Торговец кофе - Лисс Дэвид - Страница 75

– Я слышал, это опасно, – сказал Иоахим. – Только глупцы решаются на такое.

– Верно во всех отношениях, – сказал Мигель. – Именно поэтому у нас все получится.

Виндбандел – торговля ветром. Красивое название опасного и незаконного приема, когда человек продает то, чего у него нет. Власти запретили эту практику, которая приводила к еще большему хаосу на бирже. Говорили, что человек, занимающийся виндбанделом, мог с таким же успехом выбросить свои деньги в Амстел: подобные сделки считались недействительными, если покупатель предоставлял доказательства, – и тогда продавец не просто оставался ни с чем, все было еще хуже. Однако в случае с торговлей кофе у них будет одно преимущество: покупатель, сам повинный в большом количестве недобросовестных махинаций, не осмелится оспаривать сделку.

Позднее, когда они закончили свои дела, Алферонда извинился и ушел, и Мигель с Иоахимом остались за столом одни. Странно, подумал Мигель, он сидит и выпивает с человеком, которого был готов задушить всего несколько недель назад.

Должно быть, Иоахим прочел мысли Мигеля:

– Вы ничего такого не замышляете, нет?

– Конечно замышляем, – сказал Мигель.

– Я имел в виду против меня.

Мигель рассмеялся:

– Вы полагаете, все это: эти встречи, эти планы – заговор против вас? Что мы потратили столько усилий ради того, чтобы вас уничтожить? Вы уверены, что действительно в здравом уме?

Иоахим покачал головой:

– Я не думаю, что это заговор против меня. Конечно нет. Но я не уверен, что не паду жертвой вашей мести.

– Полно, – сказал Мигель тихо, – мы не собираемся вас обманывать. Мы связали свою судьбу с вашей, и нам следует бояться вашей измены больше, чем вам нашей. Мне даже в голову не приходит, каким образом мы могли бы пожертвовать вами, как вы выразились.

– У меня есть несколько вариантов, – сказал Иоахим, – но я оставлю их при себе.

Когда Мигель вошел в прихожую, он знал, что Даниеля не может быть дома. В доме стоял полумрак и воздух был пропитан соблазнительным ароматом корицы. Ханна встречала его, стоя в дальнем конце комнаты с зажженной свечой, свет которой отражался на черно-белых керамических плитках пола.

Дело было не в том, как она одета, – на ней была обычная шаль и бесформенное черное платье, которое уже не могло скрыть растущего живота. Но в ее лице была какая-то напряженность, ее темные глаза сверкали в свете свечи, а подбородок был высоко поднят. Она стояла совершенно неподвижно, выпятив грудную клетку, что лишь подчеркивало тяжесть ее грудей, и у пьяного Мигеля от желания закружилась голова.

– Кажется, в последний раз мы с вами разговаривали, сеньор, несколько недель назад, – сказала она.

– Я планирую сделку на бирже. Это отнимает все мое время.

– Это сделает вас богатым, да?

Он засмеялся:

– Всей душой надеюсь на это.

Она смотрела на пол, как ему показалось, несколько минут.

– Я могу поговорить с вами, сеньор?

Держа свечу в вытянутой руке, как фея на гравюре, она провела Мигеля в гостиную и вставила свечу в канделябр. В комнате, где была зажжена только одна свеча, стоял полумрак.

– Мы должны нанять новую служанку, – сказала она, садясь.

– Похоже, у вас не остается времени, чтобы зажечь свечи, – заметил Мигель, усаживаясь напротив нее.

Она выдохнула, вместо того чтобы засмеяться:

– Вы подшучиваете надо мной, сеньор?

– Да, я подшучиваю над вами.

– А почему вы подшучиваете надо мной?

– Потому что мы с вами друзья, – сказал он.

Мигель почти не видел ее лица, но ему показалось, что она улыбнулась, – трудно было сказать. Что она хотела от него, приведя в эту плохо освещенную комнату? А если бы Даниель вошел сейчас и увидел, как они бросились зажигать свечи, отряхиваясь, будто вместе валялись в опилках?

