой мужчина. Митра ведает, что с ним творится! Он внезапно вспомнил о странной статуэтке, которую подобрал вчера в лесу, и вынул ее из седельной сумки. Лучи солнца заиграли на глянцевой поверхности, и Валерий не сумел сдержать восхищенного возгласа. Да, воистину, изображение было сделано рукою настоящего мастера. Принц вспомнил фигурки, которые он на досуге вырезал из дерева, и они показались ему верхом вульгарности перед этим совершенством – словно простая деревянная лавка в придорожной таверне перед инкрустированным стулом заморийской работы. Выходит, он абсолютно бездарен? Но ведь многие при дворе хвалили работу принца, утверждали, что у него золотые руки… Хотя, скорее всего, лгали, а за глаза посмеивались над странным увлечением особы королевской крови. Да, но кто же здесь, в деревенской глуши, владеет столь совершенным искусством резьбы по дереву… Да и дерево ли это. Валерий поднес статуэтку к самым глазам и прищурился. Если и дерево, то ничего подобного он не видел во всех тех странах, где ему довелось побывать. Что ж, следует забрать фигурку с собой и внимательно изучить ее на досуге. Но на каминную полку он, конечно, ее не поставит – собственные творения покажутся гостям чересчур убогими, да и нет нужды наводить на лишние размышления придворных: зачем это понадобилось наследнику Шамара вытачивать портрет дочери мелкопоместного дворянина, пусть даже старинного друга самого короля. Решено! Спрячем ее поглубже, а там разберемся, что к чему…

Он решительным жестом накинул на плечи дорожный плащ, нацепил перевязь, взял в руки охотничий лук. Больше в комнате не осталось ничего, что принадлежало бы ему, – кроме воспоминаний. Но их он не собирался брать с собой.