Долина пропавших женщин - Говард Роберт Ирвин - Страница 3

У Ливии перехватило дыхание. Весь огонь вышел из нее и хижина поплыла у нее перед глазами. Она пошатнулась и упала скомканной кучей на ангареб. Горечь изумления раздавила ее душу, когда ее грубо ткнули лицом в ее полную беспомощность. Человеческий мозг бессознательно цепляется за знакомые ценности и идеи, даже в окружении и условиях чужих и не связанных со средой, в которых эти ценности и идеи приняты. Несмотря на все пережитое, Ливия продолжала предполагать, что согласие женщины – это главное в той игре, которую она предлагала играть. Она была ошеломлена осознанием того, что от нее совсем ничего не зависит. Она не могла двигать мужчинами как пешками в игре; она сама была беспомощной пешкой.

– Я понимаю абсурдность предположения, что любой человек в этом уголке мира будет поступать в соответствии с правилами и обычаями, существующими в другом уголке мира, – пробормотала она слабо, едва понимая что она говорит и что вообще было только звуковым обрамлением той мысли, которая овладела ею. Ошеломленная новым поворотом судьбы, она лежала неподвижно, пока железные пальцы белого варвара не сжали ее плечо и не поставили ее опять на ноги.

– Вы сказали, что я варвар, – сказал он резко, – и это правда, спасибо Крому. Если бы Вас охраняли люди из провинции, а не эти цивилизованные слабаки, у которых кишка тонка, этой ночью Вы бы не были рабыней этой свиньи. Я Конан, киммериец, и я живу своим мечом. Но я не такая собака, чтобы оставить женщину в руках дикаря; и хотя у вас принято называть меня разбойником, я никогда не принуждал женщину без ее согласия. Обычаи различны в разных странах, но если человек достаточно силен, он может силой навязать некоторые из своих обычаев где бы то ни было. И никто никогда не называл меня слабаком!

Если бы Вы были старой и безобразной как любимец дьявола гриф, я бы вырвал Вас из лап Баджудха просто из-за Вашей расы. Но Вы молоды и красивы, а я насмотрелся на местных сучек до тошноты. Я сыграю в эту игру по Вашим правилам, просто потому что некоторые Ваши инстинкты соответствуют некоторым моим. Возвращайтесь в свою хижину. Баджудх слишком пьян, чтобы прийти к Вам сегодня, а я позабочусь, чтобы он был занят завтра. И завтра Вы будете согревать постель Конана, а не Баджудха.

– Как Вы это сделаете? – Она дрожала от смешанных чувств. – Это все Ваши воины?

– Этих достаточно, – проворчал он. – Воины племени бамула, каждый из них, вскормлены у сосков войны. Я пришел сюда по просьбе Баджудха. Он хочет, чтобы я присоединился к нему при штурме Джихиджи. Сегодня вечером мы пировали. Завтра мы держим совет. Когда я с ним разберусь, он будет держать совет в аду.

– Вы нарушите перемирие?

– Перемирия в этих краях устанавливаются, чтобы быть нарушенными, – ответил он мрачно. – Он бы нарушил свое перемирие с Джихиджи. А после того, как мы бы разграбили город вместе, он бы уничтожил меня сразу, как только застал без охраны. Что было бы самым черным предательством в других краях, здесь является мудростью. Я бы не завоевал свое положение военного вождя племени бамула, если бы не запомнил уроков, которым учит черная страна. А теперь возвращайтесь в свою хижину и спите с мыслью о том, что не для Баджудха, а для Конана Вы хранили свою красоту!»

2

Ливия смотрела через щелку в бамбуковой стене и ее нервы были натянуты и дрожали. Весь день после позднего подъема, затуманенные и отупевшие от оргии прошлой ночью, люди готовили пиршество к наступающему вечеру. Весь день Конан Киммериец сидел в хижине с Баджудхом и Ливия не знала, о чем они там говорили. Она с трудом попыталась скрыть свое волнение от единственного человека, который вошел в ее хижину – мстительной местной девушки, которая приносила ей еду и питье. Но эта грубая девица слишком нетвердо стояла на ногах после возлияний прошедшей ночи, чтобы заметить перемену в поведении своей пленницы.

