Византийская тьма - Говоров Александр Алексеевич - Страница 35

Однако больной вел себя заносчиво. Мудрый Феодосии увещевал его покаяться, ибо настало время позаботиться о душе, об оставляемом царстве, но — нет! Ссылаясь на неких оракулов, тот рассчитывал легкомысленно, что еще займется любовными делами и обратит в развалины вражеские города. Каяться же, полагал он, ему не в чем, так как два своих главных царских дела он исполнял добросовестно — отгонял неверных от границ и истреблял инакомыслящих.

Впрочем, всевозможные астрологи, чтобы повысить свой авторитет, наговорили ему страстей. И столкновение звезд сулили, и губительные ураганы, мор, бескормицу, гибель миллионов. И в этом он проявил себя как заботливый хозяин и попечитель: приказал заготовлять пещеры, чтобы уберечься от звездных бурь, стекла велел тряпьем заклеивать. Помогая ему копать убежища, вить канаты, запасать продовольствие, лицемерные льстецы сами шушукались, что, мол, от чиновничьего головотяпства больше народа погибнет, чем от природного голода. Или — где вы ищете стекла, чтобы их заклеивать от урагана, разве в простых хижинах у нас стекла есть?

В конце лета Мануил слег, таким и застал его Денис, чудесный исцелитель. Внезапное выздоровление василевса вызвало всеобщий энтузиазм. Главное, не надо было страшиться космических бурь, предвещаемых чародеями, и прятаться в норы, как крысы. И вдруг царь действительно умер, окончательно умер, и никто к этому не был готов.

Поэтому нужно было не менее девяти дней, чтобы получилось достойное погребение. Чтоб созрела народная скорбь, чтобы отрепетировались службы, процессии, порядки, чтобы каждый чин империи — а все полноправные римляне были отнесены к какому-нибудь чину — определил свою роль в этом спектакле.

Вслед за императорской гвардией двинулось шествие хоругвеносцев. Впереди, предшествуемый стражей, печатавшей шаг, был несен лабарум Константина — священное знамя Римской империи, на котором впервые в истории был запечатлен знак Христа. Именно это знамя дает христианскому государю право на обладание миром!

Дорого бы дал западный владыка, пресловутый Фридрих Барбаросса, претендующий на мировое господство, чтобы заполучить себе этот лабарум!

А следом со ступеней Святой Софии стекает целый поток знамен, значков, хоругвей, инсигний, флагов. Здесь и почти истлевшие трофеи Карфагенской войны, побед над готами и освобождения Рима, истребления болгар и похода в Палестину. Даже сомнительные победы Мануила над агарянами были обильно представлены в этом музее знамен. Пусть Мануил терпел там поражения, но ведь не бежал он, не сдавался же в плен.

Прибывшие из лучших церквей канонические хоры возгласили вечную память. Народ внимал как завороженный, да и лучшего зрелища трудно было себе представить. Тридцать семь лет и восемь месяцев процарствовал Мануил, сменились целых два поколения, люди просто привыкли, что царь Мануил есть всегда, как вечный Бог на небе.

Сам ведь ходил на войну, не нанимал стратегов в чужих краях, в походах же, как обыкновенный воин, прост был и доступен. Да, но войско его мало было боеспособно, слишком много пышности, генеральских амбиций. А противник, воюя без всяких правил, на легконогих сарацинских конях обходил его со всех сторон, уводил толпы пленных… Да, но, переняв у врага партизанские методы войны кочевников, Мануил все-таки остановил это разорение и обеспечил стране длительный мир.

— Кирие елейсон! — гремели хоры. — Господи, помилуй!

Выдвигал на лучшие должности иноземцев, всевозможных итальяшек и французишек, не владевших даже по-гречески, щедрою рукою раздавал оклады, имения, титулы. Да, но прямо заявлял, что римляне, или византийцы, изнежены, поручать им ничего нельзя, любое дело проспят или провалят.

— Упокой, Господи! — пели хоры, а им подпевал весь многотысячный народ на улицах и площадях. — Иде же несть печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная!

