Византийская тьма - Говоров Александр Алексеевич - Страница 41

Из-за двери был слышен и вкрадчивый голос Телхина, который кого-то красноречиво убеждал, клянясь трудом и славой.

Наконец хор из-за большой арки утих, словно притомившись, раздался призыв диакона: «Теперь взойдите!» — и оглашенные разом вскочили и устремились внутрь.

Тогда Телхин привел изнутри священнослужителя в золотом восьмиграннике — тимпанике на голове, и тот стал наставлять Дениса и его спутников. Крестом себя действительно не осенять, при появлении святейшей Праматери Каллиники Шестнадцатой всем пасть ниц и подняться только по особому знаку, на все вопросы его, священнослужителя Иоанникия, отвечать: «Анафема…»

Наконец они вошли. Большая подземная красивая церковь — крипта была освещена медовым светом множества свеч. Вдоль стен были уставлены ячменные кудрявые снопы, а над ними развешаны самые обыкновенные крестьянские серпы. «Молотов только не хватает», — подумал Денис. Поглядел на вызолоченный изнутри купол подземной церкви и увидел там как будто для полноты впечатления нарисованные красные пятиконечные звезды и голубочки мира. Икон действительно не было нигде, а вместо алтаря и иконостаса красовался великолепный занавес, тканный из многоцветной парчи.

Увидев всю эту подземную красоту и великолепие, Денис невольно подумал: а ведь наверняка вся царская полиция, и сикофанты, и все антихристофориты с ног сбиваются, чтобы павликиан этих искоренить, а у них этакая роскошь прямо под боком у Большого Дворца! Что, не могут искоренить или не хотят? — и делал заключение, что, скорее всего, не хотят. Хоть и подземная церковь, а все же ручная церковь, в ней каждый диссидент на учете!

Седой красавец Иоанникий вышел на амвон, покадил во все стороны, поклонился и возгласил, обращаясь к Денису, его спутникам и ко всем оглашенным, стоящим тут же:

— Не отвергали ли честного животворящего креста Господня?

И все дружно ответили:

— Анафема отвергающим крест! И все распростерли руки, изображая собою честный животворящий крест Господень.

— Не отвергали ли богопосланного труда, работы ежеполезной, словно блудливые монахи, тунеядцы Господни?

И все ответили:

— Анафема отвергающим труд! И третий был таков же вопрос о вере, о чудесах и милости Господней, и ответ был опять же единый:

— Анафема отвергающим веру!

Тогда запели хоры слева и справа, зазвенели била и бубны, забренчали цепочками кадила, двинулся и пополз в разные стороны дивнотканый занавес. Иоанникий сделал знак падать ниц.

Уже лежа носом в пол, Денис заметил, что пол здесь, хотя и очень старый, истертый тысячами подошв, представляет собою настоящий уникум. Это мозаика из цветной смальты, изображающая Крещение: Христос в виде безбородого кудрявого юноши в набедренной повязке, Иоанн Предтеча в козлиной шкуре и с жезлом пастуха. Лежащий рядом Ласкарь все никак не мог пережить свое унижение от павликианских юнцов, бормотал:

— Осквернились, оскоромились! Теперь сорок дней поститься, если епитимью соблюдать за греховное общение с еретиками. Господи, Пресвятая Богородица! И Фоти они найти не помогут, чует моя душа!

— Восстаньте! — наконец разрешил Иоанникий. Он размахивал бумажкой, переданной ему Телхином. Там крупными греческими буквами было написано для гадания и поминовения души: «Фотиния, дочь Иустина, из Амастриды Пафлагонской», а Денис взял еще и приписал современными русскими буквами: «Светлана Русина». И когда уж написал, вдруг осенила его мысль. Да ведь это, по существу, одно и то же: Фотиния, от слова Фотос — свет, это же и есть Светлана!

Но размышлять особенно было некогда. За распахнувшимся занавесом в свете карминовых и фиолетовых лампад возвышался трон не трон, мощехранительница не мощехранительница, на котором покоилось нечто человекообразное и действительно похожее на мощи — коричневое и высохшее, как картон.

Однако когда хоры подъяли вновь к подземным небесам свои звонкие моленья, правая рука того, что Денис принял за мощи, шевельнулась, благословляя, — оглашенные вновь повалились на колени.