И вот снова наступил вечер, костры осветили деревню, и снова вожди покинули хижину короля и уселись на открытой площадке между хижинами для того чтобы пировать и держать последний церемониальный совет. На этот раз пива пили меньше. Ливия заметила, что воины бамула постепенно собираются возле кружка, где сидели вожди. Она увидела Баджудха и сидящего напротив, за горшками с едой, Конана, смеющегося и беседующего с великаном Аджой, военачальником Баджудха.

Киммериец грыз большую говяжью кость и, когда Ливия наблюдала за ним, она увидела, как он бросил взгляд через плечо. Как если бы это был сигнал, которого все они ждали, воины бамула все стали смотреть на своего предводителя. Конан встал, все так же улыбаясь, как бы для того, чтобы дотянуться до ближайшего горшка с едой; и вдруг с кошачьей быстротой нанес Адже страшный удар тяжелой костью. Военачальник племени бакала тяжело осел с проломленным черепом и тут же страшный клич расколол небеса, когда бамула ринулись в бой как раздразненные кровью пантеры.

Горшки с едой перевернулись, ошпарив сидящих на корточках женщин, бамбуковые стены прогибались от ударов падающих на них тел, крики агонии вспарывали ночь и над всем этим поднималось ликующее «Йе! йе! йе!» взбесившихся бамула и пламя копий, малиновых в огненном свете.

Бакала было сумасшедшим домом, который, краснея, превращался в бойню. Несчастные жители деревни были парализованы действиями пришельцев, их неожиданной внезапностью. Мысль о нападении со стороны гостей никогда не могла прийти им в головы. Большая часть копий была сложена в хижинах, многие воины были полупьяные. Падение Аджи было сигналом погрузить сверкающие лезвия воинов бамула в сотни ничего не подозревавших тел; после этого началась резня.

Ливия застыла у своего смотрового окошка, белая как статуя, отбросив свои золотые волосы и схватив их обеими руками у висков. Ее глаза были широко раскрыты, а тело окаменело. Крики боли и ярости вонзались в ее истерзанные нервы почти физически; корчащиеся, изрубленные тела расплывались в ее глазах, а затем снова появлялись с ужасающей четкостью. Она видела как копья тонут в извивающихся черных телах и разливают красное. Она видела как взлетают и опускаются на головы дубины. Из костров, разбрасывая искры, выбрасывали головешки; тростниковые крыши хижин начинали тлеть и вспыхивали. В криках прорезалась еще большая мука, когда жертв живьем стали бросать головой в горящие дома. Запах паленого мяса сделал воздух, который и так уже был пропитан вонью пота и свежей крови, тошнотворным.

Перенапряженные нервы Ливии сдали. Она снова издала мучительный вопль, потерявшийся в реве огня и бойни. Она била себя в виски сжатыми кулаками. Ее разум был на грани краха, превратив ее крики в еще более ужасные взрывы истерического смеха. Напрасно она пыталась постоянно думать о том, что это ее враги умирают так ужасно, что именно на это она безрассудно надеялась и это задумывала, что что эта страшная жертва была справедливой расплатой за бедствия, причиненные ей и ее близким. Неистовый ужас держал ее своей безумной хваткой.

Она не испытывала жалости к жертвам, умирающим под градом копий. Единственным ее чувством был слепой, сумасшедший, безрассудный страх. Она увидела Конана, белая фигура которого контрастировала на черном фоне. Она увидела как сверкает его меч и люди падают вокруг него. Вот клубок борющихся закружился вокруг костра и внутри него она увидела мельком корчащуюся жирную приземистую фигуру. Конан пробился сквозь этот клубок и пропал из вида за вертящимися черными фигурами. Изнутри все громче доносился невыносимый тонкий визг. Толпа раздалась на секунду и Ливия увидела шатающуюся, доведенную до отчаяния приземистую фигуру, истекающую кровью. Затем сильные сомкнулись опять и сталь засверкала в толпе как молния в сумерках.

Поднялся животный лай, наводящий ужас своим примитивным ликованием. Высокая фигура Конана проталкивалась сквозь толпу. Он пробирался к хижине, в которой съежилась девушка, неся в руке сувенир – свет костра отражался красным на отсеченной голове короля Баджудха. Черные глаза, уже не живые, а остекленевшие, закатились, и были видны только белки; челюсть бессильно отвисла будто в идиотской улыбке; красные капли частым дождем проложили дорожку на земле.