Алтайская повесть - Воронкова Любовь Федоровна - Страница 22

Костя подошел к Анатолию Яковлевичу.

– Ты что прибежал? – удивился директор.

Его узкие черные глаза сегодня совсем не смеялись, и от этого лицо казалось немножко чужим.

«Когда экзамены были, он так же глядел», – подумал Костя и сказал:

– Я увидел, что мороз, вот и побежали мы. Думали – успеем… поможем как-нибудь.

– Да, – задумчиво произнес Анатолий Яковлевич, – восемнадцатое июня… Кто же мог подумать, что лето еще не наступило!..

Подошел Манжин:

– Анатолий Яковлевич, а что, все погибли или нет?

– Да нет… – ответил директор, – вот этот край только. Открыто здесь! А там, под горой, остались: Чейнеш-Кая заслонила. Пойдемте посмотрим.

Все трое прошли по рядкам саженцев. Подошла Марфа Петровна. Понемножку собрались девочки, младшие ребятишки. Здесь на яблоньках листья были живые, только чуть повисли и опустились.

– Эти, пожалуй, будут жить, а? Что скажете, ребята?

Костя немножко смутился: Анатолий Яковлевич разговаривает с ними, как со взрослыми, советуется. Они уже не школьники!

– По-моему, будут жить, Анатолий Яковлевич! – ответил Костя.

– Не все будут, – покачав головой, сказал Манжин.

Марфа Петровна ниже надвинула белый платок. И так долго стояли они над увядшими яблоньками, и каждый думал свои думы. А думы были у всех одни: «Всё зря: труды, радость, надежды…» И еще думали так: «Вот что будут говорить в деревне? Скажут: „Мы вас предупреждали, чтобы напрасно трудов не тратили… Не послушались! Доказать хотели! Ну вот, доказали“».

– Значит, так? – сказала Марфа Петровна. – Значит, сада у нас не будет?

– Значит, не будет, – грустно подтвердила Ольга Наева, которая стояла тут, подперев рукой подбородок.

– Такая наша сторона, – добавил Манжин, – садов любить не может.

Анатолий Яковлевич молчал, сдвинув черные брови, не спуская с яблонек своих заугрюмевших глаз. И все ждали, что он скажет. Анатолий Яковлевич сказал:

– Ну что же, ничего сразу не делается. Видно, надо нам набраться мужества да и взяться за это дело снова!

Костя, посмотрев на всех открытым, твердым взглядом, вдруг достал из нагрудного кармана свой комсомольский билет и раскрыл его. Там, между крышкой и оберткой, лежал атласный розоватый лепесток, тонкий, полупрозрачный.

– Вот Манжин говорит: такая наша сторона! Однако, ото неправда. Наша сторона не такая! – сказал он. И было что-то такое бодрое, такое уверенное в его голосе, что все обернулись к нему.

– Нет, наша сторона не такая! – повторил он. – Наша сторона может любить сады. Вот какие цветы цветут у Михаила Афанасьевича! Видите? Разве вот этот цветок я сам выдумал? Я его в горно-алтайском саду взял.

– Горно-Алтайск намного ниже, – ответил Манжин, – там может…

– Горно-Алтайск ниже, а Телецкое озеро выше. А разве вы не слышали, что даже на Телецком озере и то сад есть?

– Дай руку, Кандыков, – сказал Анатолий Яковлевич. – Ты молодец, парень! Так ты говоришь: будут у нас сады цвести?

– Будут! – ответил Костя и, краснея, пожал широкую руку директора.

Знакомое выражение появилось на лице Анатолия Яковлевича. Узкие глаза засветились, заулыбались.

– Сами виноваты – проворонили! – сказал он. – Надо было настороже быть. Ведь говорили люди, что плохой ветер дует. Надо бы подежурить. А мы доверились: июнь наступил. Вот тебе и июнь! Ну, что делать, на ошибках учимся. Будем крепче помнить, что от алтайского климата всего ожидать можно.

– А что, Анатолий Яковлевич, может, и правда снова посадим? – сказала Марфа Петровна.

– Да, и посадим, – ответил Анатолий Яковлевич, – если еще у нас юннаты на это дело рукой не махнули.

– Мы не махнули! Нет, не махнули! – со всех сторон закричали школьники. – Давайте снова посадим! Мы теперь умеем!

– Разрешите, я с ребятами в Горно-Алтайск съезжу, – попросила Анна Михайловна, которая до сих пор молча стояла в сторонке. – Вам ведь, Анатолий Яковлевич, сейчас некогда.

