Роман и повести - Баруздин Сергей Алексеевич - Страница 24

События в этот день развивались с молниеносной быстротой. Через час без всякой подготовки нас подняли с парашютами за спиной в воздух и после того, как дребезжащий, как старый трамвай, «Дуглас» сделал круг над аэродромом, открыли дверцу и сказали:

— Пошел!

Мы не успели ни испугаться, ни обрадоваться, как уже болтались на стропах под раскрытыми без нашей помощи куполами парашютов.

Приземлились, почувствовали, что живы. И опять — в воздух, теперь уже не одни, а с командой новичков-десантников. К нашему удивлению, кто-то из команды струсил, и его никак не могли вытолкнуть в открытую дверь самолета. Мы прыгнули без раздумий и благополучно оказались на земле, точнее — в снегу.

Нам даже понравилось.

А к обеду за нами приехал лейтенант Буньков.

— Вы, товарищи, не беспокойтесь. Они ответят за этот безобразный поступок. Протопопов вчера все нам рассказал. Уже установлено, что они были… того — не в себе… Тоже мне пивцы!

Потом, когда мы уже вернулись домой, в школу, Буньков повел нас к капитану Катонину. Мы стояли, как провинившиеся, перед начальником школы, пока Буньков докладывал, что и как…

— Надо ребятам доверять, — наконец сказал он Катонину, хотя тот и не возражал вроде. — Доверять и проверять, конечно. Но доверять обязательно!

Оказывается, нас не забыли — беспокоились, искали, подняли на ноги весь город. А мы-то!.. Нам было немного не по себе, хотя о нашей крамольной мысли — остаться у десантников — никто не догадывался…

— Ну и влопались вы, ребятки! — вдруг заговорил Володя после отбоя, когда мы с Сашей блаженно растянулись на своих — теперь казавшихся нам особенно уютными — постелях. — А я, понимаете ли, сразу, как увидел, — и в караулку. Так, мол, и так: надо доложить начальнику школы. Как отпустили, в школу махнул. И даже не к Бунькову, а прямо к Катонину. Это Бунькова он уже вызвал. В общем, загорать бы вам до святого пришествия, если бы не я…

Мы еще о чем-то поговорили, и тут Володя попросил:

— Ребятки, я вот все думаю: наверно, и мне пора в комсомол подавать. Как?

— Конечно. Пора, — согласился я.

— А рекомендации вы мне дадите? Я с Буньковым говорил: он — за.

— Я с удовольствием, — сказал я. — Конечно, дам.

Саша промолчал.

— А ты, Сашок? — спросил Володя.

— Я? Пожалуй, дам.

— Вот и добре, ребятки, — обрадовался Володя. — Спасибо за доверие! Ну, а уж я постараюсь…

«Войска Юго-Западного и Донского фронтов перешли в решительное контрнаступление под Сталинградом…»

Радио и газеты радовали.

«С войной мы все свыклись… Я много работаю. И всё хорошо. Не беспокойся. Только вот дома по ночам очень пусто… Да, а живем мы теперь не в нашей квартире, а там, где жили Никифоровы. Помнишь Нонну? Они в эвакуации. Нас всех переселили в нижние этажи. Для безопасности… Очень радуют сводки с фронта… Скорей бы уже все кончалось… Почему ты не пишешь, как вас кормят? И что вы делаете в свободное время?.. Получаешь ли ты письма от своих приятелей по Дому пионеров? А та девочка, кажется Наташа, которая ушла на фронт, пишет тебе?..»

Она мне не писала. Даже на мое первое армейское письмо не ответила.

Из дома письма приходили через день, а то и ежедневно. И я писал матери. И — Наташе. Старался писать реже.

— Да брось ты в самом деле! — Володя знал, как я ждал писем, но не тех, что лежали для меня на круглом столике в Ленинской комнате. — Из-за бабы нервы трепать! Да еще фронтовой! Сам видишь, как они… До тебя ли?

И правда, я видел. Почему-то видел одно: та, другая Наташа, у кинотеатра в окружении капитана и старшего лейтенанта. И все они веселые, довольные. И значит, ей вот так же хорошо. И потому нет писем…

В воскресенье мы с Володей получили увольнительные в город.

— Сегодня ты со мной! — сказал Володя тоном, не терпящим возражений. — Пойдем в один дом…

— Ты знаешь… И Саша в наряде… — Мне не хотелось идти.

Мы все же пошли.

