Повелитель Самарканда - Говард Роберт Ирвин - Страница 6

Проклиная все на свете, он начал на ощупь искать что-нибудь, чем бы можно было вытереть кровь, когда почувствовал прикосновение пальцев Аль Афдала. Турок быстро стер кровь с лица своего спутника и перевязал рану полосами ткани, оторванными от собственной одежды.

Затем, достав из мешочка на поясе кольцо, снятое с пальца чернокожего убийцы, турок бросил его на ковер рядом с телом Захира.

— Зачем ты это сделал? — спросил испанец.

— Чтобы сбить с толку преследователей. Идем быстрее, ради Аллаха. Рабы бербера, вероятно, все глухие или пьяные, раз до сих пор еще не появились.

Едва выйдя в коридор, где мертвый немой смотрел невидящим взглядом в расписной потолок, они услышали отдаленные голоса и топот ног. Пробежав по коридору до потайной панели, они скрылись в темноте, чтобы вновь появиться в тихой пальмовой роще.

Бледнеющие звезды отражались в темных водах канала, и первые лучи солнца коснулись минаретов.

— Ты знаешь дорогу во дворец калифа? — спросил де Гусман. Повязка на его голове пропиталась кровью, тонкая струйка которой стекала по шее.

Аль Афдал повернулся, и они взглянули друг другу в глаза.

— Я помог тебе убить нашего общего врага, — сказал турок. — Но я не договаривался выдать моего повелителя! Аль Хаким безумен, но его время еще не пришло. Довольствуйся своей местью и помни, что, взлетев слишком высоко, можно опалить крылья о солнце.

Де Гусман вытер кровь и не ответил.

— Тебе лучше покинуть Каир как можно быстрее, — сказал Аль Афдал, пристально гладя на него. — Думаю, так будет безопаснее для всех. Рано или поздно в тебе распознают чужестранца. Я дам тебе денег и лошадь…

— У меня есть и то и другое, — проворчал де Гусман, вытирая кровь с шеи.

— И ты уйдешь с миром? — спросил Аль Афдал.

— Какой у меня выбор? — ответил испанец.

— Поклянись, — настаивал турок.

— Бог мой, ты настойчив, — проворчал де Гусман. — Хорошо, клянусь Святым Хайме, что покину город до полудня.

— Хорошо! — Турок облегченно вздохнул. — Это лишь для твоего добра, как и все прочее, что я…

— Я понимаю твое бескорыстие, — проворчал де Гусман. — Если мы что-то должны друг другу, считай долг оплаченным, и пусть каждый действует по собственному разумению.

Повернувшись, он зашагал прочь пошатывающейся походкой всадника. Аль Афдал смотрел ему вслед и с сомнением хмурился.

Из мечети и с минарета доносилось звучное песнопение. Перед мечетью Талаи, возле ворот Баб-Зувейла, стоял мулла Даразаи, и когда он повышал голос, разносившийся над толпой, люди вздрагивали и вонзали ногти в смуглые ладони.

— И поскольку ваш Богом ниспосланный калиф, Аль Хаким, происходит из рода Али, который был кровью от крови Пророка, который был воплощением Бога — сегодня Бог среди вас! Да, Бог ходит среди вас в обличье смертного! И отныне я повелеваю вам, истинно верующим ислама, признать Его и поклоняться единственно истинному Богу, Повелителю Трех Миров, Создателю Вселенной, Тому, кто простер над нами небосвод, Воплощению Божественной Мудрости, чье имя Аль Хаким, потомок Али!

Толпа содрогнулась, затем мертвую тишину разорвал дикий вопль. Вперед выбежал безумный растрепанный человек. С криком: «Богохульник!» полуголый араб схватил камень и швырнул его. Снаряд попал мулле прямо в рот, выбив зубы. Тот пошатнулся, по бороде потекла кровь. С яростным ревом толпа заволновалась и рванулась вперед. Непосильные подати, голод, грабежи, убийства — все это египтяне в силах были перенести; но подрыв устоев их религии стал последней каплей. Степенные торговцы превратились в безумцев; униженные попрошайки стали бешеными дьяволами.

Камни сыпались градом, и рев обезумевшей толпы становился все громче, напоминая рычание стаи диких зверей. Множество рук уже вцепилось в одежду оглушенного Даразаи, когда турецкие стражники в кольчугах и остроконечных шлемах отогнали толпу своими саблями и унесли перепуганного муллу в мечеть, забаррикадировав ее изнутри.

