Торговец кофе - Лисс Дэвид - Страница 18

6

Мигель был на площади Дам за четверть часа до полудня, когда открываются ворота биржи, и биржевой гул уже отражался от стен окружающих зданий. Городские власти ограничили время торговли на бирже с полудня до двух часов после полудня, поскольку гильдии жаловались, что гул мешает торговле во всем Амстердаме. Мигель считал такие меры абсурдными. Гул биржи был финансовым возбудителем, он заставлял людей опустошать свои кошельки. Если торговые часы биржи увеличить вдвое, город становился бы вдвое богаче каждый день.

Мигелю нравилось возбуждение, которое охватывало площадь всякий раз перед тем, как открывались ворота биржи. Разговоры утихали. Дюжины мужчин были похожи на спортсменов, готовых броситься вперед, как только прозвучит сигнал.

Повсюду на площади уличные торговцы предлагали хлеб, пироги и безделушки в тени грандиозных достопримечательностей, монументов голландского величия: огромного и внушительного здания ратуши, похожего скорее на собор, и маленького в сравнении с ним здания Весовой палаты. Вдоль всей улицы Дамрак выстроились торговцы рыбой, громкими голосами зазывающие покупателей; девицы легкого поведения, пытающиеся подцепить любвеобильных инвесторов; ростовщики, в нарушение закона, выискивающие отчаянно нуждающихся и готовых рискнуть; продавцы фруктов и овощей, толкающие тележки по лабиринту из коммерсантов, готовых потратить свои недавно заработанные деньги на все, что блестит, выглядит аппетитно и ярко. Продавцы дружелюбно шутили с коммерсантами-толстосумами, а женщины соблазняли мужчин на покупку такими непристойными речами, что Мигель, заслышав их, краснел.

У маклеров и биржевых дельцов черные костюмы, подобные мигелевскому, были по-прежнему на пике моды среди голландцев. Возможно, это объяснялось влиянием кальвинистской аскетичности. Проповедники реформатской церкви задавали тон моде, и считалось, что пышность и яркость в одежде лишь потворствуют тщеславию, поэтому мужчины в Амстердаме носили скромные черные костюмы, но оживляли их тонкой тканью, дорогим кружевом, шелковыми воротничками и шикарными шляпами. Море из черных костюмов иногда разбавлялось иберийским евреем, одетым в красное, синее или желтое, или непокорным голландцем католиком, который мог носить одежду любого цвета. В других странах местные жители таращили глаза на иноземцев, одетых по-другому, но в этом городе было так много иноземцев, что на необычную одежду смотрели скорее с восторгом, чем с осуждением. Мигель считал голландцев самым любознательным народом, в котором протестантская вера сочеталась с деловой жилкой.

Рассматривая толпу, Мигель обратил внимание на недовольного мужчину, который направлялся прямо к нему. Он подумал, что, возможно, это мелкий торговец, повздоривший с покупателем, но, когда Мигель отошел в сторону, незнакомец по-прежнему не сводил с него глаз.

Мужчина подошел и улыбнулся, обнажив рот, полный гнилых зубов.

– Вы не узнаете меня, Лиенсо?

Услышав голос, Мигель успокоился. Он действительно знал этого человека. Это был Иоахим Вагенар. Иоахим, который когда-то одевался, как аристократ, в бархатные костюмы и тонкое кружево, теперь был в тесном кожаном кепи, какие обычно носят крестьяне, запятнанном камзоле из грубого сукна и мешковатых, рваных бриджах. Когда-то пахший духами и подстригавший усики, теперь он источал запах мочи и пота, как нищий.

– Иоахим, – сказал Мигель после паузы, – я вас сначала не узнал.

– Меня это не удивляет. – Иоахим снова растянул губы в подобие улыбки. У него всегда были плохие зубы, но теперь несколько сломанных до этого зубов выпали, а те, что остались, были обломаны у краев. – Время меня не пощадило.

– Я слышал о ваших потерях. Мне очень жаль, – ответил Мигель, говоря так быстро по-голландски, что сам себя едва понимал. – Я сам понес большие убытки, – поспешно добавил он, словно оправдываясь.

