Торговец кофе - Лисс Дэвид - Страница 16

– "Как заблагорассудится", – заметил я, – часто значит купить хлеб.

– Это не ваша забота, – сказал другой член совета. – Существуют благотворительные советы, которые заботятся о том, чтобы эти люди не голодали.

Проступок был несерьезный, но Паридо хотел выставить его в самом мрачном свете. Он сделал так, что другой парнасс был настроен против меня. Он вынудил меня говорить сердито. И, несмотря на то что я все это видел, я все равно не мог не рассердиться. Я не сделал ничего плохого. Я не нарушил никаких священных законов. На самом деле я выполнил заповедь о благотворительности. И теперь я должен понести наказание за то, что поступил, как велит Тора? Вероятно, именно этот вопрос настроил их против меня. Никому не нравится, когда на обозрение выставлено его лицемерие.

После такого допроса парнассы попросили меня подождать снаружи. А через час с лишним позвали войти и объявили вердикт. Мне велели просить людей, чьим посредником я выступал, аннулировать предложение о продаже. Иначе говоря, они должны были выкупить свои камни.

Я видел людей, чьим посредником выступал. Они были бедны, одеты в лохмотья, сломлены лишениями и отчаяньем. Многие потеряли родителей, или детей, или жен от рук поляков или казаков. Идти к ним и просить вернуть деньги, которых у них уже, естественно, не было, поскольку они их потратили, чтобы не остаться голодными и нагими, казалось мне не только абсурдным, но и безнравственным. Полагаю, так и было задумано. Чтобы аннулировать сделки, я должен был выкупить эти камни за свои деньги, и Паридо знал, что я откажусь это делать.

Совет убеждал меня изменить свое решение, но я поклялся, что никогда не подчинюсь такому неразумному требованию. Тогда парнассы заявили, что я вынудил их пойти на крайние меры и у них нет иного выхода, как наложить на меня черем, или запрет, то есть изгнать меня из общины.

Запрет накладывался на членов общины часто. В основном он длился день или неделю, но иногда был постоянным. Как, например, в моем случае. Вдобавок Паридо недвусмысленно дал понять тадеско, что, если они допустят меня в синагогу, им придется поплатиться за свою доброту. Всем маамадам всех общин по всему миру он разослал письма с подробным, в сгущенных красках, описанием моих преступлений. Я стал изгоем с клеймом Каина, и идти мне было некуда.

Они сделали из меня злодея. И мне не оставалось ничего другого, как стать им.

5

Мигель познакомился с Гертрудой приблизительно за год до того, как она предложила ему вместе заняться торговлей кофе. Они встретились в таверне "Флибот" на Вармусстрат, которая находилась так близко от биржи, что торговцы считали таверну ее продолжением и местом, где можно было заключать сделки после закрытия биржи. Заведение принадлежало голландцу, но посетителям-евреям подавали напитки, соответствующие их правилам питания. Мальчики из португальских евреев отвечали за то, чтобы посуда, предназначенная для евреев, держалась отдельно и мылась в соответствии с еврейским законом, а время от времени являлся раввин и инспектировал кухни. Он ходил по помещениям с видом генерала, заложив руки за спину, открывал дверцы шкафов и заглядывал в бутыли. Хозяин брал чуть ли не двойную плату за пиво и вино, но евреи коммерсанты с готовностью переплачивали ради возможности совершать сделки в голландской таверне с чистой совестью.

Мигель продолжал беседу с торговцем сахаром после закрытия биржи. Они заняли столик и были готовы говорить часами, потребляя при этом напитки с голландской энергичностью. Торговец сахаром был одним из добродушных голландских коммерсантов, видевших в евреях, с их странными обычаями и верой, восхитительную загадку. Влойенбург был полон таких людей, которые приходили, чтобы изучать древнееврейский язык или иудейскую теологию, отчасти потому, что это помогало им лучше понять их собственную религию, но также и потому, что голландцев странным образом влекли к себе иноземцы. Строгий запрет маамада вести споры с иноверцами на религиозные темы делал Мигеля только еще более неотразимым, и голландец заказывал кружку за кружкой с явным намерением сломить оборону Мигеля. В конце концов он оставил попытки, объявив, что ему пора домой, если он не хочет навлечь на свою голову гнев жены.

