«К» – значит кара - Графтон Сью - Страница 37

Я принялась вспоминать, какой я была в свои пять или шесть лет. Нелюдимый, замкнутый ребенок. После гибели родителей я создала себе собственный маленький мирок, построив его из большой картонной коробки, куда я притащила несколько одеял и подушек, осветив "жилище" настольной лампой с шестидесятиваттной лампочкой. Я была страшно своеобразна и независима в еде. Сама делала себе сандвичи с сыром и маринованными овощами или оливками, потом резала их на четыре строго равные части и аккуратно раскладывала по тарелке. Я абсолютно все непременно хотела делать сама, и ничего иного просто не признавала и не принимала. Смутно помню суетившуюся вокруг меня тетю. Тогда я не сознавала, насколько она была обеспокоена моим поведением, но сейчас, восстанавливая в памяти эти картины, понимаю, что она должна была быть глубоко встревожена. Приготовив себе еду, я забиралась в коробку и сидела там, откусывая по кусочку и рассматривая книжки, или просто лежала, глядя в картонный потолок, разговаривая сама с собой, или же засыпала. На протяжении четырех-пяти месяцев я скрывалась в этом коконе горя и прибежище искусственного тепла. Я сама научилась там читать. Рисовала картинки или же показывала себе театр теней на стенках своей берлоги. Сама научилась завязывать себе туфли. Возможно, я ждала, что они придут за мной, моя мама и мой папа: я видела перед собой их лица, отчетливо, как в кино – в домашнем кино для сиротки, до самого последнего времени счастливо жившей в небольшой, но доброй семье. Я до сих пор помню, какой мороз охватывал меня всякий раз, когда я выползала из своего убежища. Тетя не мешала моим занятиям. Осенью, когда наступило время идти в школу, я была похожа на извлеченного из норы звереныша. Все здесь приводило меня в ужас. Я не привыкла играть с другими детьми. Не привыкла к шуму или к тому, что кто-то будет указывать мне, что и когда я должна делать. Мне не нравилась миссис Боумен, наша учительница, во взгляде которой я читала одновременно и жалость к себе, и неодобрение моих поступков. Я была странным ребенком. Робкой, пугливой. Постоянно пребывавшей в состоянии тревожного беспокойства. Ничто из пережитого мною в дальнейшем не может даже отдаленно сравниться с ужасами, испытанными в начальной школе. Теперь я понимаю, как моя репутация (какой бы она ни была), следовала за мной из класса в класс: записанная в журналы, занесенная в личное дело, передаваемая из уст в уста от педагога к педагогу на педсоветах, в беседах с директором... Что нам с ней делать? Как нам совладать с ее вечными слезами и пробиться через ее каменную холодность и закрытость? Такая способная, такая слабая, такая чувствительная, упрямая, замкнутая, погруженная в себя, асоциальная, так легко возбудимая...

Когда зазвонил телефон, я даже подпрыгнула от неожиданности. Меня мгновенно, словно холодной водой, обдало какое-то странное лихорадочное предчувствие. Сердце сильно и часто билось где-то почти в горле. Схватив трубку, я проговорила:

– Частное детективное агентство Кинси Милхоун. Слушаю вас.

– Добрый день, Кинси. Это Томми из окружной тюрьмы Пердидо. Адвокат Брайана Джаффе сообщил нам, что если хочешь, то можешь поговорить с его подопечным. Сам Брайан не очень этому обрадовался, но, как я полагаю, миссис Джаффе настояла.

– Она настояла?! – Я оказалась не в силах скрыть свое изумление.

Томми рассмеялся.

– Ну, может быть, она полагает, что ты его отстоишь, поможешь как-то прояснить это недоразумение с побегом из тюрьмы и с застреленной девочкой.

– Да уж, конечно, – ответила я. – Когда мне прийти?

– В любое время, когда хочешь.

– И какой порядок? Кого мне спросить – тебя?

– Спроси старшего помощника шерифа. Его зовут Роджер Тиллер. Он раньше работал в патруле по отлову прогульщиков[17] и знает младшего Джаффе еще с того времени. Думаю, тебе может быть интересно поговорить с ним.