В конце концов, это он уговорил Иоахима вложить все его деньги в неудачные фьючерсы на сахар, надеясь, что, если он найдет достаточно инвесторов, ему удастся удержать высокие цены. Однако эти усилия были не более чем мешки с песком на пути наводнения, и цены все равно упали. Убытки Иоахима были несравнимо меньшими, чем у Мигеля, но и его состояние было меньше тоже, поэтому его крах наступил раньше.

– Какую чудесную одежду вы носите! – Иоахим окинул его взглядом с головы до ног и провел рукой по своему лицу. Щетина была такой неровной, словно он пытался бриться тупым лезвием. – Они оставили вам одежду, – сказал он. – Мою одежду забрали. Заставили продать ее им.

О ком он говорил? О кредиторах, ростовщиках? Мигеля похищали несколько раз и насильно удерживали в тавернах, пока он не соглашался заплатить долги. Ему приходилось переживать унижение, когда разгневанный торговец вином сбивал с него шляпу и та падала в грязь. Его запугивали и оскорбляли, он сталкивался с необузданной яростью. Но его не заставляли продавать свою одежду.

Трудно даже предположить, что может произойти с таким странным человеком как Иоахим. Он был сыном владельца рыбной лавки, разбогатевшего во время тюльпаномании тридцать лет тому назад. Он вырос с убеждением, что зарабатывать на жизнь трудом – удел глупцов и что вместо этого можно покупать и продавать. Но при этом единственное, что он знал о бирже, – это какие таверны находились по соседству, и в результате полностью зависел от маклеров в своих решениях. Что делать с деньгами, он понимал не многим лучше самого последнего пьянчужки и трясся над своими сбережениями, сердился, когда приходилось терять стювер то здесь, то там, и относился с подозрением к тому способу зарабатывать деньги, который сам избрал.

– Биржа похожа на погоду, – сказал ему как-то Мигель. – Можно увидеть признаки скорого дождя, но затем выглянет солнце.

– Да, но что с моими гульденами? – спрашивал его Иоахим, потеряв жалкие пятьсот гульденов в ост-индской сделке, когда все сложилось не совсем так, как предполагал Мигель.

Мигель делано засмеялся:

– Куда девается ветер после того, как он подул вам в лицо?

Он чуть не добавил, что человеку, который задает подобные вопросы, лучше всего забрать свои деньги с биржи и заняться обычной торговлей. Мигель считал, что Иоахим не подходит для этого нового типа коммерции, но, с другой стороны, у Мигеля было не так много клиентов, чтобы ими разбрасываться.

Теперь Иоахим стоял перед Мигелем, тяжело дыша, как собака, прямо ему в лицо. Впереди раскрылись ворота биржи, и маклеры устремились внутрь, некоторые от нетерпения расталкивали друг друга локтями, как озорные мальчишки.

Хотя все были заняты своими делами, Мигель волновался, что его могут увидеть с этим жалким человеком. Амстердамские власти запретили евреям выступать посредниками для неевреев, и, несмотря на то что маамад грозился наказывать за этот проступок отлучением от общины, это был второй, самый часто нарушаемый закон (первым был закон, запрещающий маклерам совершать сделки с целью получения выгоды и для себя, а не только для своих клиентов). Тем не менее человек в положении Мигеля должен был соблюдать особую осторожность, ибо мог быть обвинен в преступлении, которое другим сошло бы с рук. Разговор с Иоахимом надо было заканчивать.

– Мне жаль, что на вас обрушились все эти неприятности, но сейчас я не располагаю временем, чтобы поговорить об этом. – Мигель попробовал шагнуть назад.

Иоахим кивнул и сделал шаг вперед:

– У меня есть к вам деловое предложение. Я хочу попытаться компенсировать свои потери. Возможно, как вы говорите, в том, что случилось, не было злого умысла.

Мигель растерялся. "Не было злого умысла". Неужели этот человек осмелился обвинить Мигеля в обмане, в том, что убытки Мигеля на сахаре были уловкой, дабы заполучить у Иоахима его пятьсот гульденов? Дня не проходит, чтобы маклер не дал кому-нибудь неправильного совета, и те, кому он стремится служить, иногда разоряются. Люди, неспособные рисковать, не должны играть на бирже.

– Я хочу, чтобы вы вернули то, что мне причитается, – настаивал Иоахим.