Разгоряченному пивом Мигелю не хотелось возвращаться в одинокий дом, и он остался за столом, чтобы выпить еще и неспешно выкурить трубку хорошего табака. Вокруг него оживленно разговаривали, он слушал вполуха в надежде случайно вызнать что-нибудь полезное для себя. Вдруг он услышал нечто, выведшее его из оцепенения.

– …конец "Индийскому цветку", – сказал кто-то с пылом, характерным только для изрядно выпившего голландца. – Вынесли трюм подчистую, осталась кучка матросов без капли соображения, перепуганных до усрачки.

Мигель обернулся. У него были акции "Индийского цветка", собственно, довольно много акций. Борясь с опьянением, он пытался вспомнить, сколько именно им было вложено. Пятьсот гульденов? Семьсот? Не так много, чтобы погубить человека в его тогдашнем положении, но вполне достаточно, чтобы считать потери ощутимыми, особенно если учитывать, что ожидаемая прибыль уже была инвестирована.

– Что вы сказали? – спросил Мигель. – "Индийский цветок"?

Тут он увидел говорящего, седого мужчину средних лет, с лицом бывалого матроса. Его приятели принадлежали к более грубому типу голландцев, завсегдатаев таверн в районе доков.

– "Индийский цветок" захвачен пиратами, – сказал Мигелю старший. – Во всяком случае я слышал, что это были пираты. Все они на службе у испанской короны, вот что я вам скажу.

– Как вы это узнали? – спросил Мигель.

Он переплел пальцы, которые плохо его слушались из-за избытка выпитого, но голова уже начала проясняться.

– У меня есть приятель на "Триумфе пальмы", – объяснил мужчина, – которая сегодня днем вошла в док. Он мне и рассказал.

Сегодня днем. Значит, никто еще не знает. Он мог бы еще избежать ущерба.

– У вас личный интерес к этому кораблю? – спросил один из компаньонов пожилого мужчины. Он был моложе других, и море оставило на его лице меньший след.

– А если это так?

Он не собирался нападать. Они оба испытывали друг друга.

– Возможно, я могу оказать вам услугу, – сказал видавший виды торговец. – Завтра слух разойдется, и эти ваши акции сгодятся, только чтобы задницу подтирать. Но сегодня за них можно еще что-то выручить.

– Чуть больше, чем стоит то, чем подтирают задницу, – пояснил его приятель.

– Что за них можно получить сегодня?

Махинаторов Мигель распознавал сразу, но махинации были в крови, текущей по венам этого города, и только глупец отказался бы слушать.

– Если продадите за пятьдесят процентов, я готов избавить вас от обузы.

Мигель не хотел терять половину своих вложений, но терять все он не хотел еще больше. И все же что-то его настораживало.

– Если корабль разграблен, зачем вам эти акции?

– Я их продам, разумеется. Завтра, когда откроется биржа, я сбуду их за семьдесят пять или восемьдесят процентов. До того как слух дойдет до биржи, я от них избавлюсь.

– Тогда почему я сам не могу это сделать? – спросил Мигель. – Выручить восемьдесят процентов гораздо лучше, чем пятьдесят.

– Можете, – сказал мужчина. – Но где гарантия, что слух не опередит вас? Кроме того, вас знают на бирже, и если вы будете продавать – это нанесет вред вашей репутации. Я веду свои дела в Гааге, поэтому моя репутация здесь не пострадает.

Мигель задумался. Он не мог не принимать во внимание и моральную сторону вопроса. Продать акции этому человеку все равно что намеренно продать незнакомцу то, что не имеет никакой ценности. Разве не говорят мудрецы, что человек, укравший у другого хотя бы самую малость, так же грешен, как убийца? С другой стороны, любые инвестиции связаны с риском. Когда Мигель покупал акции, он не знал, что корабль будет захвачен пиратами, но раз тот был захвачен, может быть, так было и суждено. Конечно, Господь знал о судьбе корабля, но Мигелю и в голову не приходило, что Господь, слава Тебе, его обманул. Какая разница, если кто-то знает наперед?