В тесном, скособоченном домике по соседству с текстильным комбинатом пахло картошкой, селедкой, луком, духами и еще чем-то непривычным.

— Я ж говорил: девочки — во! — шепнул Володя.

Володя балагурил. И как-то очень уж легко обращался с девушками.

Мы, кажется, впервые сытно наелись. Опорожнили три бутылки чего-то рвотного…

— Ты что так на меня смотришь? Некрасивая, да?

Она смотрела на меня — лицо круглое, в оспинках, глаза узкие и брови черно-нарисованные.

— А целоваться ты не умеешь, — грустно сказала она потом. — О другой думаешь?.. И я ведь тоже не о тебе… Только нет его… Убили…

Нет ничего лучше часов самоподготовки!

За окном метель. Как там холодно, мы знали. Ежедневно в шесть утра мы выбегали в одних рубашках из здания школы заниматься физзарядкой. Там страшно холодно и темно так же, как сейчас. А в классах у нас тепло. И оттого, что за окном воет метель, еще теплее. Мы сидели без гимнастерок — блаженные, умиротворенные. Мы пришивали подворотнички.

Часы самоподготовки — вроде бы официальные часы, имеющие, согласно распорядку дня, конкретный смысл: они выделялись для повторения пройденного материала, для проверки — лишний раз — оружия, для приведения в порядок формы и так далее.

Но на самом деле это были часы как бы полуофициальные. Вместо Уставов внутренней и караульной службы можно было читать Конан Дойла, популярный шпионский роман «Первый удар» Шпанова или «Радугу» Василевской, вместо конспектирования — писать письма, а вместо обмена знаниями о материальной части буссоли — потихоньку беседовать на всякие темы.

И еще можно было думать о ней.

Фантазия — великая вещь! Я в мельчайших подробностях представлял себе ее любовь к себе, ее мысли, надежды, даже письма ее ко мне, которых не было…

Часы самоподготовки! Великие часы самофантазии, самоанализа, самоуничижения! Газеты и радио приносят радостные вести с фронта — это почти трагедия! И радость, конечно, и все же трагедия — нас там нет. А она — там. Приходят вести грустные, и опять же нас там нет, а она там… И чтобы отвлечься от назойливых мыслей, опять пришиваешь подворотничок или драишь, в какой раз, ствол карабина…

В один из таких тихих часов, накануне Нового года, по школе неожиданно прозвучала команда:

— Строиться!

Мы построились — по отделениям, по взводам, по батареям — и спустились на второй этаж — в зал. Здесь уже собралось все начальство и еще несколько незнакомых нам командиров. Все с черными петлицами. Артиллеристы!

Мы подравнялись и стали по команде «смирно».

Дежурный лейтенант Буньков доложил начальнику школы о построении.

— Вольно! — сказал капитан.

— Вольно!

Школьное начальство вместе с прибывшим медленно двигалось вдоль нашего строя, о чем-то беседуя между собой и лишь изредка посматривая на нас. Все было необычно, торжественно и загадочно. Даже то, что мы стоим по команде «вольно» перед таким количеством начальников.

— А как мужики? Ничего? — донеслись до меня слова одного из незнакомых нам командиров.

— Ничего. Хорошие ребята, — сказал начальник школы и улыбнулся. — Пришлось пообстругать немного, но не без этого…

— Неужели едем? — шепнул мне Саша. — Вот тебе и десантники…

«Конечно, на фронт! — говорило мое лицо. — А куда же? Да еще перед самым Новым годом. Не в тыл же!»

Так, наверно, думали сейчас все наши ребята. Все сто пятьдесят.

Наконец Катонин остановился и чуть вышел вперед.

Дежурный лейтенант Буньков собрался было отдать команду «смирно», но начальник школы махнул рукой:

— Не надо, не надо. Товарищи, — сказал он, обращаясь уже к нам, — завтра мы передислоцируемся на новое место. Эшелон будет подан на станцию в 17.00. С утра еще раз проверьте личное оружие, снаряжение, приборы. Комбатов и комвзводов прошу остаться. Остальные могут отдыхать. Спокойной ночи!

Спокойной ночи! Только настоящий чудак мог уснуть в эту ночь, но среди нас, ста пятидесяти, кажется, таких не было.

Спокойной ночи! Среди нас были скептики, но мы моментально разбивали их сомнения словами самого же начальника школы. А проверить личное оружие, снаряжение, приборы — это что? Шутки? Нет, не шутки, соглашались скептики, но теперь уже бывшие.