Зеркало грядущего - О'Найт Натали - Страница 17

Когда он, вспотевший, с хлопьями пива на шелковой рубашке, выбрался наконец из круга плясунов, то столкнулся с графом Троцеро Пуантенским, который, как ему показалось, весьма обрадовался этой встрече. Он дружески хлопнул юношу по плечу и запрокинул голову от раскатов басистого смеха:

– Я вижу, гордый владетель Шамара не чурается танцев в кругу крутобедрых крестьянских молодиц! Что ж, отрадно видеть, что возвращаются былые времена, когда благородные нобили не гнушались помериться силой с окрестным кузнецом на празднике Летнего солнцестояния. Не думал я, что доживу до того мгновения, когда мне будет радостно за успехи моей державы, обретшей прежнее веселье и простоту. Хвала королю Вилеру, да дарует ему Митра долгие годы пребывания под Солнцем.

Валерий оттер пот со лба кружевным рукавом и жестом подозвал служку с бокалом вина, желая как можно скорее промочить пересохшее горло.

– Приятно слышать такие слова, граф, – произнес он, запыхавшись. – Немногие могли бы присоединиться к ним, ведь для того нужно иметь столь же светлый ум, как у вас, такое же мужество и гордость. А это редкая роскошь в наши дни. Многие недовольны тем, что Аквилония стала мирной страной. Они тоскуют по жестокой сече, по предсмертному хрипу, по огню пожарищ и воронью, наклевавшемуся падали. Мало кто из этих лукавых каплунов, – он кивнул в сторону веселящихся придворных, – знает хотя бы как держать в руке меч. Но спросите их, и они все как один будут ратовать за боевые успехи, роптать на мягкосердечную власть, желающую жить в мире с соседями, и бряцать оружием, которое покрылось ржой в их фамильных чуланах.

Троцеро насмешливо хмыкнул, но взгляд его посуровел:

– Увы, мой принц! Я рад бы опровергнуть твои слова, но только слепец не увидит того, о чем ты только что сказал с изяществом, присущим подлинному аквилонскому дворянину. Мои пуантенцы тоже не рады, что мы заключили мир с Тарантией. Они говорят, что золотой леопард не должен превратиться в домашнюю кошку, Убаюканный аквилонским змеем. Им всем подавай звук сигнальных рожков… Но если тарантийцы точат зубы на земли Немедии или Офира, то мои молодцы спят и видят, как бы водрузить наш стяг над дворцом твоего дяди. Мне стоит больших трудов поддерживать порядок в графстве.

Валерий отмахнулся от очередной плутовки, которая тянула его потанцевать, приправляя свое приглашение соблазнительным вилянием бедрами, и сделал шаг к властителю Пуантена.

– Так почему же, граф, – он заметно сбавил тон, стараясь говорить как можно тише в шуме оголтелого двора. – Вы подписали эдикт о мире с Его Величеством Вилером Третьим? Почему вы пошли против своего народа? Ведь в их глазах вы превратились в прислужника Тарантии. – Заметив, как нахмурился старый воин, он поспешил загладить невольную дерзость. – Прошу простить, если слова мои показались вам обидны. Когда речь заходит о судьбах государства, я забываю об изящном слоге и поневоле перехожу на язык воинов…

Граф задумчиво погладил свою остроконечную бородку, подстриженную на южный манер. Валерий поневоле залюбовался его изящными жестами, сухощавым станом, крепкими мускулами на плечах, которые не скрывало просторное бархатное одеяние, и маленькими изящными руками – знаком истинной породы. Троцеро Пуантенский относился к той разновидности аквилонской знати, в которой исконная свирепость воинов, привыкших отражать набеги диких пиктских племен и укрощать необъезженных гандерландских скакунов, сочеталась с ненавязчивой изысканностью, выпестованной многочисленными поколениями его образованных предков. Его родина, славная кожевенными мастерскими и сыроварнями, издавна считалась местом, где покровительствуют всяческим искусствам. При дворах пуантенских вельмож испокон века привольно жилось живописцам, ваятелям, музыкантам и поэтам. В библиотеках Тулуша, Бордонии, Марманда и Ларочена хранились бесценные свитки, сравнимые по редкости с Железными Книгами Скелоса; протяженные лоджии просторных пуантенских дворцов, построенных по проектам знаменитых зодчих, были украшены фресками кисти лучших художников, везде звучала музыка; в ухоженных, опрятных садиках цвели диковинные цветы, привезенные из далекого Турана, источая невиданное благоухание. Однако любовь к изящным искусствам и наукам отнюдь не смягчала свирепые нравы хозяев этих мест, не мешая им сжигать на кострах ведьм, заподозренных в чернокнижии, умерщвлять больных и слабых младенцев, оберегая чистоту расы, и казнить каждого десятого ратника в тех отрядах, которые не сумели уберечь свой штандарт на поле боя.