Облегчал жизнь простому народу, снижал подати, запретил монастырям иметь крепостных, сурово наказывал взяточников. Но это одной рукой, а другой подачки знати и фаворитам направлялись целым потоком, уличные раздачи, бесплатные зрелища, ненужные и пышные постройки.

«Боже вседержителю, царю небес, буди ему милостивый судия, остави ему прегрешения его вольные и невольные…»

А сколько казненных, сосланных, ослепленных, брошенных на съедение зверям, замученных на каменоломнях! Этот деспот, кстати, не препятствовал, чтобы его (обвиняли?) критиковали за убийства и казни. Он любил повторять: вам нужно спокойствие? Пусть у народа будет страх!

Ликторы и хоругвеносцы прошли изрядную часть пути и достигли площади Тавра. А самый катафалк императора, увитый белыми лентами и украшенный цветами, все еще никак не может двинуться из-под сводов Святой Софии, настолько длинна и сложно устроена процессия. Идет духовенство различных рангов: горбоносый старый патриарх, которому тоже есть что вспомнить об усопшем, митрополиты в пурпурных, палевых, фиолетовых, шафрановых и других облачениях, архиереи в златотканых ризах. Вливаются на площадь Тавра, пение духовенства воздымается под небеса: «Се есть жизнь бесконечна!»

На площади Тавра, иначе называемой форум Быка, на громадном гранитном постаменте высится медный бык, наклонивший рога. Когда-то каким-то императором он также привезен как трофей, после разгрома одного из языческих храмов Малой Азии.

Денис обошел серый монумент Тавра с тем, чтобы откуда-нибудь удобнее наблюдать прохождение живописной процессии. Мысли, обуревавшие каждого византийца по поводу эпитафии Мануила, были понятны и ему.

Городской эпарх Каматир, тот самый сугубый правдолюбец, который, если помним, на ужине у Манефы печалился, что не может занять должность патриарха, оказавшись в должности эпарха, постарался себя показать. Был составлен подробнейший план участия всех граждан в шествии, каждая более или менее приличная семья получила место на улице, за порядок на котором и отвечала, со всеми своими чадами и домочадцами, родными и близкими. В этом ей помогали разнообразные чины полиции, самыми явными были стражники из варваров, которых легко было узнать: у них на голове был запоминающейся формы бутылкообразный шлем, как у Афины Паллады.

Денис пристроился у подножия гранитного куба с гигантским быком, наблюдая бесконечные ряды проходящих мимо с пением попов, думая, как они, по существу, однообразны, несмотря на кажущуюся пестроту одеяний. При помощи официальной церкви Византия сумела создать то, казалось ему, к чему в истории стремилось немало цивилизованных обществ, — максимальное однообразие индивидуумов, отдельных граждан. Ему казалось, что они не более отличны друг от друга, чем, например, пчелы золотые в улье… Но внутреннее противоречие тут же вступало с ним в спор, подсказывая обратные примеры, хотя бы Сикидит, одноглазый пират, Ферруччи-лягушка, Теотоки…

— Всё идут и идут, чинуши проклятые, — ворчал законопослушный гражданин, держа в руке веский кулек, в котором находилась полученная им бесплатная царская раздача, выглядывали аппетитные колбаски и даже ломтик сыра. — Когда закончится у нас это засилье бюрократии?

— Который час? — поинтересовался он у Дениса. — Шестой час стоим, аж борода взмокла!

Кстати, по поводу все той же бороды. Хорошо, что Денис оставил «на том свете» свой бритвенный прибор. До этого он никогда не ходил небритым, а здесь пришлось ему какую-то гадость запустить — ножницами подстригал. В Византии борода есть политический паспорт, люди, говорят, кончают самоубийством, если не формируется борода. В политических целях бороду даже подклеивают чужим волосом — после убийства императора Иоанна Цимисхия его роскошнейшая борода, смущавшая знатных дам и первых министров, оказалась фальшивкой… Рабам и солдатам бороду носить не положено в знак того, что они неполноправные граждане.

— В глазах рябит, — доверительно сообщил Денису обладатель продовольственного кулька. — И идут и идут, как сукины дети.

Видно, желание почесать язык было у него непреодолимей страха попасться на крючок стражей уха.