Бриг «Три лилии» - Маттсон Уле - Страница 54

Глава тридцать третья

ШКУРА, КОТОРУЮ НАДО ДУБИТЬ

Слыхали вы об овцах, которые стучались бы в дверь, прежде чем войти?.. Нет? Зато вы не слыхали и о таких тетушках, как Гедда из Эсбьерга!

Тетушкины руки были заняты двуногой овечкой, поэтому она толкнула кухонную дверь ногой.

— Мир вам, хозяева! — сказала тетушка Гедда и наподдала пленнику коленом сзади, так что он полетел к печке — прямо в пасть Боббе.

Боббе взвыл, подскочил и вцепился в черные брюки так ловко, словно всю жизнь только этим и занимался. Человек-овца вопил, Боббе глухо рычал.

Едва Петрус Миккельсон выдворил Боббе в каморку, как настал черед бабушки всполошиться:

— Не бери греха на душу, парень!..

Енсе поднялся на ноги и шел, хромая, на дрожащего оборотня. В правой руке он держал мексиканский нож.

— Так это ты, волк паршивый?! Так, ясно!..

Сильный удар сшиб с оборотня шляпу — полюбуйтесь-ка, вот он перед вами, сторож льюнгской церкви. На голове котелок, руки прикрывают то место сзади, где Боббе вырвал лоскут.

— Тоже волк — овца он, вот кто! — презрительно фыркнула тетушка Гедда, разделяя драчунов зонтиком. — Взрослый человек, а носится в проливной дождь и блеет! Где это видано?

Миккель смотрел, словно завороженный, на широкополую шляпу, упавшую на пол. Вокруг тульи торчали четыре замызганных пера, что украшали некогда уздечку цирковой лошади. Шляпа Цыгана! Которая слетела с его головы в тот раз, когда Белая Чайка прыгнула через речку.

Где же были твои глаза, Миккель Миккельсон?

Он перевел взгляд ка ноги Якобина: акробат успел снять только один красный чулок.

«Соображай, какой получится след, если на башмак натянуть чулок? Как от морской овцы — что на песке, что на огороде!

И что такое пятиметровый прыжок для акробата!

И зачем — помнишь, Миккель? — зачем нужно было Якобину куда-то грести по ночам?

А хриплый, блеющий голос Якобина? Конечно же, это он заманивал овечек в Эбберову бочку!

И лишь один Боббе смекнул, какая опасность грозила Ульрике, когда она по вечерам шла навестить Синторовых овец — в охотничьих угодьях Якобина!»

Чем больше Миккель думал, тем яснее понимал, каким он был остолопом.

— Спрячь нож, Енсе, здесь я распоряжаюсь! — прогремел голос Миккельсона-старшего. — И без того дрожит, словно в лихоманке.

Бабушка подвинула Якобину скамеечку, и он, стуча зубами, сел возле печки.

Петрус Миккельсон вышел с видом судьи на середину:

— Так это ты, Якобин, крал Синторовых овец? Может, скажешь, зачем ты это делал. А мы послушаем.

Якобин посмотрел на дверь, где стояла, точно солдат, тетушка Гедда с зонтом наготове.

— Чтобы от воротника избавиться! — прохрипел он с отчаянием. — Эббер сказал, пока не наполним бочку, ехать нельзя.

— Как… что… ехать? — растерялся Миккельсон-старший.

— Они мечтали опять с цирком поехать, понимаете? — нетерпеливо вмешался Миккель. — И вбили в голову паромщику, что он не овец возит, а карликовых лам для цирка Кноппенхафера.

Тетушка Гедда опустила зонтик.

— Ишь, мошенники! — усмехнулась она. — И все потому, что воротник жал?

— Пять лет — больше ни один акробат не может выдержать такой ошейник! — мрачно сказал Якобин и оттянул пальцем воротник. — Если он после того не уйдет, то, считай, пропал, не будь я Еко…

— Екобин! — крикнула Туа-Туа и подпрыгнула на кушетке. — Понял, Миккель? «Е» на фонаре, который вожак подцепил рогами после пожара…

— Он думал, «Якобин» пишут через «Е», — подхватил Миккель.

Якобин окончательно сник.

— Я невзначай, — прошептал он. — Вышел, гляжу, а фонарь свалился…

— А мою шляпу на своей башке носишь тоже невзначай? хрипло спросил Цыган и воткнул нож в стол перец носом у Якобина.

Якобин вспотел.

— Я нашел ее у реки, — прошептал он.

— И смекнул: «Кто приметит меня в этой шляпе, рвакет домой, как из пушки, и заорет — опять, мол, злодей Цыган балует!» Мол, разве церковный сторож, черный котелок, позволит себе, чтобы разбойничать?