Владыка Пуантена всегда носил светское платье изящного покроя, в отличие от большинства своих соотечественников, которые предпочитали появляться в миру в военной амуниции, считая, что настоящего мужчину ничто так не украшает, как начищенные доспехи. Многие могли бы гордиться ими по праву, однако хватало и тех, кто превратил эти знаки воинской доблести в бутафорский наряд, лишь для того, чтобы щеголять перед раскрашенными придворными шалуньями, пожиная легкий урожай их восхищенных взглядов.

На королевском пиру граф предстал миру в длинном черном одеянии до щиколоток, украшенном продольными зелеными полосами, широкие рукава которого были оторочены рысьим мехом. Троцеро славился своей скромностью, поэтому не носил драгоценностей, лишь на груди мерцала золотая цепь с маленьким смарагдовым леопардом – символом графской власти, – да на запястье в разрезе рукава мелькал витой браслет, на котором качался кинжал в красных сафьяновых ножнах. Маленькие ноги были обуты в мягкие башмаки с острыми, но не длинными носами. На плечи был накинут длинный черный плащ в тон костюму с вышитым на спине гербом. Седины графа скрывал мягкий подшлемник, чуть прикрывавший уши; в правой мочке висела длинная каплеобразная серьга из горного хрусталя. Повелитель Пуантена был безоружен, Валерий догадался, что свой широкий пояс с украшением из чеканных пластин, к которому был прицеплен широкий боевой меч, остался в его гостевых покоях – на королевский пир никому не дозволялось проходить с оружием, кроме солдат дворцовой гвардии. Поэтому старый воин явно чувствовал себя неуютно с декоративным кинжальчиком на запястье.

Слава о ратной доблести графа шагнула далеко за пределы Пуантена. До сих пор менестрели слагали в его честь баллады, прославляя отвагу и мужество, которыми Троцеро превзошел своих воинственных предков. Многим памятно было, как в суровые дни мятежа в Монтевано он сумел навести порядок в обезумевшем от страха городе, не пролив ни единой капли крови; выйдя в одиночку к одержимым демонами заговорщикам, – именующим себя Детьми Волка и, действительно, по-волчьи загрызавшим свои жертвы, – безоружным и сломил их сопротивление, противопоставив клинкам лишь твердость духа и здравость речей.

Не меньшую славу Троцеро снискал себе и при обороне Венариума, участвовав помимо своей воли в написании этой скорбной страницы аквилонской истории. В том же бою сложил голову и молчаливый герцог Орантис, отец Валерия, павший от отравленного арбалетного болта, пробившего его грудь. Троцеро сумел тогда сплотить остатки наголову разбитых западных воинов и вырваться из окружения одержимых орд варваров-северян. Валерий, как любой аквилонец, скорбел о печальной участи Венариума, когда попытка расширить державные земли на севере стоила бесчисленных жизней лучших сынов наследницы Валузии. В последний раз, на его памяти, судьбы разгромленного форта касался в разговорах за кубком вина его хауранский знакомец капитан Конан, который еще мальчишкой принимал участие в этой постыдной для знаменитых тарантийских латников и боссонских стрелков операции. Но варвар, естественно, сражался на стороне своих соплеменников и не мог понять имперских притязаний Вилера Третьего, поэтому в его скупых рассказах, к вящему негодованию Валерия, аквилонцы всегда выступали жестокими, тупыми мясниками, годными лишь на то, чтобы бесчестить полоненных женщин и затравливать собаками детей.

После рассказов киммерийца Валерий долго не мог прийти в себя, ибо все то, что говорил варвар, сильно отличалось от наивных юношеских представлений, которые принцу внушались с детства. Он понял, что придворные менестрели в своих балладах о штурме Венариума открывают лишь часть правды. Однако он почти ничего не знал о последних часах своего геройски погибшего отца, ведь он с малолетства воспитывался в сумрачных чертогах тарантийского замка, в окружении молчаливых прислужников, куда он был доставлен после гибели своей матери, царственной Фредегонды, нашедшей свою смерть вместе с сотнями соплеменников в темных водах взбунтовавшегося Тайбора. Она ушла в чертоги Митры, когда мальчику исполнилось от роду восемь зим, ровно через год после гибели мужа.