Торговец кофе - Лисс Дэвид - Страница 2

Хендрик в недоумении смотрел на Мигеля, словно не понимал его из-за сильного акцента.

– Сегодня не подходящий день, – сказал Мигель более решительно.

Он избегал слишком категоричного тона, обращаясь к Хендрику, так как однажды видел, как он приложил мясника головой о булыжную мостовую на площади Дам за то, что тот продал Гертруде протухший бекон.

Хендрик смотрел на Мигеля с жалостью, с какой человек из среднего сословия смотрит на человека более высокого общественного положения.

– Мадам Дамхёйс велела сообщить вам, что сегодня подходящий день. Она сказала, что хочет кое-что вам показать и что, увидев это, вы всегда будете делить свою жизнь на время до сегодняшнего дня и время после него.

Он представил, как она снимает одежду. Это был бы приятный раздел между прошлым и будущим, ради которого, безусловно, стоило поменять сегодняшние планы. Но Гертруда любила водить за нос. Вероятнее всего, единственным, что она снимет, будет ее шляпка. Однако избавиться от присутствия Хендрика не представлялось возможным, а заниматься делами, тем более неотложными, когда по пятам за тобой бредет этот голландец, было нельзя. Так уже случалось раньше. Он будет следовать за Мигелем из одной таверны в другую, по улицам и набережным, пока Мигель не сдастся. Он решил, что лучше всего покончить с этим сразу, поэтому вздохнул и сказал, что готов идти.

Решительно кивнув, Хендрик повел их со старинной, мощенной булыжником улицы по горбатым мостикам в новую часть города, окруженную полукольцом трех широких каналов – Херенграхт, Кайзерсграхт и Принсенграхт, – а затем в сторону Йордана, быстрее всего строящегося района, где повсюду слышались удары молота по наковальне и зубила о камень.

Хендрик провел его вдоль набережной канала Розенграхт, по которому, рассекая туман, спешили в доки груженные товаром баржи. По обеим сторонам канала, с темной водой, обсаженного дубами и липами, высились новые дома новых богачей. Было время, когда Мигель снимал большую часть такого красивого дома из красного кирпича, с остроконечной крышей. А потом рост производства сахара в Бразилии превзошел все ожидания Мигеля. На протяжении долгого времени он играл на бирже, делая ставки на низкий уровень производства, но вдруг бразильские фермеры наводняют рынок невиданным урожаем – и в одно мгновение цены рушатся. В одно мгновение успешный биржевой делец стал банкротом, живущим на подачки брата.

Когда они свернули с главной улицы, Йордан потерял свое очарование. Район, в который они попали, был новым, еще тридцать лет назад здесь простирались сельскохозяйственные угодья, но дома уже имели обветшалый вид. Вместо булыжных мостовых – грязь. Хижины, слепленные из соломы и хвороста, притулились к приземистым домам, почерневшим от копоти. Улицы сотрясались от лязганья ткацких станков, на которых с восхода до глубокой ночи не переставали трудиться ткачи в надежде заработать столько, чтобы прокормиться еще один день.

В моменты слабости Мигель боялся, что сделается таким же нищим, как эти бедняги из Йордана, что, погрязнув в долгах, потеряет всякую надежду на избавление от нужды. Останется ли он, потеряв все до гроша, самим собой, или ему суждена бесцельная жизнь, как у этих попрошаек и неудачников трудяг, мимо которых он сейчас проходил?

Он уверял себя, что этого не произойдет. Настоящий коммерсант никогда не впадает в уныние. Человек, который вел жизнь тайного иудея, всегда найдет выход из положения. Если, конечно, не попадет в лапы инквизиции.

Но он напомнил себе, что в Амстердаме не было инквизиции. Был только маамад.

Но что он делает здесь с этим загадочным голландцем? Почему он позволил себе подчиниться, хотя у него были неотложные дела?

– Куда вы меня ведете? – спросил Мигель в надежде найти повод оправдать себя.

– В одно убогое место, – сказал Хендрик.

Мигель хотел возразить, но было уже поздно. Они пришли.

