Византийская тьма - Говоров Александр Алексеевич - Страница 52

С нечеловеческой силой он вонзил сталь в упругую шею волка, другой рукой схватив его за челюсть, кровеня пальцы, но не давая укусить. Фоти бесстрашно хватала зверя за загривок, отвлекая на себя. Прочая стая выла на почтительном расстоянии.

«Как на фреске в Историческом музее. — Денис поразился: — Боже, о чем я сейчас думаю!»

Сильные и безжалостные лапы драли его кожу. В отчаянии он стал вращать ножом, воткнутым в шею хищника. И вдруг зверь оттолкнул его и прямо с ножом в ране кинулся в лес. Кровавый след потянулся по припорошенной снегом земле. Голодная стая, трусливо смолкнув, бросилась вслед.

Фоти всплескивала руками, оглядывая лежащего Дениса, который никак не мог отдышаться, унять сердцебиение. Волку все-таки не удалось его покусать, но он сильно поцарапал, а главное, элегантная хламида Дениса с красной каймой превратилась в лохмотья.

— Ой, баяй!

Фоти решилась зажечь маленький костерчик. Вблизи нашелся ручеек, принесла в пригоршне воды, омыла волчьи царапины. Денис лежал в забытьи, его трясло от нервного напряжения. Когда он пришел в себя, он почувствовал, что кто-то тихонечко лижет его руку и грудь.

Это была все та же Фоти, простодушное дитя средневековья, которая не знала лучшего способа заживления ран, кроме как их зализать. Денис рассмеялся и в первый раз ее поцеловал.

А надо было идти и идти, тем более что и оружие было утрачено, и без теплого плаща Денис попросту страдал.

— Волки! — вновь вскричала Фоти, кидаясь к Денису. Это была та же стая или не та, которая, уже по времени к вечеру, выскочила из-за гряды скал в лесу, где она чем-то пировала. На сей раз владыки леса были сыты, либо они помнили, какой отпор им дал Денис, но они лишь злобно оглянулись и унеслись в лесную мглу.

А там, откуда они выскочили, оказались мертвые, человек пять-шесть. Это был военный дозор или разъезд, перебитый стрелами врагов из-за засады, коней их победители угнали, а самих ограбить почему-то не смогли. Память, которая жила своими законами, вновь выдала Денису: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями!» И подобно же легендарному Руслану, он отыскал себе испанский меч — это был такой стиль в средневековье, — массивная, надежная рукоятка с крестовиной, обоюдоострое короткое стальное лезвие. Хорош в наступленье и в обороне, и для пира пригоден (мясо резать, орехи колоть), и в домашнем быту.

Фоти тихо молилась за убиенных, а Денис не удержался, спросил: что же ты молишься, это же нехристи, агаряне? Как и следовало ожидать, она ответила: перед Господом все равны — христианская дочь! Он, понимая, что его вопросы бесполезны и неуместны, все же еще спросил: а если б они тебя схватили, они бы тебя пощадили? И услышал: Господь бы этого не допустил.

У одного из агарян оказался весьма исправный шерстяной длинный плащ, очень теплый, а у другого, видимо, награбленная где-то попонка для мула. Денис и Фоти завернулись в эти трофеи, поглядели друг на друга и засмеялись.

— Смотри, — предупредила его Фоти, — как бы по этому плащу наши не приняли бы тебя за агарянина. Дозорные у нас стреляют без предупреждения.

Да, это был край вечной войны, вечных погонь и разграблений!

И они пошли дальше. И потом, когда все это прошло, как быльем поросло, они никак не могли сосчитать, сколько же ночей они бежали, шли и ползли по этим лесистым урочищам и как удалось вынести все это.

Но вот лесная узкая дорога нырнула между розовых скал из гранита и открылся простор моря и полей, разделенных на квадраты виноградников, теперь безжизненных и запорошенных снегом.

— Пришли! — вскричала Фоти, схватила и затрясла Дениса за руку. — Это же Филарица, моя родина! Ой, Филарица, ой, я больше не могу!

И опустилась прямо на мерзлую глину дороги, припорошенную ржавой хвоей.

