Федя и Данилка - Воронкова Любовь Федоровна - Страница 5

Но Федя тряхнул головой и снова весело запрыгал по плотине. Вон уже и ферма показалась на горе, на той стороне долины. Длинный, низкий дом, множество маленьких окошек, и в каждом из них – пучок солнечных лучей. А вокруг этого дома на зеленой траве будто снег выпал – белые куры и гуси. Вот отошла в сторонку стая гусей, поднялась в воздух, зашумела крыльями, пролетела над долиной и плавно опустилась на воду. Вот уже и плывут белые гуси по тихой воде, разбивают ее в мелкую зыбь. А зыбь эта и зеленая от берегов, и золотая от солнца.

– Здорово летают, – одобрительно сказал Федя.

Если бы Федя перешел плотину и поднялся по белой дороге наверх, на горную гряду, он бы скоро попал на птицеферму. Но ему очень понравилось глядеть на гусей, которые плавали и плескались в запруде, и он шел по берегу тихой воды все дальше и дальше в цветущую долину.

Вдруг Федя заметил, что зыбь на воде сразу погасла – и зеленая и золотая. Мрачная, темная стала вода.

И тут же умолкли птицы, долина потемнела. Далекий гул прозвучал в горах.

«Гром, что ли?» – подумал Федя.

И оглянулся назад, на Большую гору. А Большую уже и не видно было, черные тучи закрывали ее всю, и белые молнии сверкали в них.

Федя мигом сообразил, что надо бежать куда-то: или на птицеферму, или обратно домой.

«На птицеферму ближе», – решил он и пустился через долину.

Вдруг крупный дождь заплясал вокруг него, застучал по голове, по плечам. Федя сразу словно ослеп. Только что зеленели горы, сверкала окнами птицеферма, а сейчас, за дождем, не было ничего: ни горы, ни фермы, ни сверкающих окон. Только издали слышно было, как кричали куры и гуси, которых птичницы загоняли во двор.

Федя растерялся. Ведь если не видишь, куда бежишь, то недолго и в каньон сорваться. А под ногами у него уже хлюпала вода, струились мутные, бурливые ручьи…

Становилось все темнее, а молнии то здесь, то там вонзались в землю.

Голоса на птицеферме затихли, и Федя уже бежал куда-то наугад. Он попробовал кричать: «Мамка! Мама!» – но даже и сам не услышал своего голоса. Он не чувствовал, как дождь хлещет его. Он помнил и понимал только одно: лишь бы выбраться из долины, лишь бы не застигла его здесь большая вода и не утащила в море. Он знал, что там, в горах, в верховьях, уже собираются бурные, кипучие потоки, соединяются вместе и мчатся вниз, в долину, к морю… Только бы успеть проскочить самую низину!

Неожиданно далекий крик остановил Федю. Феде почудился Данилкин голос. Но тут под ноги ему бросилась бурливая пенная вода. В низинку, через которую он хотел пробежать, ворвался широкий коричневый поток. Поток с ревом ринулся в каньон, и берега каньона тут же обвалились в воду вместе с кустиками полыни… Федя отпрянул, затоптался на месте. Он уже не знал, куда ему бежать. Он не видел ничего, кроме дождя. А вода шумела кругом и заливала долину.

И тут снова раздался крик – отчаянный, со слезами. И Федя ясно услышал, что это кричит Данилка:

– Федя-а-а, Федя-а-а!..

Федя повернул назад и побежал в ту сторону, откуда слышался Данилкин голос.

Данилка стоял на склоне горы. Он припал к большому камню, чтобы не соскользнуть вниз, и звал Федю. Он уже охрип от крика, но все звал и звал Федю и кричал и плакал от страха. Данилка сначала смутно видел, как Федя бежал по краю каньона. Потом дождь заслонил его, и Данилка не знал, бежит ли еще Федя, скользя по воде и согнувшись от дождя, или уже унесло его водой в каньон. Но он все кричал и кричал:

– Федя-а!.. Федя-а!.. Федя-а!

И вдруг он увидел Федю внизу. Федя карабкался на глинистый склон, где стоял Данилка. Ноги его скользили и расползались, потому что здесь не было травы, а лежал лесс – почва, намытая с гор. Утром идти по этому лессу было жестко и колко, он весь был сухой, весь в мелких трещинах, будто не земля это была, а глиняные черепки. А сейчас, под дождем, лесс расползался, как тесто, хватал Федю за ноги, не пускал его. Федя скользил, падал, вскакивал и опять падал.

