Война Братьев - Грабб Джефф - Страница 33

– Теперь следующий вопрос. Отчего это мальчик отправился ко мне выполнять просьбы ракика?

У Хаджара пересохло во рту.

– Наверное, ваш сын услышал о камне от ракика и захотел взять его себе.

Кадир на мгновение склонил голову к левому плечу, словно рассматривая эту возможность.

– Может быть, и так, – сказал он, качая головой. – А вдруг он хотел вернуть его своему другу и учителю?

Хаджар сразу понял, как должен ответить. Найдя подходящие слова, он твердым голосом сказал:

– Сын кадира никогда не будет другом чужеземцу-ракику.

– Согласен, – ответил повелитель. – И все же я опасаюсь, что он слишком много слушает чужестранца. Он опирается на него, как человек опирается на костыль. Если человек постоянно опирается на костыль, он забывает, как ходить самостоятельно.

Хаджар осторожно сказал:

– Едва ли тебе следует опасаться, что твоему сыну это угрожает, о величайший из великих.

– Я ничего не боюсь, – молниеносно ответил кадир. – Но с этого дня мальчик будет участвовать в наших набегах. Он еще молод, но ему уже пора изучить искусство войны – что и подобает мужу. Его будут учить, пока он находится в лагере, в остальное время ракику будут поручены только костры для приготовления еды. Скажи, если сын будет участвовать в наших набегах, сумеет ракик преподать ему за год достаточно знаний, чтобы его можно было считать образованным? Хаджар на мгновение задумался. Уже сейчас сын кадира был образованнее любого из лагеря сувварди. Но интуитивно фалладжи понял, что кадир ждет от него другого ответа. И поэтому он сказал правду, но не всю.

– Да, мой повелитель, к концу следующего года твоего сына можно будет считать образованным, даже если он будет участвовать в набегах.

Кадир откинулся на подушки.

– Прекрасно. Итак, когда мальчик достигнет совершеннолетия, костыль ему больше не понадобится. Тогда костыль сломают и выбросят к чертям. Тебе все ясно?

Хаджар посмотрел в поросячьи глазки кадира. Куда уж яснее. Кадир беспокоится, кому верен его сын. Когда придет время, Мишру вывезут в пустыню и тихо убьют. И Хаджар по приказу кадира будет осуществлять надзор за казнью.

Размышляя об этом, Хаджар услышал, как отвечает кадиру:

– Как тебе будет угодно, о величайший из великих. Твои слова – закон.

Повелитель жестом отпустил его, фалладжи быстро поклонился и покинул шатер.

Хаджара трясло. У него на глазах кадир обрек Мишру на смерть, и Хаджар знал – если он ослушается вождя, то будет обречен сам. И из-за чего? Из-за каких-то отцовских страхов и половинки неведомого камня.

На пути Хаджара оказался шатер принца. Через щель фалладжи увидел Мишру и сына кадира. Они негромко разговаривали, смеялись и шутили. Наследник махнул рукой, Мишра наполнил две чаши, вручил одну юноше и поднял свою. Молодые люди чокнулись и пригубили набиз.

Хаджар нахмурился. Может быть, страхи старого кадира не так уж безосновательны. Видимо, у кадира в юности был друг, на которого он полагался и который однажды таинственным образом исчез. «Может быть, – подумал Хаджар, – такова доля вождя: полагаться на других он обязан, но он не может позволить себе полностью от других зависеть».

Хаджар решил вернуться в палатку длинным кружным путем. Рассказывать о случившемся Мишре он не хотел, а сыну кадира попросту не мог. Оставалось лишь надеяться, что после того, как парень обретет боевой опыт, он будет меньше интересоваться рассказами ученого. А если его интерес иссякнет, то испарятся и страхи кадира, а с ними и смертный приговор. «Впрочем, это маловероятно», – мрачно подумал Хаджар. И все же такой исход возможен.

В конце концов, впереди еще целый год. За это время может произойти все, что угодно.

Мишра грезил.

После того как прекратились побои, его тело излечилось, а дух окреп, и сны Мишры снова стали яркими, почти неотличимыми от реальности. Иногда ему снилась Токасия, иногда – брат. Но чаще всего ему снился его камень, укутанный тьмой. Камень пел.