Лязгая оружием и звеня сбруей, из ворот Зувейлы галопом выехал отряд суданских всадников, сверкая золочеными латами и шелковыми шароварами. На лицах чернокожих воинов сверкали веселые белозубые улыбки, они вращали глазами и облизывал губы в предвкушении. Летевшие из толпы камни ударялись об их кирасы и щиты из кожи гиппопотама, не причиняя никакого вреда. Они направили коней в толпу, нанося удары кривыми саблями. Люди с воем падали под копыта. Мятежники отступили, в ужасе прячась в лавках и переулках, оставив на площади корчащиеся тела.

Черные всадники спрыгнули с коней и начали взламывать двери лавок и жилищ. Из домов раздавались женские крики. Послышался вопль, звон стекла, и о камни мостовой с треском ломающихся костей ударилась одетая в белое женщина. В разбитом окне появилось черное лицо, надрываясь от хохота. Проезжавший мимо черный всадник пришпорил коня, наклонился в седле и пронзил копьем все еще вздрагивавшую жертву.

Гигант Осман, в блестящем шелке и полированной стали, ехал впереди своих черных псов, вытянувшихся в линию позади него. Легким галопом они промчались по улицам, покачивая копьям и с торчавшими на них окровавленными человеческими головами — наглядным уроком для обезумевших каирцев, которые прятались в укрытиях, задыхаясь от ненависти.

За запыхавшимся евнухом, принесшим Аль Хакиму весть о восстании и его подавлении, вскоре последовал еще один, который распростерся перед калифом и закричал:

— О Повелитель Трех Миров, эмир Захир эль-Гази мертв! Слуги нашли его во дворце, и рядом с ним — кольцо Замана, черного воина. И потому берберы кричат, что его убили по приказу эмира Османа, и ищут Замана в Эль-Мансурии, готовые сражаться с суданцами!

Заида, слышавшая его слова из-за занавески, едва удержалась от крика и схватилась за сердце. Однако непостижимый отрешенный взгляд Аль Хакима не изменился; казалось, он был окутан равнодушием, погруженный в таинственные раздумья.

— Пусть мамелюки заставят их разойтись, — приказал он. — Должна ли личная месть вмешиваться в предначертание Господне? Эль-Гази мертв, но Аллах жив. Найдется другой, кто поведет мои войска в Испанию. Тем временем пусть начинают строить корабли. Пусть суданцы займутся толпой, пока те не осознают собственную глупость и грех, в который они впали. Я осознал свое предназначение, которое состоит в том, чтобы явиться миру в крови и огне, пока все племена Земли не узнают меня и не поклонятся мне. Ступай!

Ночь уже опускалась на окровавленный город, когда Диего де Гусман шагал по улицам, прилегавшим к Эль-Мансурии, кварталу суданцев. В этой части города, населенной преимущественно солдатами, по негласному молчаливому соглашению, горели огни и были открыты лавки. Весь день в городе шумел мятеж; толпа напоминала тысячеголового змея, раздавленная голова которого тут же вырастала в другом месте. Копыта суданских коней простучали от Зувейлы до мечети Ибн-Тулуна и обратно, разбрызгивая кровь.

Сейчас на улицах можно было встретить лишь вооруженных людей. Большие, окованные железом ворота квартала были заперты, словно во времена гражданской войны. Через низкую арку больших ворот Зувейлы проскакал отряд черных всадников, обнаженные клинки которых отбрасывали алые отблески факелов. Шелковые накидки развевались на ветру, руки блестели, словно отполированное черное дерево.

Де Гусман не нарушил клятву, данную Аль Афдалу. Уверенный, что турок выдаст его мусульманам, если он не подчинится его требованиям, испанец покинул город и скрылся в холмах Мукаттама еще до восхода солнца. Однако он не давал клятвы больше не возвращаться. На закате он въехал в полуразрушенный пригород, где рыскали лишь воры и шакалы.

Сейчас он шагал по улицам, заходя в лавки, где солдаты объедались дынями, орехами и мясом, исподтишка запивая их вином, и прислушивался к разговорам.

— Где берберы? — спросил усатый турок, запихивая в рот пригоршню миндальных пирожных.

— Сидят в своем квартале и злобствуют, — ответил другой. — Они клянутся, что эль-Гази убили суданцы, и в доказательство показывают кольцо Замана. Все знают это кольцо. Однако сам Заман куда-то исчез. Черный эмир Осман клянется, что ничего об этом не знает. Однако он не может объяснить, откуда взялось кольцо. Уже человек десять зарубили во время ссор, когда калиф приказал нам, мамелюкам, разнять их. Аллах, ну и денек!