Данилка начал сползать вниз с горы, к Феде. Но Федя уже вцепился в колючий куст боярышника и крепко держался за него.

– Стой там! – крикнул ему Данилка. – Я иду к тебе!

Данилка подобрался к Феде, протянул ему руку. Так, цепляясь за маленькие колючие кусты боярышника и держидерева, вылезли они наверх, на гору. Будто на их счастье выросли здесь эти кусты.

Мокрые дотла, испуганные, исцарапанные, Федя и Данилка выбрались на шоссе. Дрожа и от холода и от пережитого страха, они торопливо и молча шагали по гудрону.

Вдруг Федя поглядел на Данилку:

– А ты откуда на горе взялся?

Данилка повел плечами, обтянутыми мокрой рубашкой:

– Ну, вот и взялся. Пришел, и все.

– И грозы не боялся?

– Ну… боялся. А тебе что?

Федя больше ни о чем не стал спрашивать. Хоть и крепкий он был, а едва-едва удержался, чтобы не заплакать. Еще бы немного – и, пожалуй, будь здоров, нырнул бы в каньон. Если бы не Данилка!

Дождь редел. Небо светлело.

«Хорошшо, хорошшо…» – шептал блестящими жесткими листьями тополь во дворе у Данилки.

И абрикосы лепетали чуть слышно:

«Хорошш дожждичек… хорош… хорош…»

Данилка промахнулся

В этот день мать никуда больше не пустила Данилку. Она дала ему чистую сухую рубашку, чистые штаны с заплаткой на коленке и велела сидеть дома:

– Сиди вот и читай книжку.

Сама она тоже прибежала с виноградников вся мокрая. Дождь прогнал их с работы.

Мать прибиралась во дворе. Разрыхлила землю под олеандрами – скоро зацветут олеандры, – замела мусор, собрала щепки от дров…

Данилка держал книжку в руках, а сам смотрел, как мать прибирает дворик. Он бы и сам подобрал щепки и замел мусор. Но мать закутала его в теплую шаль и велела сидеть и греться. Данилка болел зимой воспалением легких, вот теперь мать все и боится, что он опять заболеет.

– А у нас новости, – начал Данилка.

Он все ждал, когда мать заговорит с ним. Но мать так захлопоталась, что и забыла про Данилку. Однако услышала про новости и тотчас улыбнулась:

– Ну! Какие же это, сынок?

– Вот – ласточки-воронки хотели над самой дверью угнездиться. Я им сказал: «Здесь вам не место, вас кот живо достанет».

– А они что сказали?

– Они сказали: «Ладно. Хорошо, что про кота напомнил». И улетели.

А потом Данилка стал спрашивать:

– А тебе лозы на винограднике что говорили?

– Говорили: «Обрежь скорее ненужные ветки. Они нам мешают. Если они останутся, виноград у нас будет мелкий и совсем никудышный!»

– И тогда ты стала обрезать?

– Конечно. И я. И вся наша бригада. Обрезаем, подвязываем. Обрезаем, подвязываем. А лозы нам спасибо говорят и все поторапливают.

– А им больно, когда обрезают? – спросил Данилка.

– Нет! – Мать легонько махнула рукой. – Они только рады!

Отец, надвинув на лоб большую соломенную шляпу, сидел во дворе под тополями. Он чинил рыболовную сеть, курил трубку и молча слушал. А потом сказал:

– Все чепуху мелете. Кто у вас большой, кто маленький, не разберешь. Ты, парень, лучше учился бы вот сети плести, а ты только языком небылицы плетешь. У всех рыбаков ребята сети плести умеют.

– Все рыбаки берут ребят рыбу ловить, – сказал на это Данилка, – а вы меня, папа, никогда не берете.

– Правильно сказал, сынок, – поддержала Данилку мать.

Отец прищурил свой черный глаз:

– А что ж я тебя на кораблу вместе с топчаном потащу?

– А разве я, папа, к топчану прибитый?

Отец усмехнулся:

– Ладно. В таком случае, разбужу. Но, если сразу не вскочишь, прощай. Один уйду.

Данилка долго не мог уснуть в эту ночь. Все думал – как-то он с отцом пойдет к рыбакам, как-то он сядет с ними в лодку… А вдруг да еще и на кораблу возьмут?

Кораблой рыбаки называли деревянную вышку, которая стояла посреди залива. Если взобраться на эту кораблу да посмотреть вниз, то все морское дно сквозь воду увидишь. И всю рыбу увидишь… У Данилки сердце замирало от волнения, и он все ворочался на своем топчане.