Он чуть не рассмеялся во весь голос. Если он хочет добиться успеха в эту зрелую пору своей жизни, ему следует перестать мечтать о том, что невозможно. Он вышел из того возраста, когда мог пускать на ветер гульдены, которых у него не было, или инвестировать в товары только потому, что ему этого хотелось. "Я взрослый человек,– говорил он себе, – и это жена моего брата. И этого достаточно".

– Вы хотели что-то мне сказать, – сказал он.

У нее сорвался голос, когда она попыталась заговорить.

– Я хочу поговорить с вами о вашем брате.

– Что случилось с моим братом? – Его взгляд уперся в ее живот.

Она молчала в нерешительности.

– Его нет дома, – сказала она.

Когда он был мальчиком, у него с друзьями была любимая скала, с которой они прыгали в воды Тагуса. Они прыгали с высоты, превышающей рост человека в пять раз. Трудно сейчас сказать, какое это было расстояние, но в детстве оно казалось половиной пути до вечности. Мигель помнил это пьянящее и пугающее чувство свободы, словно ты умираешь и взлетаешь одновременно.

Он вдруг снова почувствовал тот же страх и возбуждение. У него защекотало в животе, и кровь прилила к голове.

– Сеньора, – сказал он.

Он встал, намереваясь ускользнуть при первой возможности, но она, вероятно, неправильно поняла его намерения. Она тоже встала и пошла к нему навстречу, остановившись всего в нескольких шагах. Он чувствовал сладкий аромат ее мускусных духов, ощущал ее горячее дыхание. Она посмотрела ему в глаза и одной рукой стянула шаль с головы, рассыпав густые волосы по плечам и спине.

Мигель чуть не задохнулся. Его тело его подведет. Только секунду назад он владел собой. Он напомнил себе, что эта красивая, жаждущая женщина уже беременна. Ее тело явственно источало тепло. Мигель знал, что стоит ему взять ее за руку, или погладить ее лицо, или дотронуться до ее волос, и все остальное не будет иметь никакого значения. Он потеряет голову в чувственном упоении. Вся его решимость будет забыта.

А почему он должен противиться этому? Разве его брат настолько хорошо к нему относился, что он не может сорвать этот недозволенный плод его гостеприимства? Адюльтер, безусловно, великий грех, но он понимал, что грехом тот назначен из необходимости поддерживать порядок в доме. Грех не в том, чтобы завлечь в постель чужую жену, а чтобы сделать ей ребенка. Поскольку это ему не грозит, никакого греха не будет, если он овладеет ею здесь, на полу гостиной.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее, наконец прижаться к ее губам. И в тот момент, когда уже был готов привлечь ее к себе, он вдруг почувствовал тревогу. Сможет ли она вернуться в постель своего мужа, не выдав того, что случилось? Эта бедная забитая девочка – она тотчас выдаст его, сама о том не ведая.

Он сделал шаг назад.

– Сеньора, – прошептал он, – это невозможно.

Она кусала губы и смотрела на свои руки, сжимавшие шаль так крепко, что та чуть не порвалась.

– Что "невозможно"? – спросила она.

"Тогда сделаем вид", – молчаливо согласился Мигель.

– Прошу прощения, – сказал он и опять шагнул назад. – Вероятно, я вас неправильно понял. Простите меня.

Он поспешно вышел из комнаты и на ощупь добрался по темному коридору до своего подвала. Там в сырости и темноте он сидел молча, прислушиваясь к каким-нибудь знакам ее гнева или облегчения, но никаких звуков не доносилось, даже скрипа половых досок. Он знал, что она с распущенными волосами стоит неподвижно в пустой комнате. И вдруг он почувствовал, как по его лицу полились горячие слезы. "Неужели я так ее люблю?" Возможно, он любил ее, но плакал он не от любви.

Он плакал не от жалости к ней и даже не от жалости к себе. Он плакал оттого, что был жесток, что позволил ей поверить в невозможное, прекрасно осознавая эту невозможность сам. Он позволил ей поверить в фантазии, отказ от которых мог убить ее. Он был жесток по отношению к несчастной женщине, которая была добра к нему. Неужели во всех остальных сферах он так же безнадежен?