Зеркало грядущего - О'Найт Натали - Страница 32

У ведьмы не было лица.

Ее круглую голову полностью закрывала маска из грубо выдубленной коричневой свиной кожи, такой толстой, что напоминала деревянную. Чудовищное забрало с двумя прорезанными овалами на месте ноздрей и рта было лишено отверстий для глаз и держалось посредством двух широких, перекрещенных на затылке ремней, наглухо притороченных к заскорузлой коже, было ясно: она никогда не снимает своего жуткого украшения. Амальрик не знал того, что скрывалось за ним, и подозревал, что ни один смертный не мог похвалиться тем, что видел истинный лик колдуньи, и мог лишь довольствоваться собственными предположениями на этот счет, считая, что ведьма – не человек, и за страшной личиной скрывается ужасный демонический образ. По-видимому, Марна была слепа, иначе зачем ей было прятаться от лучей солнца, но все ее уверенные движения говорили об обратном. Казалось, чернокнижницу ничуть не стесняло то, что она вынуждена жить в постоянной тьме – ее сноровке и легкой походке мог позавидовать любой зрячий.

Кроме того, было в ней что-то странное, то ли в повадке, то ли в медленном, чуть тягучем выговоре, а может, в неторопливых плавных жестах, похожих на отточенные движения кхитайских мимов, услаждающих прихотливые взоры изнеженных златолицых богдыханов, плавающих в тяжелых клубах опийного дыма; нечто, постоянно тревожившее подозрительного немедийца. Несмотря на весь свой огромный опыт, он не в силах был даже точно определить, откуда Марна родом. В ней ощущалась какая-то древняя мощь, до поры мирно дремавшая в ее кошачьем теле, и тогда Амальрику казалось, что в ней есть что-то от стигийцев, хоть она ни в чем и не походила на них. Другой раз он убеждал себя, что она уроженка севера, – только во вьюжной Гиперборее, краю ледяных пустошей, где властвовали таинственные колдуны Белой Руки, могла родиться женщина с такой застылой душой, в которой не было места человеческим чувствам. Раз, прочитав древний манускрипт о таинственной Лемурии, погрузившейся на океанское дно, Амальрик вообразил, что Марна – лемурийка, невесть как уцелевшая после гибели своей расы, но потом понял, что и это далеко от истины. Барон чувствовал всей своей малой магической силой какую-то зловещую ауру, исходящую от нее, подобную той, что, как гласят предания, окружала некромантов Ахерона, кошмарной Империи Зла, стертой с лица земли дикими хайборийскими племенами. Впечатление усугублялось и ее неторопливо-надменными манерами и властным голосом, который не умел просить. Ясно было одно: ни отшельнический образ жизни, ни скромное лесное жилище совершенно не подходили ей, как не подошли бы тонконогому гирканскому скакуну чистых кровей тяжелый плуг или мельничное колесо, вздумай кто-то впрячь его туда.

Однако, хотя Марна была всегда ровно любезна с немедийцем – а их знакомство, так неожиданно начавшееся, длилось уже не один год, ему так и не удавалось выведать ее тайну. В конце концов, он просто оставил все попытки, рассудив, что стоит пользоваться помощью, пока ему предоставляют ее столь щедро, и не задумываться о последствиях. Однако это не мешало ему держаться настороже. Его собственные магические знания были ничтожны перед тем могуществом, которым обладала чародейка. В ее присутствии Амальрик ощущал себя жалким невеждой, годным лишь на простое то, чтобы напустить порчу на соседскую скотину или сквасить молоко в крынке суеверной селянки.

Тем временем, по-прежнему не произнося ни слова, лесная ведьма сделала несколько шагов в сторону чащобы и, обернувшись, поманила Амальрика рукой. Он было двинулся за ней следом, не переставая дивиться, как она ухитряется так хорошо ориентироваться, не видя ничего вокруг, но вдруг остановился.

– А лошадь, Марна?

– Ах, да…

Это тоже было частью ритуала. Колдунья никогда не позволяла гостям самим приближаться к своему жилищу и не терпела рядом животных, хотя и не отказывалась позаботиться о лошади немедийца.

