Мода на чужих мужей - Романова Галина Владимировна - Страница 22

Она не позволяла, отпихивая слабой рукой, и снова, едва шевеля распухшими, яркими от повышенного давления губами, шептала – уйди…

– Мать, я так больше не могу! – сорвался он, когда мать покормила Свету и пришла в кухню мыть посуду. – Ты квохчешь над ней с утра до ночи. Меня она к себе не подпускает. Какие-то люди постоянно толпятся в доме. Теща, тесть… Они очень неприятные люди. Даже здесь, возле больной дочери, ухитряются скандалить. Я устал!.. А это ведь только начало, да, ма?! Дальше будет хуже, да?

Мать вдруг с грохотом швырнула тарелку в раковину, не побоявшись разбудить Свету.

– Как ты можешь, сын?! Как ты можешь говорить об усталости?! В чем она? В чем выражается?! В твоем нежелании видеть нас всех здесь? Уж извини, мы вынуждены здесь находиться, потому что ухаживаем за твоей женой! А ты… Что ты сделал для нее?!

– Она не хочет меня видеть, ма! – пожаловался он первый раз с тех пор, как Света вернулась домой. – Она гонит меня от себя!

– Конечно, гонит! И я бы прогнала. – Мать достала тарелку со дна раковины, осмотрела ее – вроде не разбилась, и снова принялась намыливать. – Нельзя смотреть на нее как на больную собаку, сынок. Она женщина. Очень сильная и очень красивая женщина. И ей вдвойне тяжело от того, что она стала обузой и немного потеряла привлекательность.

– Да о чем ты говоришь, мать?! – возмутился Стас, доставая очередную сигарету.

– О том, что вижу. В твоих глазах ничего, кроме жалости. А ей нужна твоя любовь! Ей нужна твоя сила, а ты раздавлен. Ты ведь, когда смотришь на нее, готов расплакаться.

– Готов, – кивнул Стас, отворачиваясь от матери к окну и начиная курить в форточку. – Меня душит все это, понимаешь! Я не могу… Я… Я готов раздавить этого подонка собственными руками! А она его не выдает!

– Она его не помнит, – прервала его мать. – Света рассказала мне, что ничего не помнит из того вечера, будто кто вырезал из карты памяти этот кусок. И не дави на нее. Вспомнит, расскажет. Ты лучше… Почитай ей что-нибудь, Стас. Или фильм вместе какой-нибудь посмотрите. Отвлекитесь вы от боли общей, глядишь, и иссякнет она с божьей помощью.

Боль не иссякала, пропасть росла. Сегодня утром Света замолчала, когда он вошел. Только вот, минуту назад, она о чем-то оживленно стрекотала с его матерью, он же слышал прекрасно из-за двери, а стоило ему войти, как тут же умолкла и положила ладонь на глаза.

Почему?! Ну почему, черт побери, она так делает?! Он зашел к ней с улыбкой. Он долго готовился, долго выдавливал на лицо эту резиновую улыбку, вытягивал губы, как мог, стоя перед зеркалом в прихожей. Вроде нормально получилось, чего она?!

– Привет, как ты? – Он наклонился, чтобы поцеловать ее, но Света уклонилась, и поцелуй получился смазанным.

– Все хорошо, – ответила едва слышно и тут же умоляюще уставилась на его мать.

– Сынок, – помявшись, начала мать, не зная, как его выпроводить, наверное. – Ты… Ты завтракал?

– Да.

Стас прищурился, переводя взгляд с одной женщины на другую.

Да что же это делается, а?! Что за заговор за его спиной устроили эти две милые дамы, которые были одинаково дороги ему? Уже и мать, не стесняясь, выпроваживает его. Уже и она дает понять, что он тут лишний.

– На фирму поедешь?

Он руку даст на отсечение – спросила мать об этом с надеждой.

– Разумеется, – скрипнул он зубами. – Света, ты позавтракала?

– Да, спасибо, милый. – Она подняла на него пустой безжизненный взгляд. – Ты, наверное, торопишься?

– С чего это мне торопиться, малыш? – повысил он голос, не выдержал и, потеснив мать, сел на край кровати. – Ты что, забыла? Я там хозяин, я! И я там устанавливаю правила. Не мне их устанавливают, а я!

– Сынок, не кричи, пожалуйста, – мать вцепилась ему в плечо и потянула с кровати. – Ступай, нам надо со Светой умываться.

– Ма, выйди! – не оборачиваясь, рявкнул Стас. – Выйди, прошу тебя!