– Да, вы правы, – озабоченно сдвинув брови, согласился Анатолий Яковлевич, – не время мне сейчас уезжать. Не время! В «Красной заре» еще сев не закончили – туда надо съездить. Может, им помощь придется организовать… Да вот теперь с морозом… Неизвестно, что на огородах останется… надо партийцев собрать, с народом посоветоваться. Как тут уехать?

– Да ведь и я могу съездить, – заявила Марфа Петровна. – Велика ли трудность!

– Разрешите, я поеду! – закричали со всех сторон ребята.

– Я тоже поеду! Я на машине ездить не боюсь!

– А я уже ездил, до самого Чемала ездил!

Только сейчас Костя заметил, что Чечек в саду не было. Он подошел к Лиде Корольковой:

– А где же Чечек?

– Дома сидит, – ответила Лида. И тут же лицо ее приняло обиженное выражение.

– Почему же дома? – удивился Костя. – Что ж, она не знает, что тут случилось?

– Ну да, не знает! Как бы не так! Все кричат: «Сад померз!» А она говорит: «Никакого там сада нет. Одни прутики». И говорит: «Никаких таких яблонь с белыми цветами на свете не бывает, и никакие яблоки на дереве не растут, а на дереве растут только шишки да волчьи ягоды. Вот и всё». И говорит: «Ну и пусть эти прутики мерзнут – вот велика беда! В тайге таких прутиков сколько хочешь растет!»

Костя улучил минутку, когда Марфа Петровна отошла в сторону поглядеть яблоньку, которая ей показалась живой, и сказал ей:

– Марфа Петровна, я с вами в Горно-Алтайск поехать не смогу – ухожу в Кологош. Но вот о чем я вас попрошу: возьмите вы, пожалуйста, с собой этого бурундука… ну, Чечек эту, Чечек Торбогошеву! Пусть она своими глазами на живые яблони посмотрит – они сейчас цветут там… Если она поверит, то хорошая юннатка будет. Она на работу ловкая. И потом, она ведь из тайги. Там люди никогда яблонь не видали. Пускай она будет тем человеком, который в аил принесет яблоко!

– Я тебя понимаю, Костя, – ответила Марфа Петровна. – Жалко… ах жалко мне, дружок, что мы тебя в классе больше не увидим! – И подумала: «Ах, дети, дети, как они быстро растут! Только сроднишься, только привяжешься, а они уже и уходят из твоих рук!»

Марфа Петровна вытерла глаза. Костя растроганно посмотрел на нее. Он хотел сказать, что ведь и ему нелегко расставаться и со школой и с учителями, что ведь и он любит Марфу Петровну, что и ему грустно до смерти… Но он не умел все это высказать своей старой учительнице. А старой учительнице ничего и не надо было говорить – она это и без слов знала.

На кроличьей заимке

В Кологош – присматривать за кроликами – Анатолий Яковлевич решил послать Костю. Он долго думал над этим, колебался: не хотелось ему отсылать Кандыкова, когда такая беда случилась с их садом. Кандыков очень был нужен здесь, да и сам Костя с тяжелой душой оставлял сад.

– Как же я поеду, Анатолий Яковлевич? Недоделано, недосажено. И арык бы начинать надо.

Это так. Но кого послать в тайгу? Интернатские уезжают и уходят в свои дальние деревни – по домам. Можно бы послать Манжина, но Манжин упрям, не поедет. Он уже сказал, что никуда не пойдет, пока сад не зазеленеет. Петухова? Он смелый и работящий, но беспечный человек. Он кроликов не особенно жалует, они у него голодными насидятся. И еще несколько имен прикинул в уме Анатолий Яковлевич, а остановился все-таки на Косте.

«Да, в тайгу не всякого пошлешь. А Кандыков – парень твердый, сообразительный, честный. Сделает все, что надо. И животных любит, и с ружьем умеет обращаться. Возьмет свою собаку. Нет, кроме Кандыкова, никого не пошлю – тут уж я буду спокоен».

Анатолий Яковлевич повидался с Костиным отцом, договорился, чтобы он отпустил Костю. Отец сам вычистил, проверил и зарядил Косте свое охотничье ружье. Рано утром на школьном дворе снарядили возок – все кроличьи клетки поставили друг на друга и связали веревками. С одной стороны в сено уложили ружье, с другой – хорошо отточенную косу-литовку, а в середину – мешок картошки, сумку с крупой, хлебом и маслом и еще чайник и котелок.