Сунув руку в складки своих просторных шаровар, она достала крохотный мешочек, из которого извлекла щепотку синего порошка и, приблизившись к тому месту, где паслась стреноженная кобыла, сдула в ее сторону снадобье. Пыльцу подхватил непонятно откуда налетевший ветерок и домчал ее до ноздрей животного. Лошадь нервно повела ушами, чихнула… и все успокоилось. Однако Амальрик знал, что отныне гнедая, пока ведьма не снимет заклятье, останется невидимой для чужих глаз, и ни один дикий зверь ее не учует.

По лесу они шли молча, быстрым шагом, Марна – впереди, выбирая дорогу по незримым приметам, Амальрик чуть поодаль стараясь ступать за ней след в след, чтобы не споткнуться о предательскую корягу, не распороть платье об острый сук и не исцарапаться об колючий кустарник. Тяжелые седельные сумки, которые он потащил с собой, сковывали его движения, но Амальрик все же попытался играть в привычную игру, силясь запомнить путь. Это стало игрой с тех пор, как он понял всю тщетность своих усилий, должно быть, и здесь не обошлось без колдовства, – ибо когда он пытался восстановить в памяти дорогу, все туманилось в его сознании, дробилось и кружилось, отказываясь сложиться в стройную картину. Он не знал, доверяла ли ведьма хоть кому-то тайну своего жилища.

Тем временем они вышли на небольшую поляну, где журчал прозрачный ключ с ледяной водой. Там, среди огромных, в три обхвата толщиной, буков, располагалась хижина колдуньи, напоминавшая больше землянку. Перед входом находился очаг, заботливо обложенный круглыми белыми камнями, Амальрик никогда не видел, чтобы Марна разводила огонь, и мог только догадывался о его истинном назначении, единственное, что он мог утверждать наверняка – очаг этот явно служил не для варки похлебки.

Для того, чтобы войти внутрь, ему пришлось согнуться почти пополам: дверь была очень низкой. Внутри пола не было, его заменяла свежая душистая кошенина, в центре маленькой комнатушки стоял приземистый табурет, у стены – грубый деревянный стол, напротив – большой кованый сундук, покрытый медвежьей шкурой, который, по всей видимости, служил чернокнижнице ложем. В домике царила полутьма, окон не было, да и к чему они были ей, окруженной непреходящей тьмой; свет падал только из отворенной настежь двери; было прохладно, пахло сушеными травами, сырой землей и какими-то сладковатыми благовониями, от которых кружилась голова и хотелось плакать.

Марна опустилась на низкий сундук и жестом указала Амальрику на табурет. Он сел, нервничая оттого, что молчание затягивалось, – здесь почему-то не было слышно пенья птиц, трещотки дятла, шороха веток. В жилище колдуньи висела вязкая гнетущая тишина, которая, как мерещилось посланнику, давила на виски, заставляла быстрее биться сердце, студила кровь в жилах.

– Рад видеть тебя в добром здравии, Марна, – прокашлявшись, произнес немедиец, который был готов говорить что угодно, любую чушь, лишь бы распороть это гнетущее безмолвие. Здесь, в жилище ведьмы, он напрочь лишался всей своей гордыни и ощущал постыдную робость. Взгляд его, не отрываясь, следил за танцем пылинок в золотистых лучах, что падали из дверного проема, разделяя полумрак надвое, так, что он и чародейка находились в разных половинах.

Но ответа не последовало.

Тогда Амальрик стал возиться с тяжелыми седельными сумками, что привез с собой.

– Вот, посмотри. Здесь кое-что для тебя. Снадобья, что ты просила. Хрустальная пирамида – я купил ее у стигийских пилигримов, так что в подлинности можешь не сомневаться… – Колдунья сдержанно хмыкнула. – одна из книг, что была тебе нужна. За второй пришлось послать в Немедию – здесь ее не сыскать, но слава… – он запнулся, чуть не ляпнув привычное «слава Митре», но вовремя прикусил язык – мало ли каким богам или демонам поклоняется Марна, – я хотел сказать, слава судьбе, что я сохранил все то, что мои гвардейцы отняли у колдунов во время тогдашнего погрома в Бельверусе. Я ничего не смог разобрать в этих письменах, но ты, ты ведь другое дело – ты сможешь… – заискивающе закончил он и замолчал на мгновение, словно ожидая благодарности, но колдунья сидела недвижно, словно мраморное изваяние. Поняв, что ответа не будет, барон продолжил: – А во второй сумке – съестное. Я подумал…