Якобин жалобно заголосил: — Хотите верьте, хотите нет, люди добрые, а я только потому эту шляпенку надевал, что очень уж котелок тесный!.. — Он сдернул котелок с головы и швырнул в печь. — Воротник, жилет — все жмет!..

— Хоть брюки-то оставь, — сухо заметила тетушка Гедда.

— Ну и пусть забирает меня ленсман! — всхлипнул Якобин. — Не гожусь я в церковные сторожа.

— Вот уж верно, — сказал Цыган и выдернул нож из доски.

Туа-Туа присела на корточки возле печки и повернула кочергой обгоревший котелок.

— Может, в нем что под подкладкой лежало, оттого тесный стал? — спросила она медовым голоском.

В кухне стало тихо-тихо. Якобин дернулся, точно пес от пинка.

— Я сроду не хотел их брать, — зашептал он. — Воровать в церкви — грех! А Эббер сказал — чего там, ведь Строльельм стащил рубины в польской часовне. И забрать их обратно только благое дело. Мол, святой Станислав, и святой Стефан, и еще куча святых благословят нас за это. А как добудем рубины, то можно хоть завтра в путь. Поверни шпагу другой стороной, говорит, и никто не заметит. А когда схватятся, мы тю-тю…

Но никто уже не слушал Якобина. Петрус Миккельсон натянул сапоги и послал Миккеля наверх, позвать Грилле.

— Скажи ему, чтобы ружье взял! — крикнул он вдогонку. Да поторопи — некогда, мол!

Он взял приунывшего Якобина за руку:

— Похоже, раньше, чем цирк отправится в путь, надо еще одну шкуру продубить? Ась?

Глава тридцать четвертая

ЧТО БЫЛО В СЛОНОВЬЕМ ХОБОТЕ

Сигизмунд Эббероченко сидел на лесенке циркового фургона и пришивал пуговицы к жилету. Не знал он и не ведал, что через пролив уже идет лодка Грилле. На пути к берегу плотной стеной стояли водоросли, но киль плотниковой лодки был окован латунью и резал их, как масло.

Миккель Миккельсон взял чалку, прыгнул за борт, прошел по воде последний кусок до берега и привязал лодку за ольху.

Эббер поперхнулся. На корме, охраняемый рычащей шавкой, сидел, стуча зубами, Якобин. Эбберу нужно было пришить еще одну пуговицу, но он швырнул жилет в крушинник и нырнул в фургон.

Послышался тяжелый топот, и в дверь заглянуло потное лицо Грилле.

— А ну, выходи, Эббер! Покажи — прибавился у тебя живот с последнего раза?

Эббер осклабился, точно увидел деда-мороза, но на верхней губе у него выступили капельки пота.

— О, самый господин Грилле, — засопел он. — Надо какой шкурка дубить?

— Во-во, — сказал Грилле и сунул ружье в куст. — Да не шкурку, а целую шкуру… Сейчас и снимем ее! Верно, Миккель?

Плотник вытащил нож и проверил лезвие ногтем.

— Николай-угодник, спаси! — закричал Эббер и попятился к слоновьей голове.

За широкой спиной Грилле появились Туа-Туа и Миккель. Еще дальше стоял, крепко держа за шиворот Якобина, Петрус Миккельсон.

— Господин Миккельсон, господин Миккельсон, он хочет меня режет!.. — вопил Эббер, показывая дрожащей рукой на медленно приближающегося Грилле. — Сдержите безумца, господин Миккельсон!..

Нож сверкнул в воздухе. Одним ударом Грилле отсек хобот слону.

Никто не знает, ждал ли плотник, что из хобота выкатятся ему прямо в ладонь восемь польских рубинов. Одно бесспорно: того, что случилось в действительности, он никак не ждал.

Миккель увидел, как широкая спина Грилле начала дергаться, а руки закрыли лицо. Увидел, как правая рука нырнула за ворот. Левая уже скребла за пазухой.

— Ой, не надо! — кричал плотник. — Пустите, караул!..

Директор цирка Эббер издал жалобный вопль, бросился к нему и схватил хобот.

— Ах, мой чудный блошиный циркус! — заахал он. — Вы погубили его… Эберхарт, Эльза, Адольфина!..

— Уберите зверей! — орал плотник, извиваясь, словно змея в муравейнике.

— Коммен, коммен! — звал Эббер, протянув жирную руку. Вот, Адольфина, так, о, так… — Лицо его умилилось и порозовело, как у ребенка. — В свой домик, — сюсюкал он. Эберхарт, Адольфус, Сергей… мои дорогой птенчик!