Мишра рассказал про него сыну кадира, и мальчик выяснил, что камень до сих пор у вождя. Но Мишра и сам это знал – зеленая драгоценность удерживала его в лагере лучше всяких пут.

Поэтому он и грезил о камне, представляя, как тот вращается в пустоте, возносит к невидимому небу свой печальный плач, зовет его. Мишра хотел получить камень назад.

И ему снилось, что он встает и отправляется на зов.

Ему снилось, что он спит, а потом просыпается и оказывается в каком-то незнакомом месте, за пределами лагеря сувварди, за пределами пустыни. За пределами самого мира.

Небо над ним было совсем незнакомое, залитое светом звезд небо пустынников-фалладжи. Оно было черным, его закрывали тучи, и иногда небо озарялось вспышками молний. Мишра понял, что видит в темноте. Оглядевшись, он обнаружил, что стоит на вершине невысокой горы, окруженный растениями с толстыми стеблями.

Издалека доносилось пение камня. Мишра повернулся и зашагал на звук пения.

Вокруг голого холма возвышались густые заросли кустарника и мелких деревьев, переплетенных, словно паутина, но Мишра преодолевал их, не чувствуя сопротивления, словно бестелесный призрак. Ярко-желтые и оранжевые стебли выглядели необычно среди темных листьев. Младший брат остановился и заметил, что листья блестят, словно их отчеканили из стальных пластин. Цветы тоже из металла, вместо нектара с них капал на землю отвратительный вонючий эфир.

Он прикоснулся к одному листу, тот задрожал, и в воздухе поплыл звук, словно Мишра дернул за струну арфы. Плач цветка походил на печальную песню камня, и Мишра оставил лист, направившись туда, откуда доносился плач его самоцвета.

По пути он увидел огромный пруд, покрытый маслянистой пленкой. Обходя его, Мишра на миг отвернулся, и тут вдруг что-то большое, черное появилось на поверхности пруда и снова нырнуло в глубину. Когда он снова посмотрел на воду, то увидел лишь расходящиеся к берегам круги. Круги расходились как-то странно, будто в пруду была не вода, а что-то густое, патокообразное.

Затем он увидел на земле яйцо с прозрачной скорлупой, приняв его поначалу за утраченный камень. При ближайшем рассмотрении он понял, что это все-таки яйцо размером с кулак. Сквозь прозрачную оболочку он увидел маленькое золотистое существо, растущее внутри яйца. Нет, понял Мишра, оно не росло – его собирали, Золотистые существа поменьше двигались вокруг него внутри оболочки, привинчивая детали, как это делал с машинами Урза. Он немного понаблюдал за процессом сборки, пока у существа под прозрачной скорлупой не появилась кожа, похожая на кожу ящерицы, и череп.

Затем он снова услышал пение. Камень притягивал его, словно магнит, и Мишра, оставив яйцо, зашагал дальше.

Пошел дождь, его капли, чуть солоноватые, оставляли на одежде маслянистые пятна.

Не задерживаясь, Мишра уверенно шагал на зов.

Наконец он добрался до какого-то строения, пирамиды, спрятанной в джунглях металлических растений. Архитектура казалась знакомой. Пирамиду опоясывали змеящиеся корни неведомых деревьев и металлические тросы. На каждой стороне здания были знаки, но во сне Мишра не мог их прочитать.

Растения неожиданно расплели паутину корней, закрывавшую основание пирамиды, и Мишра увидел ступени, ведущие к небольшой арке наверху, за которой был виден вход в пещеру или нишу. Из нее изливался наружу зеленый свет силового камня.

Да, он видел постройки такого типа и раньше. Однажды он даже был внутри такой постройки, в коридоре, облицованном зеркалами. В тот раз он и получил свой камень – тот самый, который ждал его теперь здесь.

Справа от него из-за стены зазубренных толстых листьев раздался металлический грохот. Из глубины стальной растительности появилась огромная медная голова. Сначала Мишра подумал, что это змея, поскольку голова была треугольной и венчала длинную изогнутую металлическую шею. Затем зверь выбрался из зарослей целиком, и Мишра увидел, что с другой стороны шея оканчивалась гигантским неуклюжим телом с львиными лапами, на которых блестели острые стальные когти.