Хотя в отличие от голландцев Мигель не был склонен верить в предзнаменования, впоследствии он вспоминал: все это началось в месте, носившем название "Золотой телец", что явно не сулило ничего хорошего. По крутой лестнице с очень низкими пролетами они спустились в подвал и оказались в маленьком помещении, рассчитанном максимум на тридцать человек, но куда набилось не менее пятидесяти. Тошнотворный дым от дешевого вест-индского табака и торфяных печей заглушал вонь пролитого пива и вина, старого сыра и немытых тел полусотни человек – сорока мужчин и десяти шлюх, – выдыхавших луково-пивной перегар.

Внизу лестницы дорогу загораживал тучный мужчина, чья фигура чрезвычайно напоминала грушу. Почувствовав, что кто-то хочет его обогнуть, он всем тучным телом подался назад, исключая любую возможность пройти мимо него. В одной руке он держал пивную кружку, в другой – трубку. Он крикнул что-то невнятное собутыльникам.

– Убери с дороги свою толстую задницу, парень! – сказал ему Хендрик.

Человек обернулся, бросив на них сердитый взгляд, и отвернулся.

– Дружище, – снова обратился к нему Хендрик, – ты как застрявшее дерьмо у меня в заднице! Не вынуждай меня применить слабительное, чтобы убрать тебя с дороги.

– Можешь нассать себе в штаны, – отозвался тот и разразился хохотом, глядя на своих друзей.

– Парень, – сказал Хендрик, – обернись и посмотри, с кем ты так грубо разговариваешь.

Человек обернулся, и, когда он увидел Хендрика, радостная улыбка слетела с его давно не бритого лица.

– Прошу прощения, – сказал он, стянул с головы кепи и поспешил прочь с дороги, неуклюже врезавшись в толпу своих друзей.

Хендрика не удовлетворила такая покорность. Стремительный, как щелчок хлыста, он бросился на мужчину и ухватил того за грязную рубашку. Пивная кружка и трубка покатились по полу.

– Скажи, – сказал Хендрик, – сломать тебе шею или не ломать тебе шею?

– Не ломать,– поспешно предложил пьяница. Он взмахивал руками как птица крыльями.

– А что скажет наш Еврей? – обратился Хендрик к Мигелю. – Ломать или не ломать?

– Оставьте его в покое, – устало сказал Мигель.

Хендрик отпустил мужчину.

– Еврей говорит, что тебя надо оставить в покое. Помни это, парень, когда в другой раз тебе захочется запустить в еврея дохлой рыбой или гнилой капустой. Еврей спас твою шкуру сегодня, причем без всяких на то оснований. – И, обращаясь к Мигелю, он сказал: – Нам сюда.

Одного кивка Хендрика было достаточно, чтобы толпа расступилась перед ними, как Красное море – перед Моисеем. В дальнем конце таверны Мигель увидел Гертруду, которая сидела за барной стойкой, хорошенькая, как тюльпан на навозной куче. Когда Мигель направился в ее сторону, она обернулась и улыбнулась ему. Улыбка была широкой, лучезарной и неотразимой. Он не мог не улыбнуться в ответ, чувствуя себя глупым мальчишкой, как всегда бывало в ее присутствии. Она обладала каким-то порочным обаянием. Проводить время с Гертрудой было все равно что в постели с женой друга (чего ему не приходилось делать, ибо адюльтер считался одним из самых тяжких грехов и ему не встретилось еще ни одной женщины, которая подвигла бы его на такое). Гертруда всегда источала атмосферу чего-то запретного и недосягаемого. Возможно, это объяснялось тем, что Мигелю никогда не доводилось проводить так много времени с женщиной, с которой он не был связан постелью.

– Мадам, я польщен тем, что вы пожелали встретиться со мной, но боюсь, я не располагаю в данный момент временем для подобных удовольствий.

– Приближается расчетный день, – сказала она с сочувствием.

Гертруда покачала головой, и в этом жесте было нечто материнское и одновременно насмешливое.

– Это так. И мне необходимо многое уладить.

Он хотел рассказать ей все: что дела складывались не лучшим образом и что, если он не придумает какой-нибудь хитроумный ход, к его долгам добавится еще одна тысяча. Но он не стал этого говорить. После шести жестоких, безжалостных и парализующих волю месяцев Мигель научился жить банкротом. Он даже подумывал, не написать ли ему небольшой трактат на эту тему. Первое правило гласило, что никогда нельзя вести себя как банкрот и никогда нельзя никому рассказывать о своих проблемах без надобности.