– Прекрасно.

Прежде чем я успела поблагодарить его, в трубке уже послышался сигнал отбоя. Повесив сумочку на плечо, я направилась к двери. На моем лице играла улыбка. Что мне нравится в полицейских: уж если они решат, что с вами стоит иметь дело, то более широких натур не сыщешь.

Мы с Тиллером шли по коридору тюрьмы. Ключи у Роджера на поясе позвякивали в такт его – но не моим – шагам. За нами следила установленная в одном из углов коридора камера. Тиллер, человек высокого – пять футов восемь дюймов – роста и крепкого телосложения, в ладно сидящей на нем форме, оказался старше, чем я ожидала, ему было уже под шестьдесят. В конце смены я краем глаза увидела, как он сбрасывал с себя свое снаряжение. Его физиономия при этом выражала такое же облегчение, как у женщины, когда она вылезает из пояса. Наверное, у него на теле должны быть постоянные следы от пряжек и всего, что на нем напялено. Его песочного цвета волосы уже стали редеть, а такого же оттенка усы, зеленые глаза и толстый приплюснутый нос придавали лицу Роджера выражение простоватого парня лет двадцати. Тяжелый кожаный ремень поскрипывал при ходьбе. Я обратила внимание, что его манера держаться и даже осанка изменились когда мы приблизились к заключенным. Небольшая их группка, человек пять, находилась перед металлической дверью с небольшим стеклянным, забранным мелкой железной сеткой окном, ожидая, когда их пропустят. Все они были латиносами, примерно одного возраста – за двадцать с небольшим – все одеты в одинаковые синие тюремные брюки, белые безрукавки и резиновые сандалии. В соответствии с правилами поведения, они стояли молча, с руками за спину. Белые браслеты на запястьях свидетельствовали, что это были заключенные общего режима, отбывающие срок за хулиганство, повлекшее материальный ущерб, и за другие мелкие преступления против собственности.

– Сержант Рикман говорил, что вы знали Брайана Джаффе, еще когда работали в патруле по прогульщикам, – проговорила я. – Это давно было?

– Пять лет назад. Парню тогда было двенадцать, и он уже тогда был отъявленной дрянью. Я помню, как-то мне пришлось за один день трижды ловить его и доставлять в школу. Сколько у нас было бесед в комиссии по таким ученикам, и подсчитать невозможно. Школьный психолог в конце концов отчаялась и решила, что он безнадежен. Кого мне было жаль, так это его мать. Мы ведь все понимали, каково ей тогда приходилось. А парень – негодяй. Но сообразительный, недурен собой и говорить умеет, способен трепаться часами. – Тиллер неодобрительно покачал головой.

– А отца его вы когда-нибудь видели?

– Да, Венделла я знал. – Тиллер говорил, избегая встречаться со мной взглядом, и это произвело на меня странное впечатление.

Поскольку распространяться на эту тему ему явно не хотелось, я попробовала зайти с другой стороны.

– И как же вы попали из группы по работе с прогульщиками сюда?

– Попросил перевести меня с оперативной работы. Чтобы получить повышение, нужно отслужить год в тюрьме. Здесь дыра, а не служба. Люди тут ничего, они мне даже нравятся, но целый день приходится проводить в закрытом помещении, при искусственном свете. Все равно, что жить в пещере. И еще этот кондиционированный воздух. Лучше уж работать на улице. Немного опасности никогда не повредит. Помогает сохранять тонус. – Мы остановились перед лифтом, большим, как грузовой.

– Как я понимаю, Брайан бежал из отделения для несовершеннолетних. А за что он сидел?

Тиллер нажал кнопку и сказал в микрофон, что нам нужно подняться на второй уровень, там находились заключенные, ожидающие решения своей судьбы, а также больные. Внутри самих лифтов кнопок управления не было, что лишало узников возможности воспользоваться лифтом самостоятельно.

– За противоправное проникновение в помещение, – ответил мне Тиллер. – За ношение огнестрельного оружия и за сопротивление при аресте. Вообще-то до побега его содержали в Конноте, это тюрьма среднего режима. Тюрьмы для несовершеннолетних в наше время имеют самый строгий режим.