Мать ахнула тихонько, но ушла. И как только за ней закрылась дверь, Света тут же закрыла глаза.

– Света, посмотри на меня, – потребовал он, взяв ее осунувшееся лицо в ладони. – Посмотри на меня, малышка. Я что, настолько тебе противен, что ты не можешь на меня смотреть? Или не хочешь? Ты не можешь простить мне, что я не сумел защитить тебя, да?

– Все не так, – выдохнула она и еще сильнее зажмурилась. – Все не так, Стас! Ты не понимаешь…

– Я все понимаю, все!

Он сполз с кровати, встал на колени, обхватил Свету осторожно, чтобы не причинить ей боли, и уткнулся лицом в край ее ночной сорочки. Сорочка уже не пахла больницей и лекарствами, как в первые дни Светкиного возвращения домой. От нее шел едва заметный аромат любимых Светкиных духов и еще чего-то милого и трогательного, чему он никогда не находил названия. Был бы он создателем ароматов или поэтом, сотворил бы какой-нибудь аналог, собрал его в хрустальную склянку и назвал как-нибудь красиво. Необыкновенное какое-нибудь название придумал, шикарное, если бы был творцом слов.

Слов нужных и названий не находилось раньше, не нашлось и теперь. Стас слышал нежный запах ее тела, которое любил, вместе с которым страдал ничуть не меньше. Слышал частый стук любимого сердца, ловил дыхание, подстраивался под него, и все, на что оказался способен, это снова задыхаться от боли и жалости.

Он ничего не мог с собой поделать, ничего! Понимал, что Света ждет от него каких-то хороших, нужных, правильных слов. Понимал и старался, искал, а ничего не выходило.

– Стас, мне тяжело, – охнула она, когда он, не заметив, сильнее сцепил руки. – Прости.

– Нет, это ты меня прости, Свет. Я скотина. – Супрунюк поднял на нее несчастные глаза. – Я… Я просто не знаю, что надо тебе говорить сейчас, чтобы ты ожила.

– Уу-уу… Это случится не скоро. – Она попыталась улыбнуться, но глаза блеснули слезами. – У тебя не хватит красноречия, Стас, чтобы за неделю поставить меня на ноги.

– Я не об этом, как ты не понимаешь?! Я о том, чтобы ты захотела этого!

– А я что же, не хочу, по-твоему?

Ему показалось, что она забеспокоилась, или нет?

– Ты потухла как-то, меня гонишь. Почему, Свет? Ты меня стесняешься, да?

– А ты бы не стеснялся синяков на спине и попе? Ты бы не стеснялся, что не ухожен, что… Господи, о чем я?! Я схожу с ума… Прости! Я не о том говорю. Ты же мужчина, ты никогда не поймешь. И…

– Что, милая? – Он подался вперед. – Что тебя терзает, ты скажи! Я все сделаю, я…

– Скажи мне, Стас, Ольга, она… – перебила жена и попыталась отодвинуться подальше.

Ну кто выдержит подобное, а? Ведь изо дня в день так, изо дня в день. Он целовать – она отворачиваться. Он пододвигается к ней – она готова сквозь землю провалиться, лишь бы не быть рядом, ежится вся, сжимается. Неужели он ей настолько противен? Неужели она как-то связывает случившееся с его именем? Ах да, она что-то хотела узнать про Ольгу!

– Что Ольга? – Он насупился, сел на стул, чтобы не создавать ей неудобств. – Ты из-за того меня видеть не хочешь? Из-за Ольги? Считаешь, что если бы не она, то…

– Так вот в чем дело! Как же я сразу-то?.. – Ее худенькие плечи подались вперед, голова запрокинулась, и Света истерично, с хрипом рассмеялась. – Вот в чем причина твоего несчастья, Супрунюк! Причина твоего беспокойства вот в чем, оказывается!

– В чем? Вот в чем, а? В чем?!

Он уже орал, забыв о том, что Светка почти безнадежно больна, что ей нужен покой и здоровый моральный климат в семье. Он уже трижды захлопнул дверь, из-за которой выныривала перепуганная мать, пытаясь просочиться в комнату. Он уже ничего не соображал, выплескивая из себя всю свою невостребованную теперь любовь пополам с жалостью и вперемешку с гневом и упреками.

– Ты пошла ночью непонятно куда… Потом тебя находят всю в крови! Эта операция!.. Мне кажется, я там сотни раз умер возле этой двери, – кричал он, сидя на стуле и колошматя себя кулаками по коленкам. – Куда ты пошла, Света, зачем?! Ты никому ничего не сказала тогда, не говоришь и теперь!