Дорога к рабству - фон Хайек Фридрих Август - Страница 50

Впрочем, наши "реалисты" не так уж непрактичны и поддерживают эти идеи не без задней мысли: великие державы, будучи не согласны подчиняться никакой высшей власти, могут тем не менее использовать ее, чтобы навязывать свою волю малым нациям в какой–нибудь области, где они надеются завоевать гегемонию. И в этом уже чувствуется настоящий реализм, ибо за всем камуфляжем "международного" планирования скрывается на самом деле ситуация, которая вообще является единственно возможной: все "международное" планирование будет осуществлять одна держава. Этот обман, однако, не меняет того факта, что зависимость небольших стран от внешнего давления будет неизмеримо большей, чем если бы они сохраняли в какой–то форме свой политический суверенитет. Примечательно, что самые горячие сторонники централизованного экономического "нового порядка" в Европе демонстрируют, как и их пред — немцы, а в Англии — фабианцы, полное пренебрежение к правам личности и к правам малых народов. Взгляды профессора Карра, который в этой области является даже более последовательным тоталитаристом, чем во внешнеполитических вопросах, вынудили одного из его коллег обратиться к нему с вопросом: "Если нацистский подход к малым суверенным государствам действительно станет общепринятым, за что же тогда мы воюем?"[93]. Те, кто отметил, какую тревогу проявили наши союзники, не принадлежащие к числу сверхдержав, в связи с недавними высказываниями по этому поводу, опубликованными в таких различных газетах, как "Тайме" и "Нью Стэйтсмэн"[94], знают, что уже сейчас такой подход вызывает возмущение у наших ближайших друзей. Как же легко будет растерять запас доброй воли, накопленный во время войны, если мы будем ему следовать!

Те, кто с такой легкостью готов пренебрегать правами малых стран, правы, быть может, только в одном: мы не можем рассчитывать на длительный мир после окончания этой войны, если государства, — неважно, большие или малые, — вновь обретут полный экономический суверенитет. Это не означает, что должно быть создано новое сверхгосударство, наделенное правами, которые мы еще не научились как следует использовать на национальном уровне, или что каким–то международным властям надо предоставить возможность указывать отдельным нациям, как им использовать свои ресурсы. Речь идет только о том, что в послевоенном мире нужна сила, которая предотвращала бы действия отдельных государств, приносящие прямой ущерб их соседям, — какая–то система правил, определяющих, что может делать государство, и орган, контролирующий исполнение этих правил. Власть, которой будет обладать этот орган, станет главным образом запретительной. Прежде всего он должен будет говорить "нет" любым проявлениям рестрикционной политики.

Неверно полагать, как это теперь делают многие, что нам нужна меж–я экономическая власть при сохранении политического суверенитета отдельных государств. Дело обстоит как раз противоположным образом. Что нам действительно нужно и чего мы можем надеяться достичь, это не экономическая власть в руках какого–то безответственного международного органа, а, наоборот, высшая политическая власть, способная контролировать экономические интересы, а в случае конфликта между ними — выступать в роли третейского судьи, ибо сама она в экономической игре никак не будет участвовать. Нам нужен такой политический орган, который, не имея возможности указывать народам, что им делать, мог бы ограничивать те их действия, которые наносят вред другим.

Власть этого международного органа будет по типу совсем не такой, какую взяли на себя в последнее время некоторые государства. Это будет минимум власти, необходимый, чтобы сохранять мирные взаимоотношения, характерный для ультралиберального государства типа "laissez fairе"! И даже в большей степени, чем на национальном уровне, должны здесь действовать принципы правозаконности. Нужда в таком международном органе становится тем более ощутимой, чем больше отдельные государства углубляются в наше время в экономическое администрирование и становятся скорее действующими лицами на экономической сцене, чем наблюдателями, что значительно повышает вероятность межгосударственных конфликтов на экономической почве.

Формой власти, предполагающей передачу международному правительству строго определенных полномочий, в то время как во всех остальных отношениях отдельные государства продолжают нести ответственность за свои внутренние дела, является, разумеется, федерация. В разгар пропаганды "Федеративного Союза" можно было услышать много неверных, а часто просто нелепых заявлений по поводу создания всемирной конфедерации. Но все это не должно заслонять того факта, что федеративный принцип является единственной формой объединения различных народов, способной упорядочить взаимоотношения между странами, никак не ограничивая их законного стремления к независимости[95]. Федерализм — это, конечно, не что иное, как приложение к международным отношениям принципов демократии — единственного способа осуществлять мирным путем перемены, изобретенного пока человечеством. Но федерация — это демократия с очень ограниченной властью. Если не принимать в расчет гораздо менее практичную форму слияния нескольких стран в единое централизованное государство (необходимость в котором вовсе не очевидна), то федерация предоставляет единственную возможность для осуществления идеи международного права. Не будем себя обманывать, утверждая, что международное право существовало и в прошлом, ибо, употребляя этот термин по отношению к правилам поведения на международной арене, мы выдавали желаемое за действительное. Дело в том, что если мы хотим воспрепятствовать убийствам, недостаточно просто объявить их нежелательными, надо еще дать властям возможность предотвращать убийства. Точно так же не может быть никакого международного права без реальной власти, способной претворять его в жизнь. Препятствием к созданию такой власти служило до недавнего времени представление, что она должна включать в себя все разнообразные аспекты власти, присутствующие в современном государстве. Но если власть разделяется но федеративному принципу, это становится необязательным.

Такое разделение полномочий будет неизбежно ограничивать власть и целого, и входящих в него отдельных государств. В результате многие виды планирования, ныне весьма популярные, окажутся просто невозможными[96]. Но это не будет служить препятствием для всякого планирования вообще. Одним из главных преимуществ федерации является как раз то, что она закрывает дорогу опасным видам планирования и открывает — полезным. Например, она предотвращает или может быть устроена так, чтобы предотвращать рестрикционные меры. И она ограничивает международное планирование областью, в которой может быть достигнуто полное согласие, и но только между непосредственно заинтересованными сторонами, но между всеми, кого это может затрагивать. Полезные формы планирования применяются в условиях федерации локально, осуществляются теми, кто имеет соответствующую компетенцию, и не сопровождаются рестрикционными мерами. Можно даже надеяться, что внутри федерации, где уже не будет причин, заставлявших в прошлом максимально укреплять отдельные государства, начнется процесс, обратный централизации, и правительства станут передавать часть своих полномочий местным властям.

Стоит напомнить, что идея воцарения мира во всем мире в результате соединения отдельных государств в большие федеративные группы, а в конечном счете, возможно, и в единую федерацию, совсем не нова. Это был идеал, привлекавший практически всех либеральных мыслителей XIX столетия. Начиная с Теннисона, — у которого видение "воздушной битвы" сменяется видением единения народов, возникающего после их последнего сражения, — и вплоть до конца века достижение федерации оставалось неугасимой мечтой, надеждой на то, что это будет следующий великий шаг в развитии нашей цивилизации. Либералы XIX в., может быть, и не знали в точности, насколько существенным дополнением к их принципам была идея конфедерации государств[97]. Но мало кто из них отметил это как конечную цель[98]. И только с приходом XX века, ознаменовавшего торжество "реальной политики", идею федерации стали считать утопической и неосуществимой.