У развилки дорог был постоялый двор, как все постоялые дворы тех времен похожий, с одной стороны, на маленькую крепость, с другой — на придорожный кабак. О вечной войне говорили зубцы на башенках, окна как бойницы, двери дубовые на цепях. О вечной жизни свидетельствовали куры, купающиеся в пыли, телеги с навозом, влекомые на поля. Был постный день, вечные игроки в ко сти и завсегдатаи-выпивохи, имеющиеся в каждом кабаке, сегодня явиться поопасались. Хозяйка, длинноносая страдальческого вида женщина, двигала со слугами скамьи.

Мебель кабацкая была тяжеленная, не в подъем, чтобы не служить орудием во время драки.

Денис решился, поднял молоток и ударил по висевшему билу.

— Ээй, Стративул! — закричала хозяйка. — Спишь? Протри глаза, встречай госте-ей!

Стративул, еще могучий мужчина со следами бурно прожитой жизни, явился дозевывая. Дверь и без того была распахнута, но уж таков порядок — встречать посетителей на пороге.

Денис стал проситься переночевать. Хозяйка, ее Стративул, слуги, бросив дела, недоуменно на него смотрели. «Хорош, должно быть, я», — с горечью думал Денис. Чувствуя их недоверие и в полном отчаянии он решился: выдернул из-за пазухи золотую цепь царя.

— О! — Стративул даже ударил в ладоши. — Это же ветеран, у меня тоже есть такая цепь. Добро пожаловать, боевой товарищ!

Хозяйка и слуги хмуро отступили в глубь харчевни, а Стративул усадил Дениса и его спутницу за стол. Принимать цепь за услуги он категорически отказался, хозяйке заявил:

— Ну видишь, человек в трудном положении? А что нам стоит накормить, напоить?

Денис принялся объяснять, что и ночлег был бы им нужен, ночь близка… Он не один, а как объяснить, кто такая ему эта женщина? Служанка, сестра, попутчица? Проще слов, чем «гинайка» — жена, не нашлось.

Стративул не стал требовать документы, громко приказал — хозяйке или слугам? — отвести комнатку наверху. «Где служил, товарищ?» — все доискивался у Дениса. Показал, где вымыть руки, достал личную фляжку с римским крепким, налил им и себе.

Изображая из себя страдалицу, хозяйка принесла сковородку со скворчащим мясом, поставила Денису, а Фоти шваркнула миску с тушеной фасолью. Таков пафлагонский обычай — женщины едят отдельно.

В доме оказалась и ванна — блаженство, горячая вода! Вымылись всласть — Денис, за ним Фоти, только не было чистого белья. И остались они одни, в теплой комнате, на широкой постели, остались они вдвоем.

Перед образом Богородицы лампадка ровным светом освещала потолок точно как там, в кувикуле Большого Дворца. От лампадки этой в бедной комнате пафлагонского постоялого двора был мирный полусвет и теплый уют, дороже всех самых дорогих византийских дворцов. Словно это родной дом, навсегда уж это пристань жизни после тяжкого кошмарного пути.

И Фоти совсем рядом, под тем же одеялом. Слышатся четкие удары сердца, будто идут где-то невидимые часы. Денис во тьме искал губами ее лицо, но встречал только отгораживающиеся руки. «Не надо, не надо…» — еле слышно шептала она, но не отодвигалась, не отталкивала его, как прежде.

Но вот страшная усталость и сладкий обморок после ванны взяли свое, они не заметили, как уснули. Денис очнулся от того, что его обнимали жаркие ее руки, а губы стремились прижаться к его губам. И тут все свершилось, что должно было свершиться. Все было легко и просто, хотя у Дениса опыта в этом деле было мало, а у Фоти его не было совсем.

Затем они проснулись, когда в потолочное отверстие вовсю лился веселый свет утра. Фоти велела ему отвернуться и начала вставать, сказала вдруг с оттенком грусти:

«Эйфе Фоти кора, исте автон Фоти гине…» — «Была Фоти девушкой, стала Фоти женщиной».

Волна любви и благодарности залила сердце Дениса. Он и так, из-за раннего развода родителей, испытал мало любви и доверия к себе, а ведь Фоти была первая девушка в его жизни!

И она, чувствуя это, заглянула снизу преданными глазами в лицо Дениса и с усмешкою сказала: «Свет-ка», затем положила голову ему на грудь. «О, единственная!» — хотелось думать Денису. И все та же услужливая память подсказывала патетические строки из какого-то тургеневского романа: «Здравствуй, жена моя перед Богом и людьми».