Иоанникий указал в сторону Дениса его бумажкой, и существо на троне, похожее на мумию, принялось петь тоненьким старушечьим или младенческим голосом. А певчие все ускоряли эту странную песнь, как бы подталкивали ее странными ритмическими припевами:

— Ори-ури, ози-този! Ори-ури, ози-узи! Спурий-Кассий, Умбрий-Мумбрий-те! Шуба-нуба, шуба-нуба, тога-мога — у-уй!

И вдруг среди этого несусветного мельтешенья и трепета невидимых крыл Денису послышался словно бы шипящий голос попугая, решившего говорить по-человечьи. И голос этот произнес:

— Денис Петрович, Денис Петрович, где вы? «Этого не хватало! — подумалось Денису. — Новая чертовщина! В этом свете никто не знает, никто не может знать, что я — Петрович!»

— Денис Петрович! — продолжал попугаячий голос, слабый, но уверенный, сквозь безумный ритм хора. — Денис Петрович! Опять ночь, опять я одна и опять я плачу о вас!

И это было словно вопль отчаяния в бессмысленно черном и пустом пространстве! Дениса, без преувеличения, даже зашатало.

И в этот момент резко прекратилось все: хор, ритм, кручение, пение — настала абсолютная тишина. И тотчас же погас свет — лампады, огни, свечи, звезды, искры. Денису было совсем не до того, и все же он не мог не поразиться — как они этого достигают?

Свет тотчас же зажегся в прежнем своем великолепии, свечи, лампады, искры и все такое. Хор тягуче запел какую-то негромкую мелодию.

Мумия на троне вновь подняла руку и черным пальцем указала без ошибки на Дениса, стоявшего посередине:

— Кто здесь диавол?

Несколько мгновений царила напряженная тишина, и затем она сказала просто, не опуская руки:

— Ступай, диавол, вон!

Вздрогнув, Денис поспешил повернуться и выйти — а что ему оставалось делать? Оглашенные пали на колени, а спутники вышли за Денисом.

Выйдя в прихожую зальцу, они остановились в растерянности. Византийцы склонны были отшатнуться от Дениса, как действительно от исчадия ада. Всех вразумил профессиональный клеветник, который сказал, что если еретик кого-нибудь обзывает диаволом, то ведь это, с точки зрения православия, лучшая похвала.

Денис об этом не думал, пораженный услышанным. И вещал-то тот попугаячий голос не на греческом языке, а на самом современном русском, на котором только и может говорить Светка Русина с четвертого курса! Кто-то в том мире думает о Денисе, не спит ночей, ждет его в безнадежной дали!

А Телхин в ярости винил павликианского священнослужителя: обманул, стервец!

Слышно было, как в крипте идет проповедь. Пастырь говорит о наступающих грозных временах, об обнищании народа, о неспособности властей. «В общем, — усмехнулся Денис, — низы не хотят жить, а верхи не могут управлять по-старому». Проповедник напомнил о славных павликианских полководцах, которые держали в страхе Божием и Второй Рим, и сопредельные царства, и призывал иметь клинки наготове.

Тут из крипты вышел священнослужитель Иоанникий, на упреки Телхина развел руками: и у Праматери Правды характер не сахарец. Чтобы показать свое ироническое отношение ко всему происшедшему, Денис спросил у священнослужителя: «Эти эффекты, как они их достигают?» Иоанникий взглянул на него как-то странно и совсем по-современному, как какой-нибудь жэковский сантехник, сказал: «Каждый ест свой хлеб».

Затем возвратил Телхинову бумажку и пояснил:

— Предвещание получено. Фотиния, дочь Иустина, жива. Светлана Русина (он очень четко произнес это имя) в нашем мире не существует.

Выбрались на поверхность. Была вторая половина жаркого октябрьского дня, и город, пробудившись от послеобеденного сна, спешил наверстать упущенное особой суетой и спешкой. Товарищи Дениса разошлись, подытоживать пережитое не было сил.

Денис направил Ферруччи готовить ужин, а сам пошел не торопясь.

В невообразимой толчее между колонн Крытого рынка он поднимался по Халкопратам, стараясь не реагировать на назойливые предложения лоточников и разносчиков всех мастей. Вот какой-то разжиревший откупщик идет в бани Зевксиппа, причем ему важны не бани, а то, чтоб весь город знал, что его теперь в это респектабельное место пускают. Поэтому он нанял рабов, чтобы его вели в баню, несли за ним мочалки и простыни. В плату специально входит, чтобы они прохожих толкали, а его камерарий бы извинялся: